Бабушка Клава, сестра родной Юлькиной бабушки передала, что хочет увидеть ее. Она жила у своей дочки после перелома ноги, после выписки из больницы, а теперь вернулась к себе домой.
Юлька зашла в комнату. Там были две женщины: одна - ее тетя, а другая - худенькая старушка. Она оглянулась.
- Ой, Юленька, деточка, приехала! - проскрипела старушка.
- «Боже мой, как же изменилась! Ведь это любимая бабуля!»
Пышнотелая, румяная, бойкая женщина. Она одна во всем мире могла понять Юльку. Пока не появился в жизни Геннадий. Он заполнил собой все свободные места в душе и жизни. Родная бабушка пока была жива, просто любила свою внучку и заботилась. А эта - была единственным другом после смерти дяди. У них были свои секреты. Только Юльке бабушка могла раскрыть свою душу, поиграть на гитаре, «посвистеть» хрустальным бокалом, водя по кромке пальцем. Только она знала отношения Юльки с ее матерью и могла посочувствовать. И горе Юли было от этого не таким безысходным. Бабушку Клаву не жаловала родня сестры: не могли простить ей, что из-за нее - молодой и красивой, немцы во время оккупации обшаривали их дом, пытаясь найти «военный трофей». Но напрочь забыли, что из-за нее немецкий офицер прекратил все посягательства солдат и приносил им, как компенсацию, еду и лекарства. И вот теперь наступил час расставания. Можно надеяться на чудо, если очень захотеть. Но нужно узнать хочет ли бабуля этого чуда. Как держится душа в этом истаявшем теле? Как вселить надежду, что она нужна еще в этом мире, если мир этот высосал ее почти до капли? Если забота родственников сломила ее больше, чем лишения в войну, окопные работы, по колено в ледяной воде, то что может удержать ее здесь?
- Бабуль, ты, что это расклеилась? Тебе еще жить да жить,- пыталась подбодрить по общепринятому правилу Юля.
Тетя ушла по своим делам и не мешала. Юля не раз пробовала заговорить с бабушкой о ТОЙ ЖИЗНИ. Но бабушка не чувствовала себя старой и думать о страшном не хотела:
- Ой, я на плите кастрюлю забыла - говорила она в самый разгар философствования внучки. Да, как же, она забудет! Чистюля и хозяйка. Все по порядку, по расписанию, пылинка не проскочит.
Или, в лучшем случае:
- Ты, деточка, столько успела пережить, что собираешь всякие красивые сказки для успокоения. Давай лучше чайку. У меня есть замечательное варенье!..
Так что Юлька сдалась. Трудно встретить единомышленников во всем и не зря предупреждали ее не тревожить умы простых людей. Достаточно того, что они бывают очень добрыми.
- Ой, Юленька, я ведь столько пережила! Хватит мне. Не хочу я ни такой жизни, ни той, что раньше была, - продолжала бабушка.
- Бабушка-Клавушка, ты ведь только ногу поломала. От этого не умирают, - ответила ей Юлька, но вслух не сказала, что так измениться от перелома трудно.
- Ты знаешь, если бы меня домой привезли - пожила бы еще. А у дочки - как в плену. Какие же они все злые и жадные!
- Да кто они? Врачи что ли?
- Нет, не врачи. Я с ними столько лет работала и знаю, на что они способны. А вот родню свою не знала. Вот еле уговорила привезти умирать в свой дом.
Да, это наша страна так распорядилась судьбами - окопы в молодости, работа чтоб свести концы с концами и так всю жизнь, а что при этом получилось из детей - узнать можно только на пороге смерти.
- Бабушка, да что ты все о смерти? Говорю: поживешь еще, порадуешься.
- Нет, внученька, не умеешь ты врать. Раньше этим не грешила, и сейчас незачем. Я ведь маму свою видела. Приходила она за мной. А чтоб я не боялась показала, где она сейчас живет. Ой, деточка, да как же там хорошо! И как же ты была права! Вот там-то и есть мой дом. И я очень хочу туда.
- Бабуленька, а не торопишься ли ты до срока? Нам здесь таких, как ты очень не хватает, - настаивала внучка.
- Что я здесь теперь могу делать? И голос уже не мой и тело. Не так разве?
- Так, - грустно призналась Юлька. И это «так» прозвучало как прощальное слово. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
- «Хорошо, наверное, что никто своей эгоистичной любовью не будет держать умершего родственника в тяжелой атмосфере живущих на земле. Юля знала, что это пытка для души. А ненависть, обида, что мало досталось в наследство, не держат душу старушки. Это ожидание дележки отравляет только души живых. Утешение слабое, но высказывать эту мысль она не будет бабушке».
-Только ты возьми что нужно, а то «эти» растащат все по норкам, - вдруг заговорила бабушка.
- Зачем мне? Если что-то достанется чтоб вспоминать - хорошо. А если нет - все равно не забуду.
- Ну, почему так бывает: одни и поболеть не успевают, а другие мучаются до самого конца?
- Не знаю я, бабушка, - грустно и задумчиво сказала Юля, но спохватилась: нельзя жалобы и слезы пускать сейчас на волю. Она как можно весело сказала:
- Вот, бабуленька, ты все это ТАМ разузнаешь и нам письмо пришлешь.
Бабушка чуть было не рассмеялась, да закашлялась. Юльке смех тоже не очень-то давался – болело сердце.
Как жаль, что бабушка поверила Юлькиным словам только на пороге смерти. Когда она не ледяным дыханием обожгла, а ласково поманила от земных забот и тягот. А ведь, сколько можно было бы обсудить и сделать, будь бабуля доверчивее к Юлькиным знаниям. Вернее не Юлькиным, а Законам этого мира. Сколько людей живут «от сих до сих» и большего знать не хотят.
Да и Юльке знать бы больше, когда провожала в «ожоговом», дядю. Но и то, что она знала тогда, уберегло его от страха неизвестности и неотвратимости смерти. Нашлись и там добрые люди, помогли спрятаться и остаться на ночь в отделении до последнего дядиного часа. И она была спокойна, что ушел он легко и с любовью, не испытав и тени страха.
Все это навалилось тяжким грузом, и сердце болело уже нестерпимо. Положение было критическое: попрощаться и поцеловаться? Как-то фатально. Улыбнуться и сделать вид, что все хорошо? Лицемерно.
Юлька вышла в другую комнату как будто просто за водой. Как будто не было этого разговора. Не должна об этом догадываться тетя.
Но сердце... как же оно болит! И в глазах темнеет. Как же не подать виду и замять это? Рядом - родственники. Нет, не родные, а именно родственники.
-А вот и Геночка приехал! - Радостно и лицемерно застрекотала в прихожей тетя. – Ну, проходи, проходи в комнату. Бабушка с Юленькой там. Да можно и не разуваться уже.
Геннадий бросил такой взгляд на тетку, что ухаживания вмиг прекратились. (И это за ее-то заботу!). Геннадий зашел в комнату, где отсиживалась Юлька и сунул ей в руки валидол.
Сердце у Юльки болело редко. Значит, на этот раз он почувствовал и, бросив работу, примчался к ней. Ну, как тут не удивляться? Нитроглицерин, конечно, эффективней, но ей нельзя. А вот родню от нее отвлечь просто необходимо. Он бодро вошел в комнату и учинил допрос с пристрастием:
- Так, Клавдия Никитична, на что жалуемся? – имитируя сленг врачей, спросил Геннадий.
- Ой, Геночка, да как, на что?
- Понял - на все. Или на всех?
- Да что уж на них жаловаться? Попала я, на старости, лет к родне. Может, к чужим было бы лучше. Да что уж теперь об этом говорить?
- А Юлька вас не обижала? А то я ей сейчас задам! – все еще пытаясь развеселить бабушку, спросил Геннадий.
- Да что ты, она у тебя не такая, как все. Береги ее. Это пусть родня считает ее ненормальной, а я бы таких ненормальных на руках носила. Я бы и хотела ей помочь, как раньше, но теперь есть ты.
- Ничего, поможете, Клавдия Никитична. Верьте, все будет хорошо. Не так, как все люди здесь представляют, а гораздо, гораздо лучше. Скоро вы все узнаете.
Гена вышел с очень грустными глазами, но на его лице была улыбка. Она была, как бы надета. Ничего поделать с этим он не мог. Каждый раз рядом с близкой смертью рот растягивался помимо его воли. Но если заглянуть в глубь проблемы, то это было самым правильным выражением лица в этой ситуации. Ведь человек оставляет здесь старые кастрюльки, поношенные тапочки, сотни раз стираное белье, проблемы, большое обветшалое тело и возвращается домой. Командировка в эту жизнь закончена. И то, что ждет человека «за чертой» зависит от его доброты в жизни. Так что в этом случае Юлькина бабушка отправлялась в чудесное место. И когда наступил день проводов бабушки в последний путь, Юлька оделась во все белое, чтобы душа бабушки увидела ее и не боялась своего нового состояния. И пусть родственники судят ее, если им так уж хочется. А Гену видно в любой одежде, как и ему видно недавно умерших. Видно было и бабушку Клаву, да так, что порой сдержать улыбку он мог с трудом. Клавдия Никитична все время норовила сесть в гробу, чтобы поправить складки и кружавчики покрывала. Она обращалась к Гене с полной уверенностью, что он ее видит и просила подоткнуть там, поправить тапочки и т.д. Он, натянув на лицо гримасу страдания, исполнял ее просьбы.