СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть третья: СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ!
2. НА ПАРОХОДЕ ПО ИРТЫШУ
Пароход, шедший из Семипалатинска в Омск, пришел в Ермак в полдень и долго стоял под погрузкой. Пассажиров на посадку не пускали. Потные грузчики-казахи, кто в широких шароварах, кто в одних кальсонах, высоко поддернутых, бегали по длинному гнущемуся трапу, придерживая на спине, на специальных "седелках" груз - бочонки с маслом, тюки шерсти, связки кож. Чтобы не мешать им, отец торопливым шагом прошел на пароход и занял очередь у билетной кассы, где уже стоял народ.
Не прошло и десяти минут, мимо "хвоста" очереди пробегал молодой помощник капитана с бумагами в руках. Увидев отца, он остановился.
- О, знатный рыбак! Здорово, Василий Иваныч. Рыбу привез? Или собрался куда ехать? - И протянул руку. Все удивленно смотрели на них.
- Сына отправляю учиться, - ответил отец.
- Хорошее дело. Проходи ко мне. Я сейчас вернусь.
Помощнику капитана требовалась красная рыба на праздничный пирог, но не сейчас, а на обратном пути, когда он будет возвращаться домой. Отец дал слово приготовить ему самую лучшую стерлядь. Помощник тут же выправил ему один билет до Омска.
Мы выбрали момент, когда грузчики замедлили темп беготни и спорым шагом, с разрешения помощника, прошли на пароход, в носовую часть, на первом этаже. Тут стояли белые двух ярусные койки. Они так близко прижимались друг к другу, что между ними едва можно было протиснуться.
Я поцеловал прослезившуюся мать, потом всех сестренок по порядку их возраста, племянника Петровича. Отцу подал руку, он молча стиснул ее своей широкой ладонью. Удивительный был у меня отец, он никогда не давал мне наказов, не читал нравоучений. Не знаю, плохо это или хорошо, человек он был замкнутый, молчаливый, мать часто про него говорила: "Нашел - молчит, потерял - молчит". Эти черты отчасти передались и мне.
Когда наши сошли с парохода, я, оставив багаж на своем месте, поднялся на палубу. Был безветренный жаркий день, солнце так сильно припекало, что на палубе невозможно было стоять. Широкая железная труба, опоясанная красной лентой посередине и сверху, испускала почти незаметный редкий дымок, дышала жаром. С голубого неба сыпалась черная крупа сажи, редкая и невидимая. Наши не стали ждать отправления парохода и ушли домой.
Через час или два, дав три продолжительных гудка и густо испачкав лазурное небо жирным черным дымом, пароход оторвался от причала и неуклюже развернулся носом по течению. Я перешел на другую сторону палубы, чтобы смотреть на село. На низком плоском берегу от нас уплывали белоснежные яруса соли, серые пакхаузы, красным стручком поднялась церковь.
Мне так стало грустно, что я чуть не заплакал. Может быть, последний раз я смотрю на родные места.
Трое суток резал пароход острой грудью зеленоватые воды реки, пока мы не достигли Омска. Я впервые ехал так далеко, поэтому для меня все было ново и необыкновенно. Я целый день не покидал палубы, смотрел то на высокие, то на низкие берега, покрытые лесом, то совершенно голые, они поочередно тянулись то с правой, то с левой стороны: редко проплывали села с церквушками, безымянные деревеньки, избы бакенщиков и высокие перевальные столбы, белые как свечи или красные, в темные ночи на них ярко пылали белые или красные огни. Даже ночью я выходил на палубу, в тиши и одиночестве простаивал долгие часы. В кромешной тьме пароход, весь залитый огнями, неудержимо мчался вперед. Хорошо было помечтать в такие часы!
Все пристани на Иртыше расположены на правом берегу, за исключением Иртышской. Она стоит на размашистой излучине. К ней мы подошли вечером на второй день. Как раз садилось солнце. Огромный белый шар опускался в чистые степи. Низкий берег был почти вровень с бортом парохода. Грузили пшеницу в тугих белых мешках, урожая еще прошлого года, пролежавшую целую зиму в ярусах. Когда сдернули брезент с яруса и разворошили мешки, между ними оказалась тьма-тьмущая мышей. Ослепленные светом, они беспомощно копошились в маленьких гнездах. На всех пристанях приход пассажирского парохода всегда был праздником для местных жителей, оторванных от больших городов.
Если это было воскресенье, молодежь выходила нарядной, в ярких платьях и полушалках, лузгали семечки и пересмеивались, парни в начищенных сапогах, атласных рубахах под ремень, нередко с гармоникой.
Бабы выносили продавать разную снедь - молоко, масло, яйца, жареную птицу, овощи соленые и свежие.
Казахи пригоняли из степи курдючных баранов, привозили кумыс в бурдюках. А также привозили своих жен и детей посмотреть на пароход.
В Черлаке, в бывшей казачье станице, где пароход долгое время стоял под погрузкой, я поднялся на высокий яр. Это далось мне с большим трудом, зато с этого возвышенного места открылся великолепный вид на заречные дали. До самого горизонта уходили тучные, нетронутые плугом, степи, огромное красное солнце скатывалось за горизонт, верхняя половина светила пылала еще в небе, а нижняя, яркая и светлая, упиралась в зеленую кромку земли, середина же была перечеркнута плотной стеной черных туч.
Необычайное зрелище представляли заливные луга, раскинувшиеся сразу за Иртышом, набрав силу, трава еще не цвела и переливалась зеленым изумрудом, слегка подсвеченным розовыми лучами вечернего солнца. На лугах ни единого пятнышка, ни единой морщинки. А на восток в беспредельность уходили лиловые туманные дали. Прелесть, что за вид.
Мы снова бросились по водной глади, ярко освещенной солнцем. Путь наш лежал на север. Пароход гнал перед собой огромный вспененный вал воды. Вахтенный матрос проверял глубину фарватера, выбрасывая вперед длинный полосатый шест.
- Три с половиной! Четыре! - выкрикивал он.
Поработав немного, он положил шест на место и ушел.
Избушки бакенщиков близко стояли у воды. При виде их, я живо вспоминал свое детство, передо мной вставала наша изба, проплывали отдельные эпизоды из жизни нашей семьи... Но избушек бакенщиков мало встречалось. Возле них, приткнувшись носами в берег, стояли лодки, были разбросаны бакены, на солнце сушились поленницы дров, по зеленой траве лениво бродил сытый скот.
Встречались плоты, и опять-таки не так часто, для них еще не наступил сезон, поплывут они ближе к осени, когда в верховьях реки наготовят лес для сплава. Тогда плотогоны и бакенщики становятся непримиримыми врагами. С берега обычно кричали в рупор: "Эй, смотрите не посшибайте бакены!" Им отвечали, не в рупор, а сложив ладошки у рта: "Не сумлевайтесь, видим!" А сами, между прочим, плыли прямо на бакен . "Вот паразиты!" - волновался бакенщик, бросался в лодку и плыл вслед за плотом.
Собирая в дорогу, родители дали мне семнадцать рублей на житье-бытье, и все рублями. Много это или мало? По тогдашнему времени - много, судите сами: корова стоила от двадцати пяти рублей до сорока, баран курдючный - три целковых, таким образом, я вез в грудном кармане почти целую корову, завернутую в носовой платок. Мать наказывала. "Голодный не сиди, на пищу деньги не жалей".
Хотя у меня все было из дому - и масло, и яйца, и курица вареная, однако из интереса и любопытства я две раза сходил в ресторан обедать и ужинать. И часто незаметно прикасался к грудному карману, тут ли деньги. А ложась спать, опять же незаметно прятал под подушку маленький сверточек с рублями. Так меня учили дома. Вспоминая это сейчас, приходится только улыбаться.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/20/567