- Не умеют нынче ни пить, ни работать!
Никитич сух, строг и – теперь одинок. Редкие седые волосы зачесаны назад, тонкий большой нос заострился, почти обесцветились глаза. Ходят легенды, что во времена колхоза дед был героем труда и любителем выпить. Совмещал. Колхоза давно нет, на месте виноградников строят торгово-развлекательный центр, а рядом с маленькими сельскими домиками выросли двух-трехэтажные виллы и коттеджи. Все изменилось – и внутри поселка, и снаружи. На улицах появились иномарки и наркоманы, в местный магазин завезли вискас и виски.
Последние годы Никитич за бабкой своей ухаживал лучше всякой сиделки. И перестал пить.
- Печень не велит!
Сегодня на поминках он трезв и ясен. Народу неожиданно много – и родные, и друзья, некоторые приехали специально из города, каждый подходит с соболезнованиями, воспоминаниями об усопшей. Я присел рядом с Никитичем на лавочку у его ворот не ради общения – забыл ключи, придется ждать жену. Не люблю похороны.
Полная луна встает над забором, отсвечивает золотом. Кудахчут куры, устраиваясь на ночь. Настойчиво перекликаются собаки на разных концах улицы, трещат цикады. В доме шум поминок нарастает: кто-то уже смеется, кто-то пытается петь. Жара отступила, и мягкое тепло поднимается от земли вместе с тонким ароматом маттиолы. Это баба Тоня посадила ее здесь у забора, когда еще могла. Говорила: для запаха. Помню, она принесла мне на новоселье несколько кустов пионов. У нее легкая рука. Была. И очень живой нрав. Все время что-то рассказывала, смеялась. А потом инсульт.
Из дома вышел сын деда, мой ровесник Серега. Закурил.
- Ты вот закрой глаза и представь, - неожиданно говорит Никитич сыну, не поворачивая головы, - Нет, ты закрой. Надо, чтобы стало совсем темно. Вот так. Молодца. И не открывай. Представь: ночь, тишина, только костер трещит. Даже воздух будто бы спит. А костер говорит – ему можно. Трещит о своем. Пускай. Мамка твоя все трещала. Я любил ее слушать…
Дед замолкает, и я уже думаю, что это весь рассказ, но он продолжает своим сухим старческим голосом:
- Костер, значит. А ты берешь и наливаешь в кружку чистейший самогон. Он тоненько так, нежно булькает. Ласково и нежно. Ты его хоп – быстро выпиваешь. В один глоток. Только костер трещит, ты понимаешь? Не открывай глаза!
Серега и правда попытался их открыть, но теперь сразу захлопывает.
- И вот – ты выпиваешь, а костер…
- Трещииит… - протягивает Серега.
- Да. И ты смотришь в небо. Там звезды. Много звезд. Луна желтеет, вот как сейчас. Крупная, круглая. Звонкая. И ты такой хоп – тепло разливается по рукам, ногам и чувствуешь, как растут у тебя - крылья. Ты их широко так разводишь, свободно так. Расправляешь и шуууур – полетел! К звездам. Они притягивают будто. Ты летишь, а те, что с тобой у костра, зыркают на тебя и думают: как так? И тоже хотят с тобой. И быстро себе наливают. Из бутыли. Чем больше бутыль, тем лучше получается. Из маленькой бутылки пить – это не то, не надо. Не пей из бутылки. Не тот эффект! Понял?
- Да, понял. Бутыль.
- Вот. Нужна бутыль. Большая, хорошая. И вот пока первый взлетел, остальные быстро тоже из бутыли наливают – и вверх! Шур, шур, шур - все летят! Весь космос наш. По-гагарински.
Дед замолкает. Серега застыл. Цикады трещат.