СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть третья: СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ!
15. ЗАСТОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
Осень тридцатого года была самой деятельной в моей студенческой жизни. В это время я принимал активное участие в периодической печати. Был постоянным нештатным корреспондентом краевой комсомольской газеты "Большевистская смена", издававшейся в Новосибирске.
Просматривая теперь свои вырезки из газет того времени, я еще раз убеждаюсь, как много вопросов поднималось мною. Тут и ликвидация неграмотности и малограмотности, и организация бригад культармейцев из числа студентов, вопросы политехнизации в школах и техникумах, создание бытовых коммун (было такое движение), строительство школ и фабрично-заводских училищ, коллективизация деревни и ряд других.
В одной из моих заметок говорилось:
"Декада обороны страны в нашем техникуме прошла мимо внимания профсоюзной и комсомольской организаций. Вместо того, чтобы помочь провести вечер, посвященной обороне и усиления мощи вооруженных сил, тов. Линиенко, председатель профкома, сорвал его".
После этой заметки, Линиенко, студент третьего курса, высокий плечистый парень, с широким лицом и узким лбом и обмотанной бинтом шеей, как-то встретил меня в коридоре, когда уже подали звонок на места и все ушли в аудитории, положил мне на плечо тяжелую руку и хриплым голосом спросил:
- Ну что, газетный писатель, все пописываешь?
Я молчал, не спуская с него пристального взгляда, ожидая, что дальше он скажет. Ребята с нашего курса одобряли мои заметки, а интересно, что он скажет?
- Так сказать... бумагу мараешь.
Его слова словно кипятком обожгли меня.
Линиенко, не убирая с моего плеча тяжелую руку свою, понизил голос так, чтобы его меньше слышали, иронически посоветовал:
- Давай, давай - пиши, бумага все стерпит...
- Я пишу только правду.
- Ты бы, вместо того, чтобы критиковать, помог нам оборонную работу наладить.
- Я не специалист по военным делам.
- А кляузы писать специалист?
- То, что я написал - это не кляуза. Это - правда, истинная правда.
Я сбросил его тяжелую руку со своего плеча и пошел по коридору в свою аудиторию. Он смотрел мне в спину.
- Как же не занимаешься? А меня протянул?
Я остановился и, обернувшись, спокойно ответил:
- Заслужил, вот и протянул.
- Заслужил, значит, - он засунул руки в карманы и важно опросил: - А ты знаешь, почему вечер был сорван?
- Знаю, по твоей нерасторопности... А может быть, даже по твоему желанию.
Моя реплика не понравилась ему, даже ошеломила своей прямотой, он стоял, как столб, не зная что ответить, потом неуверенно сказал:
- Ну, ну - пиши, газетный писатель.
Слова эти догнали меня, когда я уже открывал двери своей аудитории. Я прошел на место и сел, весь возбужденный и красный. Сосед по парте спросил:
- Ты что, Виктор?
- Ничего. Так.
Весь урок я не мог успокоиться. Было обидно слушать такие обвинения. "Кляузник". Какой же я кляузник, когда все факты на лицо. Вечер не состоялся, разве это не правда? Он сам не отрицает этого и объясняет по какой причине. Но объяснить все можно, однако факт остается фактом.
А тут еще секретарь комсомольской ячейки Василий Лизиков резко изменил ко мне свое отношение. Хотя его фамилия не значилась в газете, но когда появилась заметка, он не стал замечать меня, а вчера, встретившись, не подал руки, только взглянул мельком и во взгляде его сквозил холодок.
- Зайди ко мне, - с равнодушием сказал он.
Я зашел в комнату, на дверях которой висела табличка "ВЛКСМ". Лизиков был один в комнате. Он носил защитную форму, которая тогда называлась юнгштурмовкой, с широким кожаным поясом и ремнем через плечо. Я не любил эту форму, она делала людей однообразными, как песчинки или капли воды, и выглядела свежо только до первой стирки, потом хоть выброси. Лизиков сел на стул и ремень с плеча сдвинулся, он поправил его и сказал:
- Я тебя вот зачем пригласил. Я, конечно, не против того, что ты пишешь в газету. В печатные органы надо писать. Но зачем ты упоминаешь фамилии людей? Взять хотя бы Линиенко. Ты незаслуженно обидел его.
У нас вспыхнул спор, он доказывал свое, я - свое, сошлись на одном: формально я прав, а по существу...
- Не надо людей обижать, - сказал Лизиков.
- Хорошо, - согласился я. - Впредь буду осторожней поступать. Начальство не любит, когда критикую его. Так?
- Да не совсем.
Мы расстались, обоюдно поняв друг друга.
Совсем недавно Лизиков был избран секретарем комсомольской ячейки всего техникума, а до этого был только курсовым. Два года он жил в нашем общежитии, но вернувшись с каникул, перешел на частную квартиру. По старой памяти заходил и к нам в общежитие. И вот какой разговор произошел между студентами в его присутствии. Жарков и Голубев, оба студента нашего курса, пришли из столовой злые и возмущенные. В деревне, откуда они недавно вернулись, было что поесть-попить, а тут сразу попали в полуголодную обстановку, свою столовую закрыли, а в общепитовской кормили кашей-размазней да борщем-жижей из трех капустных лохматков. Голубев сразу лег на кровать, задрав лицо к потолку, а Жарков сел у стола и задымил махоркой. Он только один дымил. Лизиков не удержался и сделал ему замечание.
- А хрен ли делать, как не курить, - зло ответил Жарков. - Хоть дымом будем сыты, правда, Коля? - обратился он к Голубеву. Тот молчал. - Мы голодны как волки. И в столовой опять кормили бурдой. На второе дали кашу-размазню, коту не хватит на завтрак. А первое было - суп из трех круп, да три волокна из разваренной требухи. А где же мясо? Куда мясо идет? Неужели скот стал рождаться с одной требухой? Слава богу, я крестьянин, вырос в дереве и не помню, чтобы скот рождался у нас с одной требухой...
- Скоро, вероятно, и этого не будет, - бросил реплику Голубев, бывший учитель, он поступил на третий курс, чтобы закончить техникум. - Одной водой будем питаться. Наверно, придется опять возвращаться в деревню, учительствовать.
Жарков соскочил и забегал вокруг стола, маленький, сухонький, он походил на подростка.
- Братцы, тут что-то не так, - заговорил он. - Ей-богу, тут наверно опять вредительство. Помните шахтинское дело? Тогда в промышленности вредили, а теперь, вероятно, в торговле вредят. Чует мое сердце, тут что-то не так!
В разговор вступили другие студенты, все они были недовольны питанием, не верили, что продуктов нет. Лизиков слушал их и молчал.
Я тоже присутствовал при этом разговоре. Я возразил Жаркову, что дело тут не в торговле, скорее всего, видимо, в сельском хозяйстве, что в этой отрасли начался перелом, но он не дал мне договорить.
- Нет, я не согласен с тобой, - сказал он. - Во всем виновата советская власть. Да, советская власть.
- А причем тут советская власть? Она не производит продукты. Ты об этом сам хорошо знаешь.
- А притом, она, эта власть, как телега, только перевернутая вверх колесами. Далеко уедешь на такой телеге?
Я удивленно смотрел на него. Жарков смутился, сел, хотел закурить, но соскочил и снова, как челнок засновал вокруг стола.
- Ты, Жарков, говоришь как кулак или подкулачник. Власть наша хорошая, вот только руководители бывают плохие. Почаще их менять надо.
- Хватит, братцы, об этом, - вставая с кровати, сказал Голубев. - Постыдились бы говорить такое при нашем комсомольском секретаре.
- А что он возражать будет, когда это правда, - не сдавался Жарков.
- Василий наш парень. Он знает свое дело. Видели, как за него голосовали? Ни одного против.
Это правда, за него проголосовали почти единогласно. Но со дня выборов нового состава бюро прошло порядочное время. Была возможность хорошо организовать комсомольскую работу. Создать актив и опираться на него. Оживить и поднять общественную жизнь в стенах техникума.
Однако этого не было сделано. Бюро комсомольской ячейки во главе с Лизиковым бездействовало в полном смысле этого слова. Кружки художественной самодеятельности не работали. Молодежные вечера отдыха не проводились. Политинформацией никто не занимался. Про выписку газет и журналов забыли. Даже членские взносы никто не собирал.
Был полный застой общественной и комсомольской работы.
Кто-то написал об этом в горком комсомола. Последний создал комиссию по проверке работы нашей ячейки. Комиссия выявила много недостатков, составила материалы, сдала их в Горком комсомола и ждала выводов. Но время шло, а бюро горкома комсомола никаких мер не принимало.
Я хорошо знал положение дел в техникуме. Знал про работу этой комиссии, о том что она сдала материалы в горком и удивлялся, почему так долго тянут дело с их обсуждением.
В "закутке" мы жили вдвоем с Павлом Бабкиным. Часто к нам приходил Виктор Доливин. Он квартировал теперь у дяди и часто нас проведал. Виктор очень хитро сделал: еще осенью он поступил на краткосрочные курсы по подготовке в автодорожный институт, который должен был открыться с первого января. Теперь он кончал эти курсы и продолжал учиться в нашем техникуме.
- Ну и гусь ты, - заметил Павел Бабкин. - Надо и мне поступить на курсы... Брошу я этот техникум.
Мы не одобрили его намерение. Но он не послушал нас. Через неделю отнес заявление и тоже поступил на курсы, в вузовскую группу. И стал пропускать занятия в техникуме.
Однажды в морозный январский день Виктор зашел к нам с небольшим свертком. Поздоровавшись, он положил его на стол.
- Гостинец вам принес. Старики прислали колбасы домашней и сала. Ешьте.
Как голодные волки мы набросились на вкусную еду, ели и прихваливали, угостили и сторожа Федю.
После трапезы Виктор прочитал нам свои стихи. Они были лучше, чем он до этого читал.
Потом разговорились о житейских делах.
Я предложил Виктору написать статью о положении дел в нашем техникуме. Он не хуже меня знал, что у нас запущена общественная работа.
Виктор немного подумал, расспросил меня о некоторых подробностях и согласился на соавторство. Условились, что черновик набросаю я. Он зайдет ко мне через два или три дня.
И вот статья готова. Обсудили ее, и я отнес в редакцию. Особой надежды, что нашу статью опубликуют, мы не возлагали, так как в редакции мне сказали:
- Такие материалы мы проверяем. Но если здесь все так, как вы пишете - можем поверить на слово.
- Да, мы ручаемся за правдивость всех Фактов.
- Хорошо.
Статья занимала целый подвал, называлась "Двурушники из ячейки ВЛКСМ". В статье приводился в качестве примера и факт разговора в комнате общежития про телегу с перевернутыми колесами.
Статья эта как гром обрушилась на головы руководителей техникума и общественных организаций, главным образом на комсомольскую ячейку. Все встали на дыбы. Закипели страсти вокруг поднятых вопросов.
Я думал, что Лизиков вызовет меня для разговора, но он не сделал этого. От ребят комсомольцев я слышал, что состоялось заседание бюро ячейки ВЛКСМ, где обсуждалась статья, но нас с Виктором почему-то не вызвали на это заседание.
Все это было непонятно и загадочно.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/20/1184