Доктор очень устал: был уже вечер. “Как же осточертело это все, — думал он, — вечер, и я опять устал. Говорила мне мама, иди в актеры. Они же вообще не устают. Делают, что им нравится. И снимаются в интересных местах: Судак, Абхазия”.
В кабинет без стука вошел нестарый мужчина с изможденным лицом. Доктор решил не обращать внимания на невоспитанность. Мужчина сел.
— Ну, жалуйтесь, — сказал доктор.
— Я не совсем… — замялся мужчина. Доктор посмотрел на часы, вздохнул и сказал:
— У меня сегодня один пациент был, который считает, что Певцов — гениальный актер. Другой мечтает жениться на собственном отце. Еще был, который блинами объелся. Вы думаете, меня может что-нибудь удивить? Вечер уже, все устали: я, например. Говорите.
Пациент как будто решился.
— Вы знаете, доктор, я когда… ммм… испражняюсь, начинает играть музыка.
Доктор повеселел: испражнения всё лучше Певцова.
— Интересная у вас семья, — сказал он, — это кто так развлекается?
— Нет, нет, никто. Музыка играет… эээ... из меня.
— Как из вас?
— Вот так. Прямо оттуда.
— Из анального отверстия?
— Да. Из отверстия.
“Получается, не анальное, а музыкальное отверстие”, — подумал доктор.
— Когда же началось это… выступление? — спросил он.
— Месяц назад.
Доктор пристально посмотрел на пациента. Тот, кажется, не врал. Да и зачем?
— Что же, простите, играет?
— Константин Никольский.
Доктор недоверчиво засмеялся: это был один из его любимых исполнителей.
— Всегда?
— Всегда.
— И что же, долго играет? На концерт наберется?
— Что вы, доктор, я бы и рад… Очень его люблю, запоем в детстве слушал. А теперь вот…
— Так сколько же играет?
— Да пока испражняюсь. А только к бумаге потянусь, сразу — треньк по струнам и привет! До следующего раза.
— Интересно…
Доктор горячо признался пациенту в своей любви к Никольскому. “Вот что значит — хороший врач, — решил пациент, — располагает к себе”.
— Как же у вас это началось?
— Купил его последний альбом… А там… Да вы, наверное, знаете. Какие-то пьески музыкальные, произведения. Проще говоря, повесил свой сюртук… Ни одной песни, все бессловесщина одна! И обругал я альбом этот. При жене, при сыне, при собаке даже. И только обругал, как мне страшно, просто невообразимо страшно захотелось в туалет. И тут началось…
Доктор вздрогнул. Он вспомнил, что тоже сильно возмущался новым альбомом. “А вдруг и я… а что если и со мной… Я, вроде, один был, когда ругал...” Профессиональный долг заставил его вернуться к пациенту.
— Как вас зовут? — спросил он, чувствуя взаимное расположение. Пациент горьковато усмехнулся:
— Константин.
— А я — Николай, — ответил доктор. Оба засмеялись над совпадением. Доктор продолжил:
— Значит, вот что, Костя. Ничего, если я прямо так? Ага. Значит, мне надо…эээ, это все послушать. И желательно, чтобы никого не было дома. Сами понимаете, чистота эксперимента.
— Экскремента, — пошутил Костя. “А он мне нравится”, — подумал доктор.
— Моя родня скоро уезжает в Абхазию: моя жена актриса, там у нее съемки. Приходите ко мне четырнадцатого.
— Договорились. А вы — поешьте побольше фасоли и острого перца.
Четырнадцатого, в субботу, доктор оделся как на концерт: светло-серый костюм, белая рубашка, галстук. Он даже хотел купить цветов, но опомнился. Вручать их было некуда.
По дороге он прикидывал, как давно ходил на концерт Никольского. Выходило очень давно. Последний альбом-то ведь действительно был того — непонятный.
Костя жил недалеко.
— Ну, как? — в нетерпении спросил доктор Костю, как только тот открыл на звонок.
— Ох, Коля, еле держусь. Похоже, сегодня концерт — без опозданий.
Приятели заспешили в туалет.
— Ну, что? Начинаю? — спросил Костя. Доктор встал поудобнее:
— Давай.
Костя снял флисовые домашние штаны и сел. Две секунды его лицо выражало напряжение, и вдруг снизу, чисто и звонко раздалось:
— О чем поет ночная птица,
Одна в осенней тишине…
— Господи, — прошептал доктор, — Никольский.
— …О том, с чем скоро разлучится
И будет ви-и-идеть лишь во сне…
— Браво, — помимо воли выкрикнул Коля.
Он очень любил соло в этой песне и надеялся, что Костя “дотянет”. Но после припева у Кости все кончилось и шлягер оборвался на какой-то злой ускользающей ноте. Виуууу — и все замолкло. Костя смотрел на доктора: ну, что? Коля вытер взмокший лоб.
— Великолепно!
Через пятнадцать минут они пили свежий крепкий чай с молоком и зефиром.
— Честно говоря… — начал Коля, — это феномен. Я пока даже не знаю, как подступиться. Но мне определенно нужно послушать еще раз. Ешь больше зефира.
До вечера они послушали Никольского еще три раза. Последний раз был совсем уж разочаровывающий: Костю хватило только на “Я сам из тех…”. Но доктор все равно был очень доволен. Он подумал предложить безотказное средство — порция коньяка и стакан кефира, — но пожалел своего гастролирующего приятеля.
Он шел домой, когда уже смеркалось. “Дела-а! — думал он. — Это просто потрясающе. Старый настоящий Никольский. Таких концертов лет десять никто не слышал. Что от него осталось сейчас? Выступает один, с гитарой, играет ворох ненужной мути. Мне же, как, я уверен, и сотням других настоящих поклонников, интересен лишь десяток песен. Тех самых. Их я готов слушать непрерывно”.
У подъезда Коля остановился и закурил. Воздух был свежий, приятный, как продолжение музыки. Доктор двигался дальше в своих мыслях: “Ни в коем случае нельзя, чтобы это прекратилось. Черт знает, почему так произошло, но надо этим воспользоваться. Надо кормить Костю так, чтобы у него постоянно было “песенное” настроение. Сейчас же составлю ему список продуктов. Я надеюсь, он поймет меня, вроде, он неплохой мужик. А если нет… Сколько я смогу водить его за нос? Полгода? Три месяца? Неважно. Главное, что за это время я суммарно побываю на десятке концертов. Ни-коль-ский, Ни-коль-ский!”
Он бросил окурок в урну и, внутренне потирая руки, вошел в подъезд.