На подоконнике возлежал Шанти и спокойно дремал. С каждым днём он всё больше и больше входил во вкус нормальной кошачьей жизни. Удивительное дело, но кот перестал даже испытывать желание пополнять свои накопители информацией и эмоциональной энергией. Зачем, если и так он до отвала сыт материальной пищей, которой заботливо потчевала его Лика? Решение остаться здесь навсегда, вначале не слишком твёрдое, стало теперь куда как определённей.
Шанти открыл один глаз и улыбнувшись посмотрел на цветочный горшок, стоящий рядом с ним на подоконнике.
В горшке сидел кактус — декабрист. Горшок был установлен так, что сквозь стекло окна кактусу была видна часть улицы, кусочек двора и небо. С другой стороны висела плотная штора, из-за которой два раза в неделю появлялась рука Анжелики, поливая декабриста чуть тёплой водой, рыхля почву, или просто трогая кактус за мясистые побеги.
Снег в этом ноябре был в пренебрежении, ночью он выпадал на сырую землю белым и пушистым ковром, который к полудню превращался в затасканный и заплёванный, истоптанный тысячами ног грязный лоскут, относительно нетронутый только у бордюров и в иных труднодоступных местах.
Декабрист скучал, размышлял о других своих собратьях, которые существовали себе где-то там, в далёкой Мексике, или Гондурасе, и в ус не дули по поводу возможных пертурбаций.
Отростки кактуса топорщились, декабрист ощущал в себе силы к новой жизни, но время ещё не пришло. Когда произойдёт качественный скачок? Тогда, когда за окном снег больше не будет похож на грязные тряпки, а на еле различимой из окна реке мороз превратит текучую воду в монолит, когда замёрзшая синица стукнет своим клювиком в покрытое узорами изморози стекло чётное количество раз. Вот тогда и встрепенётся декабрист, распустит свою косу, даря маленькое, домашнее «лето» миру жестоких вьюг и холодов. И какой бы силы ни выли метели за окном, как бы ни дули колючие ветры, он будет цвести! Потому что не может иначе.
Разворачивалось утро, хлипкое, промозгло-туманное. Разодрав в клочья тучи, солнце пошло в последнюю, может быть, атаку. Лёд в лужицах истончился, в очередной раз грозя пешеходам промокшей обувью. Ветер с остервенением гонял лёгкий мусор по дорогам и дворам. Наступила та самая пора суток, когда большинство людей уже заняты каким-либо общественно-полезным трудом. Но! Никакая закономерность не достигает стопроцентного уровня, обычно есть исключения из правил. Отпуск, больничный, банальный прогул, или ещё что-либо невообразимо аномальное, не укладывающееся в привычные рамки.
Вот нынче и Пономарёв стал частью этого исключения. А объяснялось всё очень просто — у Анжелики не было двух первых пар, и именно Кеша сразу уцепился за эту возможность хоть краткого, но свидания. Благо, что для подобного случая Кеша располагал отгулом, и вот, как стойкий оловянный солдатик, уже находился на боевом посту — в ожидании за столиком кафе «Виола».
Когда в двери появилась Анжелика, Иннокентий счастливо вздохнул и приподнялся со стула. Однако, следом за ней вошла ещё одна персона и вдвоём они приблизились к немного растерявшемуся Кеше.
— Познакомьтесь, — сказала Анжелика, — это Иннокентий. А это Маргарита, моя однокурсница и лучшая подруга.
— Очень приятно! — в унисон произнесли оба и следом вся троица опустилась на стулья.
Увы, Пономарёву вовсе не было приятно то, что время, которое он намеревался разделить с любимой девушкой, окажется испорченным присутствием какой-то неизвестной ему особы. Но что оставалось делать, как не изображать из себя комильфо? Иннокентий заказал три пирожных, три чашки каппучино, и попробовал начать «светский» разговор.
— Ну, девчонки, что новенького у вас в институте? — осведомился он весёлым тоном, подумав при этом, что совсем не напрасно приснилась ему нынче ночью бывшая тёща, ибо в целом спланированное свидание уже пошло наперекосяк. Можно было ожидать и других сюрпризов.
И тут неожиданно Маргарита взяла, что называется, бразды правления в свои руки. Как-то очень просто, свободно, она стала рассказывать одну за другой разнообразные немудрёные истории, происходившие в их «альма матер», раз за разом вызывая на лицах собеседников улыбки. Кеша с любопытством слушал байки про отнюдь не чуждый ему институт и со всё возрастающей симпатией смотрел на девушку. Мало того, что Маргарита была по-настоящему красивой, она к тому же ещё владела грамотной речью, что в её возрасте довольно-таки редкое явление. И в какой-то момент Пономарёв с удивлением поймал себя на довольно дикой в данных обстоятельствах мысли. И тут же, спохватившись, постарался загнать эту мысль как можно глубже в бездны подсознания.
Лика была не готова к такому повороту событий. Не получилось равной дружеской беседы, за столом воцарилась Маргарита и откровенно старалась произвести на Иннокентия впечатление. Более того, перехватив несколько его удивлённых взглядов на подругу, Лика поняла, что Ритка достигла своей цели. Суть ситуации стала напоминать пошлый водевиль.
С совершенно испортившимся настроением Анжелика посмотрела на висевшие в простенке часы и произнесла как можно более непринуждённо:
— Может быть, Иннокентий расскажет хоть что-нибудь? А то нам скоро уже пора идти на занятия.
— Ой, конечно, конечно! — спохватившись, воскликнула Маргарита. — Я очень хотела бы послушать какое-либо из ваших творений, Иннокентий. — добавила она, обворожительно улыбнувшись.
……….Любые правила всегда хочется нарушить. На вопрос — зачем? — обычно раздаётся что-нибудь невразумительное. Но это уже потом. Вот сидит в людях что-то «неястребиное»! Именно так произносил эту фразу один мой знакомый, царство ему небесное. Разговор у нас за столом получился однажды довольно своеобразный, что-то по мотивам правил дорожного движения.
— Нету в людях полёту. — говорил он, прикуривая от плитки. — Нету! Вот взять ранешнюю жизнь! Стоишь, бывало, на разводе, телогреечка на вате, отрядный взад-вперёд ходит, глазами зыркает, собачки языками по земле метут! Морозишша! А из репродуктора: «Страна моя! Ты самая люби-ма-ая!» А немец уже под Москвой! «Тырр-пырр...» — трактор на нейтралке трясётся. «Первая пятёрка, ма-арш!»
Или потом, в сорок третьем, — кто первый поднялся из окопа, тому и пуля. А всё же шли, с матом-перематом. «За Родину, Сталина» не орали, молча шли. От того и страшней супостату. Ох и резали их, касатиков!..
А там ранение. Всё! Чистый перед властью. До Праги дошёл. Опосля уже, в Вильнюсе, баул скрал на вокзале… просто так, за ради озорства. И — привет! Нету более героя-фронтовика, старшины Пятровского. А есть Сашка-Крыльник, вор и фулюган, охочий до чужого добра. Хотя воровать грех большой, а как не скрасть у раззявы? Хоть портянки, да укради!
М-да. А ты говоришь — «светофор». Да нет тут никто! Ни машин, ни людей. Кто может, тот и смел, а кто нет, тот так и помрёт, вроде того осла промеж двух охапок сена…
А вдруг светофор — того, поломатый, нахрин, и чё тогда стоять-то? Ну?! Стой, не стой, карман пустой. Так что, смекай, или простоять впустую, или рыскнуть! Только опосля уж не бузись, коль споймают. Но и сам не признавайся. Менты, они те сказок надуют... — цигарка Сашки припогасла, сделав его лицо тусклым и каким-то печальным.
— А вообще, зёма, плюнь на всё! — сказал он. — Плюнь и разотри. Будь сам с усам, хе-хе, и не воруй, главное, живи честно. Писай в туалетах, на собраниях речи толкай. Трудись. Труди-ись! Опосля исдохнешь, как коняга, от износу.
Плитка пыхнула пару раз. Свет погас.
— Щётчик выбило. — сказал Крыльник.
— Опять накурил?! — послышался голос соседки Фисы. — Анчутка! Вот я участковому обскажу.
Сашка улыбнулся незло, вытаскивая из мятой пачки папироску.
— Давай, стакан не задерживай, пей, что ли. А ну, и вправду стуканёт?.. Зарезать её, что ли? Хотя, нет, грех. Сама преставится… Анфис Пална! Водку будете? — дурашливо «запел» Крыльник, склонив голову набок и прислушиваясь к шуму из коридора. — Припрётся ща. А водки и нету. Хе-хе... Вот те и движение молекул. Идём на рыск! Самогон, слышь, есть, с полбанки. Чего говоришь?.. Не будешь больше? Ну, нет, так и нет. Иди тогда отседова, нахрин. А мы тут на обочине подождём… пока «зелёный» мигнет, да, Фиса?
И я ушёл. Не с обидой, нет, просто ушёл.
А назавтра... Не проснулся он поутру. Вот так-то.
Хоронили Крыльника без слёз, без речей. Только Анфиса, соседка его, была малость не в себе, сбылась её «мечта», жить одной без лихоимца и пьяницы.
Да ещё светофоры держали «зелёную волну» до самого кладбища.
………
Из городской библиотеки шаман-таракан вернулся совершенно ошалевший. Такое количество информации не под силу было одолеть зараз. Следовало приступать к долгой осаде.
К тому же при проверке снаряжения выяснилось, что оба накопителя уже полны под завязку. Ахав вдруг понял, что напрасно так суетится, напрасно старается успеть побыстрее проникнуть во все мыслимые и немыслимые места с целью получения эмоциональной энергии хумансов и их информации. Никуда всё это от него не денется. Всё это имеется на планете в таком огромном количестве, что любая поспешность в овладении предметом вожделения просто смешна. Зачем нырять из эпохи в эпоху? Зачем объединять сознания здешних существ для упрощённого извлечения их знаний? Зачем вообще «ломиться в двери», если эти двери вовсе не заперты — заходи и бери, что хочешь!
«Это всё моя невезучая жизнь на Индиг-Рале! — с горечью подумал шаман-таракан. — Из-за вечной беготни вдогонку за удачей выработалась привычка постоянно хватать и хапать, ловить момент, пускаться во все тяжкие, чтобы не прозевать и крошки добычи. Я весь издёргался, измучился, изнервничался, а чего достиг? Превратился в полного невротика!»
Ахав кстати вспомнил раздражающую его медлительность кота Шанти. Вот, он не так прост, этот недодемон! Он уже всё понял и никуда не спешит. Значит, и Ахаву тоже торопиться незачем. Что самое главное? Самое главное теперь — заполнить свой банковский счёт на Индиг-Рале качественной информацией и энергией. Потом можно будет беспечно жить на родной планете в самом престижном районе столицы и пользоваться всеобщим уважением! Вот это и есть благословенная цель! А всяческая суета является лишь помехой на пути к её достижению. Дары здешней цивилизации надо брать спокойно, с достоинством.
— Ну, что, как тебе мой «маньяк»? — нарушила затянувшуюся паузу Лика.
Они сидели рядышком в аудитории, постепенно заполнявшейся студентами. Рита задумчиво взглянула на подругу.
— По-моему, он очень простой, обычный парень. Ничего особенного.
— Ничего особенного? — иронически интонировала свой вопрос Лика. — Что же ты тогда так… так выступала перед ним?
Рита рассмеялась.
— Во-первых, не выступала, а просто поддерживала беседу. Во-вторых, почему бы и нет? Что в этом плохого? Кому и почему от этого стало хуже?
Лика не нашлась, что ответить. Начать обвинять Маргариту в нехороших намерениях было бы просто смешно. Даже если между ней и Иннокентием на самом деле «проскочила искорка», почему это должно обязательно задевать Лику? Кеша ведь ещё не подавал Лике никаких конкретных знаков своей любви и, стало быть, подразумеваемой при этом верности. Кеша пока ещё волен, как птица в облаках, захочет — полетит налево, а не захочет — полетит направо. За него ещё надо будет побороться, вот какая штука. К тому же, как ни крути, а Лика сама привела Ритку на это свидание, хотя могла бы и подумать своей головой — стоит ли? Мало ли, что Ритке захотелось взглянуть на сказочника! Прожила бы как-нибудь и без этого. А вот теперь, в результате неправильных действий Лики, ситуация потеряла всякую определённость и непонятно вообще, стоит ли делить «шкуру неубитого медведя»?
На кафедре появился доцент Агамонов. Он обвёл аудиторию суровым взглядом и принялся неторопливо читать лекцию.
Дома Иннокентию не сиделось, он чувствовал себя слишком взволнованным событиями, произошедшими полтора часа назад в кафе. И ведь что самое удивительное — там не было произнесено вслух ни одной обидной фразы, ни единой колкости или какого-то оскорбления! Обычный весёлый дружеский трёп. И тем не менее, душевное состояние всех троих участников этой встречи было серьёзно нарушено, Кеша мог бы в этом поклясться. Ох, недаром ему нынче приснилась Ираида Васильевна, ох, недаром!
Пономарёв поднялся этажом выше и позвонил в квартиру профессора Обонянского. Дверь гостеприимно отворилась и Иван Борисович впустил соседа к себе.
— Ну, что, — деловито потёр он ладонь о ладонь, — прошу к столу! Для дегустации всё уже готово. Можем приступать.
— Знаете, профессор, а я сегодня совершил предательство. — признался Кеша. — Пока что, правда, только мысленно… никто не пострадал… но сам-то я ощущаю гадость! Вот оно чего…
— Эх, батенька, — задумчиво протянул Обонянский, — человеческий разум это штука чертовски сложная. Да ты проходи, проходи, чего встал-то? Присаживайся за стол. Давай, выпьем стартовую, и я тебе расскажу один любопытный сюжетец.
Соседи и давние добрые приятели чокнулись рюмками.
— В этом нашем мире всё настолько чертовски лихо закручено, что пройти жизненную дистанцию и не совершить ни одной подлости или глупости не удаётся никому! — начал профессор. — Я мог бы тебе привести сотню примеров из собственного бытия. Но это всё ерунда. Давай-ка, лучше ещё по одной! — Кеша хотел было что-то возразить, но Обонянский замахал на него руками, и в результате следующие две рюмочки замечательной настойки отправилась в должном направлении.
— Даже дети, сущие ангелы по сравнению с нами, чертями, и те подвержены порой недетским страстям. — продолжал профессор, лицо которого постепенно начало терять суровость выражения. — Я тут как-то зашёл в гости, к старому своему товарищу ещё по гражданской войне, вместе рубили белогвардейцев в конармии… Ну… это я шучу, конечно. Короче, сидим с ним на кухоньке, разговоры разговариваем про то, да про сё. А у него два внука, близнеца, в комнате соседней играются. И вот вдруг слышим оттуда вопли, крики. Ну, понятное дело, спешим на помощь. Забегаю это я первым и вижу такую картину: два близнеца как раз в это самое мгновение тянут каждый к себе мягкую большую игрушку с криками «моё, моё!» Спустя буквально секунду — бамс! — и дело сделано, у одного в руке лапы, у другого голова от медведя.
Самым смешным оказалось то, что таких игрушек было две, то-есть, два абсолютно одинаковых плюшевых медведя! Ну, как это принято, близнецам часто делают подарки таким образом, чтоб никому из них не было обидно. Но воевали парни за именно ЭТОГО конкретного медведя.
Подивившись такой экспрессии, спрашиваю, стало быть, сорванцов, будут ли рвать второго? На что получаю ответ… Их папа вчера сказал, что —«нельзя делить шкуру неубитого медведя». А вот теперь, раз уже есть «убитый», то пусть делит.
— Но почему же вы убили именно этого? — спросил я.
— А мы никак не могли, — объяснили мне близнецы, — их различить и постоянно ссорились, кто из медведей чей? А ТЕПЕРЬ У НАС ЕСТЬ ОДИН ОБЩИЙ МЕДВЕДЬ И ШКУРА ДЛЯ ПАПЫ.
Профессор грустно посмотрел на Кешу и весело подмигнул.
Иннокентий сидел на своей кухне возле стола. Брезжил рассвет.
За окном шёл снег, белый, как лист неиспорченной ещё никем бумаги.
Кофе был чёрен как ночь. Стакан молока, кремовая пенка. Жёлтое с каплями влаги масло. Хлебец.
Снежинки, кружась, падали, делая «чистый лист» более толстым, превращая его в «картон». К обеду, правда, всё опять раскиснет, обратившись в грязную кашу. Люди в оранжевых жилетах будут сгребать её ложками-лопатами в чрево ненасытной машины, машина будет давиться, перхать, как старый дед, оранжевые жилеты закурят, выпуская вонючий дым к небу.
Может быть, пойдёт дождь, асфальт покроется пятнами, словно старый сифилитик, обнажая морщинки и трещины ямочного ремонта.
Ветер рванёт и поднимет в воздух оставшиеся ещё кое-где на деревьях листья, понесёт их умирать в овраг…
Чайник плюнул паром, приглашая повторно испить кофе. Вторая чашка обычно более насыщена смыслом, нет этой грозной обжигающей торопливости, логика приходит в порядок.
Что же написать на «чистом листе»? Черкнуть ли эдак небрежно нечто восторженное, ободряющее?
Или просто, без затей — ЛИКА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!
…А почему не — РИТА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!
Ведь от решения этого уравнения зависит буквально всё. И даже оранжевые дворники с этим не поспорят, нет?
Свистит чайник… Что — чайник? Холодный, горячий… это вообще не важно, как и свисток, глупо отмеряющий время...
Кофе, если он настоящий, хорош и холодный. Чего не скажешь о любви…