*
Лето плыло над Москвой. Сдав очередные экзамены, мы как-то раз прямо в одежде полезли остужаться в Кузьминские Пруды. Там гомон был, люди в купальниках или в шортах с рубахами, мини-пикники по берегам, загорающие на подстилках; чахлая, вытоптанная по берегу сотнями ног трава. Трава эта, даже при самом береге, умудрялась быть пыльной и оттого особенно дохлой.
Там на другом берегу пруда, если пройти минут пять по берегу, было наше вилкой разошедшееся надвое дерево, на котором мы, вместо того, чтобы бегать вокруг прудов, сидели, скрывшись из виду тренера, на уроках физкультуры, и травили байки.
Нас было трое: Женя Мерцалова по кличке Лампа, Аня Калягина по кличке Слоник и я, без клички. Мы шлялись между экзаменами по Москве, Аня Калягина, бывшая примерная девочка, помню, жестоко накрасилась и излагала нам, что примерной девочкой ей быть надоело и что она обрежет свои мелко вьющиеся русые волосы и покрасит их в красный цвет.
Учащаяся где-то на художественном Лампа периодически, в разные дни, заводила нас к себе домой, показывала свои рисунки и настенную роспись и рассказывала истории из "Сильмариллиона" Толкиена. Была там у Толкиена такая Мелиан, с которой Лампа себя ассоциировала. Эта Мелиан была королевой эльфийского города-государства Дориата, который она оградила магической границей, получившей в Средиземье (наименование материка) название "Пояс Мелиан". Сквозь этот Пояс не могло прорваться в Дориат зло, и Дориат процветал, заворожённый магией Мелиан. Лампа устраивала у себя дома такой же Дориат, ограниченный пространством Лампиного вдохновения.
Хай-я, хай-я, зелен мой луг,
Дышат дурманом ночные цветы.
Переступи зачарованный круг,
В травах высоких заблудишься ты.
Хай-я, хай-я, сладок мой мед,
Крепко мое золотое вино.
Тот, кто пригубит, навеки уснет
В травах моих зачарованным сном.
"Айрэ и Саруман"
Ещё Лампа рассказывала из "Чёрной Книги Арды" авторства Ниэнны, как проклятые светлые уничтожали Чёрных Эльфов, и на месте одного такого побоища выросло целое поле больших чёрных маков, которые во время цветения плакали эльфийскими голосами.
Второе прозвище Лампы было Еспешка, от английского specially.
Лампа ещё с нашей общей для всех троих Гимназии красила волосы в рыжий (и ведь никто к ней не прискребался почему-то по этому поводу). Стрижку эту свою рыжую она носила короткую, с маленькой длинной косичкой через плечо - она утверждала, что эта косичка - Лампин выключатель. "У меня нестандартная фигура", хвасталась она, огибая ладонями "контур своей ауры" вокруг зелёной, с глубоким вырезом майки-топа и рваных расшитых вышивкой джинсов.
Зимой и ранней весной на картинах Лампы можно было наблюдать проталины и берёзы вокруг Кузьминских Прудов, равно как и сами Пруды.
Лампа, демонстрируя своё творчество, сидела с ногами на тахте и как фокусник извлекала из папки всё новые рисунки в самых разных техниках.
*
Наметало тополиного пуха сквозь окна в экзаменационную аудиторию. Пух лежал вдоль стены сугробами, которые быстро вырастали вровень с подоконниками. В аудитории было по-домашнему и как-то ностальгически. Это были Выпускные Экзамены, экзамен по литературе. Это был последний "мозговой штурм" в этой аудитории, где наш класс часто сидел, не успев изваять сочинение и придя его творить далее после уроков, до пяти и до шести вечера. Преподавательница литературы Наталья Юрьевна уже уходила домой, а мы всё сидели. От долгого пребывания в кабинете вся, какая была, концентрация внимания постепенно совсем улетучивалась, девчонки начинали болтать и швырять друг в друга записочками. Периодически то одну, то другую группу девчонок, время от времени пытавшихся пялиться в свои тетради, гипнотизируя их и ища в мозгах хоть одну мысль по теме, пробивало на истерический хохот.
-В дождь струи будут стекать по окнам здания. Это школа будет вас вспоминать и плакать, что вы больше не с ней. - Сказала Наталья Юрьевна на последнем классном часе.
Я сидела на одном из последних уроков литературы и, зная, что тетрадь наконец уже никогда больше не придётся сдавать на проверку, рисовала в ней Софью из "Горе от ума" Грибоедова.