(О стилевых особенностях рассказов Хемингуэя)
…Времени на культурное чтение не хватало. С работы я приходил уставшим и после ужина уже клевал носом. Книги таскались за мной по теплушкам, тряслись в бардачке самосвала, замасливались в шкафу деревообрабатывающего завода… Но я не менял их на новые экземпляры.
Томик Хемингуэя был куплен давно. Потертая обложка с белыми узкими полосками, - то ли дороги, то ли контуры волн…Избранные произведения, издание 1959 года. Зато в отличных переводах М. Лорие, В. Топер, О. Холмской, Н. Дарузес… И со вступительной статьей Ивана Кашкина. Сейчас страницы этой книги желты, на них разводы от потопов и четырех квартирных переездов…
Хемингуэй был очень популярен, – бородатый, в грубом вязаном свитере, - мужчина – боец, романтик и путешественник. Спортсмен, охотник – рыбак. Но ценил я его вовсе не за трофеи, выпивки и дружбу с матадорами.
Мне нравилась его литературная манера, - особая скупая выразительность, мужественность, может быть, напускная. В книге был и сборник рассказов «В наше время». Там были замечательные пейзажи. Лишь позже я встретил у Хемингуэя фразу: «Живопись Сезанна учила меня тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту объемность и глубину, которой я пытаюсь достичь. Я учился у него многому, но не смог бы внятно объяснить, чему именно».
Хемингуэй вспоминал годы, когда он вырабатывал свой стиль. «С тех пор, как я изменил манеру письма и начал избавляться от приглаживания и пробовал создавать, вместо того, чтобы описывать, писать стало радостно. Но это было отчаянно трудно».
Не описывать, а изображать! Об этом писал и Горький: «Надобно изображать, действовать образом на воображение читателя. Описание не есть изображение. Мысль, впечатление должно претворять в образ. Находите слова, чтобы читатель видел, осязал. Добивайтесь, чтобы ваши образы вставали как живые, дышали, действовали».
Вспоминаю и Гете: «Поэт призван изображать. Наш дух сообщает описаниям такую жизненность, что начинает казаться, будто все здесь видишь воочию».
Действительно, художник стремится к представлению нам не банальной копии жизни. Потому что в ней много случайного, малозначимого для создания образа. А к тому, что более захватывающее и убедительней, чем сама действительность. В этом сила искусства…
В стиле Хемингуэя мало определений, одно – два на рассказ. И те, словно слепки с существительных - «чужая» лодка, «темная» вода, «песчаное» дно, «жаркий» день… Они давали весомый, ощутимый признак предмета. Секрет заключался в выразительности, которая воздействовала на чувства, ощущения.
«В рассказах, - вспоминал Хемингуэй, - я пытался передать ощущение настоящей жизни – не просто описывать или критиковать ее, а перенести на бумагу реальную жизнь. Так, чтобы прочитав рассказ, вы пережили все сами. …Сделать вымысел достовернее реальной жизни. Превратить неосязаемое в осязаемое и чтобы все казалось естественным, а читатель верил, что это произошло с ним. Невозможная задача».
Это было нелегко, находить нужные слова. Нужны были зримо – ощущаемые, материальные приметы. «…Он набил магазин тяжелыми желтыми патронами и вытряхнул их обратно. Они рассыпались по кровати».
«…На берегу лежали четыре больших буковых бревна, почти совсем занесенные песком. Эдди повесил пилу на дерево, ручкой в развилку». «…Пиво наливали в высокие кружки, пена поднималась и окаймляла края». «…Ник лыжей прижал верхнюю проволоку».
Сами по себе, вырванные из текста рассказа, фразы не производят эффекта. Но в ткани текста эта зримость доставляет литературному гурману настоящее удовольствие. И в своем восприятии читатель погружается в воду реки…
«… Делалось жарче, солнце припекало ему затылок». Другой автор не пожалел бы строк на описание данного состояния погоды… Вообще же, отношение Хемингуэя к природе интимно – мистическое, сродни с религиозностью. При этом изображения пейзажей лишены прилагательных и патетики.
«…Ник вошел в воду. Она была холодна и реальна. Идя по картине, он пересек реку вброд…»
Хемингуэй старался, чтобы читатель ощущал и потому искал «говорящие» слова. Даже глаголы его рисовали картины. «Краска лупилась», «дожди шуршали в траве»… Той же реальной жизненностью (но не копированием) отличалась и речь персонажей. Сопроводительные ремарки, типа «сказал с гневом», «нахмурив брови», «ответил с улыбкой» – исключались. Не было нужды писать «иронично ответил», «страстно», «запальчиво», «неуверенно»…Сама фраза давала ощущение иронии, восхищения или печали.
И дело не в том, чтобы искусственно лишать диалог пояснительной расцветки. Сами герои «жили», а не просто излагали мысли автора. Стиль Хемингуэя рождал то, о чем писал Л. Толстой: «Главное – дать читателю пожить другой жизнью, дать прикоснуться к тайне перевоплощения, к тайне искусства, где главное – тот невидимый, неслышимый дух, который побеждает читателя, вбирает в себя его сознание, душу и волю, давая ничем не заменимое духовное наслаждение».
Вспоминая юность, когда я интуитивно отбирал «настоящих» писателей в свой багаж, конечно, стиль Хемингуэя впечатлял. За будничной речью, между строк простого, в два-три словечка диалога, подчас жаргонного – огромное напряжение чувства, смысла…Тот самый, вошедший чуть ли не в поговорку скрытый подтекст, знаменитая эстетика сдержанности.
И еще раз обращаю внимание на мастерство переводчиков. Это они находили русские слова, делающие фразу живой и выпуклой. «Шофер осадил к тротуару», «площадь была запружена народом», «куда ни повернись, были горы», «дома, словно прокаленные солнцем»… Переводчики не переводили буквально. Они создавали образы. Отличные профессионалы старой школы! Они создавали оттенки, которые много значат в скупой речи героев.
Например, – «У вас тут не протолкнешься» (буквально было бы – У вас тут много народу). Или – «меня туда не тянет», «повеселимся на славу», «смерть выпить хочется»… Все это находки переводчиков, точно в духе Хемингуэя.
Например, фраза «What а morning!» буквально переводится «Что за утро!» А у переводчика лучше – «Ну и утречко!» Или английское «wonderful» (чудесный, замечательный, удивительный) переведено как «он бесподобен!»
Английское «agreed» (согласился) в контексте выглядит более удачно – «поддакнул». Вместо «типичный» тореро, - «тореро чистейшей воды». «Бежали «по - настоящему» - бежали во весь дух… It has a look of a pub – «смахивает на кабачок». Did not lose money on it – «не в убыток себе»…
Мне было интересно, как Хемингуэй находит художественные «мазки», делающие рассказ естественным и ощутимым. Короткая рубленая фраза перешла к нему из газетных репортажей, с которых он начинал писать. Но в рассказах Хемингуэй – художник тщательно избегал журналистики. Писателю нужны были – вечность и прямые удары кисти. Он стался писать картины, срезы жизни.
Казалось, задача ясна. Черпай из жизни реальные виды и персонажи, рисуя их реальными красками. Подчеркивая материальность, вещественность… Но все оказывается сложней.
Многие писатели и художники отмечали, что простое копирование сюжетов и явлений из жизни не приводит к хорошему результату. Здесь приведу размышления Хемингуэя из его рассказа «О писательстве». «…Болтать всегда плохо. Еще плохо описывать то, что действительно с вами случалось. Губит наверняка. Чтобы вышло толково, надо писать о том, что вы сами придумали, сами создали. И получится правда… Все толковое, что ему удалось написать, он выдумал сам. Ничего из этого не было. Правда, было другое. Может статься, что лучше. Никто из его родных так ничего и не понял. Считали, что все, что он пишет, он сам пережил.
Нельзя работать слишком близко к натуре. Впечатления надо переплавлять и создавать людей заново. Ник из его рассказов не был он сам. Он его выдумал. Никогда он, конечно, не видел, как индеанка рожает. Потому получилось толково. И никто об этом не знает. А видел он женщину, рожавшую на дороге, когда ехал на Карагеч, и постарался помочь ей. Вот как оно было».
О натурализме в писательстве говорили многие. Чехов: «Субъективность ужасная вещь. Выдает бедного автора с руками и ногами. Берегись личного элемента. Людям давай людей, а не себя…»
Белинский: «Чтобы изобразить верно данный характер, надо совершенно отделиться от него, стать выше его, смотреть на него, как на нечто законченное». Флобер: «Не выводите на сцену своей личности…Усилием разума… перенеситесь в персонажей. Чем больше личного в нашем творчестве, тем мы слабее».
Хотя он же утверждал: «Художник в своем творении должен, подобно богу в природе, быть всемогущим, но не видимым: его надо всюду чувствовать, но не видеть. Влагайте всю свою личность…»
«Но ради объективности целого – учил Гегель, - поэт как субъект должен отступить на задний план перед своим предметом и растворяться в нем. Является только создание, а не творец. И, однако, все выражающееся в поэме, принадлежит автору».
В разрешении этого противоречия и заключена суть искусства, стоящая перед творцом. Такое произведение дает читателю (зрителю) представление и об объективной действительности и об авторе. «Секрет мастерства находится между сходством и несходством. Излишнее сходство – заигрывание с обывателем, несходство – обман».
«Искусство находится на неуловимой границе между тем, что есть и тем, чего нет. Берега реки Искусства. Стоит одному берегу исчезнуть - и нет реки…»
Не сразу Хемингуэй пришел к своему стилю, чеканному и сдержанному. Писал со школьной скамьи, но его ранние рассказы страдали и многословностью, и недостаточной выразительностью. Но он хотел стать большим писателем, чувствовал искусство и природу, работал над языком.
Творчество Хемингуэя хорошо изучено. Время от времени приятно перечитывать его лучшие рассказы, чувствуя, как на листе бумаги дышат картины жизни. Но современным переводчикам и литературоведам тоже хочется приобщиться, оставить свой след возле старого Хема. Они не успокаиваются и находят, как им кажется, новые надуманные сентенции…
Вот пример из опуса современных критиков: «Снимая смысловые слои, видишь, как герой после эсхатологической катастрофы добирается к Реке переосмыслить картину мира. В архаическом сознании Река отождествляется с жизнью, но она еще и разделяет жизнь и смерть. Герой, как демиург, творит там, куда деструктивные силы хтонического хаоса разрушили космос. Финал перекликается и с мифами индейцев, и с Книгой Бытия, где творец – первопредок, вылавливая Рыбу, символ плодородия, строит новый мир…»
Думается, Хемингуэй улыбнулся бы, читая такие «прозрения» о своей прозе. Он, конечно, понимал символизм и пользовался им, но не в такой же степени. И если бы думал о рыбе, как о символе, то и «На Биг – ривер», да и «Старик и море» получились бы без соленых запахов волн и пота рыбака…
Есть в примечаниях И. Кашкина фраза: «Самому Хемингуэю претит всякое шаманство вокруг его творчества. Когда к нему, десятилетиями добивающемуся «сильной, голой, кремнистой прямоты утверждения», приступили репортеры с требованием разъяснить скрытый смысл «Старика и моря», Хемингуэй ответил не без насмешливого лукавства. «Не было еще хорошей книги, которая возникала бы из заранее выдуманного символа, запеченного в книгу, как изюм в сладкую булку. Сладкая булка с изюмом хорошая штука, но простой хлеб лучше. Я попытался дать настоящего старика и настоящего мальчика, настоящее море и настоящую рыбу. И, если это мне удалось достаточно хорошо и правдиво, они, конечно, могут быть истолкованы по-разному».
Хемингуэй стремился писать «простую, честную прозу о человеке». Без всяких фокусов и ухищрений. У него «мускульное ощущение мира, который он чувствовал, как тяжесть форели на конце лесы…»
Сейчас в новых изданиях Хемингуэя обложки глянцевые и красочные, а хорошие прежде переводы зачем-то испорчены новыми переводчиками. Есть там и заумные толкования рассказов. А фразу самого писателя о настоящей литературе убрали с глаз. Мешает она зарабатывать рыбешкам – прилипалам…