Анна Тимофеевна Гейкер родилась в 1906 году. Тогда она была Комтан Самар. Всю жизнь она провела в поселке на берегу Амура и никогда не удалялась от этого места более чем на один суточный переход на собачьей упряжке или на весельной лодке. Она видела и пережила многое и умерла в 1995 году, находясь в здравой памяти. Она могла объясниться на трех языках, имела родовой титул Даи Эниэ (старшая женщина рода, в буквальном переводе «Большая Мать») и медаль «За Трудовую Доблесть». Все эти годы мимо текла одна из богатейших рек мира. Тем, кто жил на ее берегах, река давала все, что нужно для жизни. Тем, кто на реке не жил, но ей пользовался, всегда чего-то не хватало.
До Советской власти
Она родилась во время осеннего хода рыбы, как и положено, в специальном шалаше. Красивый родился ребенок, поэтому ее назвали Комтан, что по-нанайски значит «Крышка». (У любой посуды крышка – самая украшенная часть). На берегу Амура в устье большой горной реки с одной стороны стояла русская деревня, с другой - нанайский поселок. Это был именно постоянный поселок, а не стойбище, как иногда его называли русские. Фанзы-мазанки, полуземлянка шамана и изба туземного торговца. В каждой фанзе был кан – печь с дымоходом по периметру здания. Стены могли состариться и сгнить. Тогда вокруг старого кана делали новые стены. В Амуре было много рыбы. Круглый год ловились ленок, таймень, сазан, щука, карась, осетры. Летом в горные реки шла сима и горбуша, потом летняя кета. Какой год много, какой мало. Осенью приходила главная еда. Осенняя кета. Всегда крупная, самцы до 10 килограммов, самки по 5. Всегда в одно и то же время, всегда много. Туземцы сушили рыбу без соли: макури для себя и юколу для собак. Для людей рыбу резали на семь пластиков. Сохли эти пластики так быстро, что не успевали портиться. Для собак рыбу перед сушкой резали вдоль на два пласта. Пятьдесят кетин хватит человеку на зиму, чтобы не голодать, сто штук, чтобы не знать забот весь год. На корм одной собаки уходило сто кетин. На упряжку требовалось не менее пятисот рыбин. Хороший охотник заготавливал для собак 1000 кетин, в среднем по 5 кг весом. Всего 5 тонн рыбы на транспорт и по 500 кг на человека для еды. Ничего не пропадало. Внутренности, икра, даже жабры шли в дело. Икра не считалась ценным продуктом. Ее сушили в мешочках и зимой варили с крупой.
Русские солили кету в бочках, разрезая ее пластом, с головами. По тонне на семью. Никаких ограничений не было и не могло быть. Рыба шла возле дома, и всю ее выловить было невозможно. Были годы со слабым ходом, но даже в самый бедный год еды хватало. В этих местах не было собственников охотничьих и рыболовных угодий. Охотились и рыбачили, где кто хотел. Река, лес, ветер, мороз и солнце не могли принадлежать людям, они сами по себе. У каждой стихии – свой хозяин, божество. Он всем разрешает пользоваться природой. Лови и кушай, только не бери больше, чем тебе нужно, не превращай еду в товар. Такой уклад существовал несколько столетий, а может быть и дольше. Все устоялось, уравновесилось. Разные экономические новшества отбросило само время. Но промышленная революция стала добираться и сюда. Туземцам казалось странным, что купцы так ценят бесполезных пушных зверьков. Ну, какую одежду сошьешь из соболя? Из кожи трех кетин можно сшить сапоги, а из соболя только варежку сошьешь. Но за соболя давали фунт чая, за лису – полпуда муки, за 25 белок – пуд муки. Такой обмен туземцам казался очень выгодным, а торговцам давал 3000 % прибыли. Пушной промысел был чем-то вроде подсобного хозяйства. Самая ценная добыча – это копытные: лось, изюбр, кабан, косуля. Это - ценная еда, одежда и при рыбной диете важнейший источник витаминов.
Раз в году появлялся урядник для сбора подушного ясака. Что он брал себе, а что сдавал в казну, никого не интересовало. Никто и не знал, чем занимаются туземцы, и вообще сколько их. Отец Комтан, Тиэсэ Самар обменивал пушнину только у своего хорошего знакомого, Буйгу Наймука. (Буйгу – это прозвище, значит «толстый, жирный»). Наймука только торговал, не охотился и не ловил рыбу. Ездил по всему Амуру, своих соплеменников не обманывал и не загонял в долги. И все равно, Буйгу Наймука был очень богат. По местным меркам, конечно.
В 1912 году царское правительство перевело Дальневосточный край на военное положение. Стали вылавливать бродяг, ввели пошлину на привозную муку, запретили митинги, ввели цензуру и запретили продажу спиртного. На нарезное оружие требовалось разрешение губернатора. В результате спиртное и оружие стали дороже, но доступнее. Сильно подорожал хлеб. В отдельных деревнях русские поселенцы стали стрелять в любого человека в военной форме. Туземцы разбегались и прятались. По Амуру пошли военные суда, стали появляться американские торговцы по скупке соленой рыбы. Русские крестьяне стали меньше сеять хлеба, а больше зарабатывать заготовкой дров для пароходов. Вдоль берега в русских селах тянулись огромные поленницы.
Комптан помнила, как с пяти лет занималась хозяйством вместе с матерью и старшим братом. Она разжигала костер, гребла веслами на лодочке у берега, потом на оморочке. Жители Амура с детства не боятся воды, знают, как вести лодку по волнам, по стремнинам, как укрыться, где остановиться. Комтан училась обрабатывать улов, снимала рыбью кожу деревянным ножом. Собирала ягоды, орехи, черемуху. Рвала охапками черемшу и горькую огуречную траву. Шила одежду из шкур и рыбьей кожи, делала вышивки и аппликации на покупной ткани. Все это ей очень нравилось. Потом всю жизнь она с удовольствием занималась кропотливой швейной работой. Так с детства приучили. Дети больше всего любят подражать взрослым. Нанайцы не учили детей, а просто все делали вместе с ними. Поэтому девочек не нужно было учить ремеслам, а мальчиков читать следы. Все занятия – в удовольствие. Ничего через силу. В двенадцать лет Комтан стали готовить быть хозяйкой в доме. Когда что делать, чего и когда заготовить, чтобы в доме все было. У нанайки дома должен быть такой же порядок, как у немки. Все, что нужно, и все вовремя. Только часов у нанайцев не было. И магазин работал раз в году. У Комтан была хорошая память, шаман научил ее собирать полезные травы и делать лекарства. Но шаманкой она стать не могла. Видений не видела, в транс не впадала и по подземному миру не прогуливалась. Нормальная была.
В конце осени 1919 года, как только встал Амур, разнеслась страшная весть: сверху идут красные партизаны анархисты. Отнимают скот, зерно, все ценное. Богатых жгут и убивают. Собрались и спешно разъехались по тайге охотники с семьями. Забрали все, что можно было увезти, остальное попрятали. В поселке остались немощные старики и шаман. Торговец Буйгу Наймука бежал, бросив избу и зимние запасы. Русские тоже угнали скот на заимки и попрятали зерно. Только китайцы-макосеи на другом берегу реки готовились к наплыву гостей. Тиэсэ Самар пошел не туда, где обычно добывали пушнину, а в кабаньи кедровники. Зима длинная, семья большая, мяса надо много. Первые люди проехали на санях мимо поселка. Проскакал отряд в дюжину всадников. Шаман вынес из землянки и повесил на шестах обереги - кумачовые плакаты. На одном по-китайски были написаны заклинания от чертей, на другом – от болезней. Красные флаги заметили с середины реки. Несколько всадников и сани свернули в поселок. В санях сидела комиссарша с маузером. Это была известная Нина Лебедева, эсерка максималистка, любовница и начальник штаба командира Якова Тряпицына. По отзывам современников, она была еще большим зверем, чем сам командир, помимо безумной жестокости отличалась выраженной глупостью. Шаман стоял у своей землянки и кричал: «Моя – саман, стреляй нету!». Партизаны обрадовались кумачовым флагам: «Привет красному туземцу товарищу Саману!». «Красному товарищу стрелять нечем, выдать патроны», - приказала комиссарша. Партизан в папахе и в женском нанайском халате потащил в землянку ящик. Оттуда он вернулся с медвежьей шкурой и в маске демона смерти. Эту маску для погребального обряда может видеть только покойник и никто живой. Шаман в ужасе зарылся в снег, чтобы демон его не увидел. «Раболепные дикари », - сказала комиссарша. Группа поскакала в русскую деревню за сеном. Вскоре они уже неслись через Амур к китайской опиумкурильне.
Прошла зима. Вести по тайге разносятся быстро. Весной партизаны сожгли город Николаевск в устье Амура и пошли на Кербинские золотые прииски. Там, наконец, партизаны большевики поймали и расстреляли Тряпицина и Нину Лебедеву. Бродяги анархисты вернулись на промыслы и прииски. Тиэсэ Самар не ошибся с местом. Добытого мяса хватило. Дети не болели. Только пушнины было мало. Но тут уж не до обогащения. Можно было возвращаться в поселок. Изредка по Амуру проходили военные японские и китайские корабли, но десанта не высаживали. Рыба шла хорошо. И летняя, и осенняя. Два года выше по Амуру вдоль железной дороги шла ожесточенная война. Белые уходили на Владивосток, японцы изображали нейтралитет и захватывали Северный Сахалин. Никому не было дела до жителей Амура. Чужаков гоняли все: и русские и туземцы. Без всякой власти порядка было больше, и жилось спокойнее. В 1922 году по всему Дальнему Востоку стала устанавливаться Советская власть. Далеко на Западе и на Юге в хлеборобных районах была разруха, продотряды и голодомор. Здесь же еда приходила в положенное время. Нельзя ни отобрать, ни присвоить. Лови и кушай.
Первые годы Советской власти
Старшему брату Комтан пришло время жениться. Он присмотрел себе невесту из рода Гейкер. Этот род жил выше по реке, на другом берегу. По родовым законам положено было делать обмен: отдать в род Гейкеров свою невесту. А там молодых женихов не нашлось. Но брату жениться очень хотелось. Уговорил он старого Мату Гейкера взять себе вторую жену. Так Комтан оказалась в большом селе выше по течению. Когда-то у выхода озера было русское село, а выше по течению – нанайский поселок. Постепенно оба поселения срослись.
Приняли Комтан хорошо. Старая жена Мату Гейкера заботилась о молодой. Относилась к ней, как к дочке, помогала войти в новую семью, не особо нагружала домашними делами. Детьми занимались все вместе. Старому Мату было сорок лет. От первой жены у него было трое детей. Советская власть закрыла церковь, открыла клуб и школу. Дети Мату не знали русского языка, но он все равно отправил их в школу. Наступала новая жизнь, и к ней надо было готовиться. Новая власть нанайцам понравилась. В потребкооперации за 25 белок давали не пуд, а целый мешок муки. И патроны бесплатно, и ткани дешевые. Советская власть отменила царский сухой закон. НЭП и легальная водка «рыковка» докатились до дальней окраины Советской России. Мату Гейкер одно время подрабатывал проводником и научился управляться с лошадьми. Его взяли конюхом в сельсовет. Теперь он не ходил на зимний промысел. Но на осеннюю рыбалку, все равно, все органы власти, школа и фактория закрывались. В это время Амур давал своим детям еду на год. Мату Гейкер перестал держать ездовых собак. Остались у него трое дворовых. Он сушил для них 200 кетин. Это намного меньше, чем на упряжку.
Современные нанайцы многому бы удивились, окажись они в середине 20-х в национальном поселке. Фанзы без запоров, некоторые и без дверей. Нет оград и даже отхожих мест. Собаки не охраняют дома, а бродят или лежат в снегу, не обращая внимания на людей. Приезжают и уезжают охотники, стайками ходят дети. Где чьи дети, где хозяева, а где гости? Любой придет, поест и спать ляжет. Кто такой? Кто его знает? Наверное, родственник. Кругом висят шкуры, рыбьи кожи. Под каждым кустом сидит какой-нибудь дух–хуту: леший, водяной или домовой Подя. Какие-то стружки на шестах, деревянные фигуры. При таком сумбуре еще и строгое соблюдение ритуалов, этикет. Где должна лежать ложка, где нож, в какую сторону направлен, как наливать напитки, кому подавать первый кусок. Все со значением. Советская власть боролась с шаманизмом, шельмовала шаманов, но разрешала медвежий праздник. Этот праздник есть у всех охотничьих народов, он восходит к древним временам тотемизма. Но большевикам он нравился, видимо, потому что напоминал ноябрьскую демонстрацию. Советская власть не разрешала иметь две жены. Пришлось Комтан записать женой, а старшую жену – сестрой. С детьми от старшей жены тоже в сельсовете как-то выкрутились. Мату взял себе русское имя Матвей. После этого в записях уже никто разобраться не мог. Сами нанайцы этого крючкотворства понять не могли и не пытались. Живут себе и живут. А Мату все стали звать Матвеем.
На Амуре издавна сложились особые общественные образования – соседские общины. В такой общине человек из твоего поселка был ближе кровного родственника, но из другого места. Добычу рыбы обычно вели всем поселком. На такой почве и коллективизацию проводить не пришлось. Уже готовый колхоз. Не понравились новые порядки только торговцу Буйгу Наймука. Он бежал от Советской власти на Сахалин к японцам. Там и пропал. Колхоз получился смешанным. Несколько русских крестьян, китайцы, нанайские рыбаки и охотники. Посадили колхозное поле картошки. Завели две коровы – молоко для школы. Глядя на русских и китайцев, Комтан посадила рядом с домом грядки редьки, табака и капусты. Любимое летнее блюдо у нанайцев – тола, мелко нарезанная сырая рыба, обязательно с кожей. Нужно, чтобы рыбы и горькой огуречной травы было поровну. Со своими грядками можно не ходить на луг за травами. Все лето зелень у дома. Потом стала расширять огород.
До Войны
К 1930 году закончилась коллективизация на Амуре. Советская власть стала показывать свою твердость и силу. Всем вольным рыбакам и охотникам надо было набрать норму трудодней. Комтан работала в колхозе на рыбообрабатывающем заводе. Делала кету семужного посола, солила икру. Все это хранилось в большом колхозном леднике, а в начале зимы вывозилось в город. Так основа жизни на Амуре стала превращаться в товар. На первых порах не очень заметно. Для заготовки макури для себя колхозников отпускали во время путины. Для собак ловить тоже не запрещали. А вот копытных стрелять разрешили только промысловикам, тем, кто план по пушнине дает. Конечно, в те времена запрет был скорее пожеланием. Оружие было у всех, и звери границ участков не разбирали.
У Комтан к 1930 году уже был сынок Коля, четырех лет, и родилась дочка Нина. В 1932 году родился еще один сын, Вася. Матвей Гейкер все время болел, кашлял, но лошадьми занимался. В 1932 году на левом берегу Амура начали строить большой город. Коля пошел в школу. Тогда это было не обязательно, но Матвей настоял, чтобы сын учился и говорил по-русски. Надо успевать за временем. В 1935 году родился младший сын, Гена.
Город быстро рос, его уже стало видно с бугра выше села. Непрерывно шли баржи и пароходы с лесом. Страна требовала все больше рыбы. Стали больше ловить частика летом, но сохранить не просто. Всю зиму черпали неводами по зимовальным ямам, мороженую рыбу везли в город, все более расширяя товарное производство. Председателем колхоза был рабочий с Хабаровского завода «Арсенал». Старый большевик по направлению. Он с людьми умел находить общий язык. Главное, он не позволял нанайцам пить по будням. Нанайцы перевели слово «большевик» как «большой русский» и звали его Даи Лоча. Почему у коренных народов Севера и Дальнего Востока особое отношение к водке? Буянят и быстро спиваются. Распространено мнение, будто это наследственный недостаток фермента, разлагающего алкоголь, гамма-глютамилтранспептидазы. Трудно возразить против такого фермента. Однако научного в этом утверждении не много. Разве, что само название вещества. Исследования по этому вопросу не проводились. Туземцы на Амуре постоянно перемешивались с другими народами и генетически не были однородны. Да и с алкоголем они были знакомы не одно столетие. Главная причина в том, что пьянство в их среде не считалось пороком. Табак вреден, его детям давать нельзя, а водка – продукт полезный, всем хорошо: и большим и детям. Русскому выйти пьяным на работу – не прилично, а нанайцу – почетно. Работает в любом состоянии и настроении. Даи Лоча с таким мнением активно боролся, не стеснялся и рукоприкладства.
И захотел стать председателем местный дурачок Эдени Тумали. Все его звали «эдени», дурачок по-нанайски. Имени его никто и не помнил. В райкоме думали, что это имя такое, что и писали в официальных бумагах. Эдени немного знал грамоту и постоянно писал доносы. Он придумал поймать всю рыбу сразу, изложил свой план в райкоме, там его поддержали. Рыба заходила в озеро весной по большой воде и уходила в Амур перед морозами. Эдени придумал перекрыть выход из озера заездком и поставить ловушку. Так вся рыба и попадется. Особенно возражал против этого старый шаман. Он говорил, что рыба пропадет. Эдени написал донос на шамана, и того отправили в лагерь на лесозаготовки. Хорошо, что он там попал к ссыльному доктору, и тот устроил шамана санитаром. Потом доктор даже издал книжку о туземных лекарственных травах. Как ни противился председатель строительству заездка, а из райкома заставили. Построили забор, вывели ход в приемный садок и ждут. Осенью рыба пошла из озера, постояла у заездка и вернулась в озеро зимовать. Там вся к весне и задохнулась. Все лето по берегам озера гнил метровый вал из тухлых карасей, сомов и сазанов. Для нанайцев, у которых ни одна рыбка не пропадала, все шло в дело, этот замор стал страшным и позорным бедствием. Эдени написал донос на председателя, что тот вредитель и погубил рыбу. Председателя увезли в город для дознания, а Эдени поставили председателем. По этому случаю весь колхоз напился. Потом похмелился. Сам Эдени так и не пришел в себя. Через неделю пьяные туземцы стали стрелять по проходящим пароходам, взломали пакгауз, перестали доить коров и сожгли свинарник. Районные власти, видя такой оборот, поспешили вернуть старого председателя. А Эдени спился окончательно.
Великая Отечественная Война
Перед Войной все дети Комтан ходили в школу и вполне сносно говорили по-русски. Комтан тоже понимала по-русски. Получала задания от председателя и даже слушала радио. Она постоянно расширяла свой огород и консультировалась у китайцев. Через год она могла объясняться с китайцами на их языке и даже выучила несколько десятков иероглифов. В это время семья переселилась в избу с кирпичной печкой и деревянным полом. Домик был не большой, но теплый и уютный. Когда началась война, на фронт могли послать только совершеннолетних нанайцев моложе 1920 года. Те, кто были старше, не знали русского языка. Стреляли хорошо, но как воевать, не понимая командиров. Колхозники всю войну провели в тайге на промысле. Вылавливали все. Да кто будет против? Фашист победит – на Амур придут японцы. Они уничтожат все. Рыбу вылавливали всю подряд. Даже мелочь. Сразу же везли в город, кормить рабочих. Во время путины кроме колхозников кету ловили артели рабочих, служащих, учебных заведений. Неорганизованных сразу выгоняла милиция, забирала снасти. Особенно строго было за самовольный отстрел копытных. Лагерь или в лучшем случае штрафбат. Матвей Гейкер по возрасту и здоровью был не годен к строевой службе. Его взяли в охранники лагеря рядом с городом. Иногда даже отпускали домой. Зимняя рыбалка была тяжелой. Все колхозные мужчины - в тайге. Сети проверяли женские бригады. Сети даже зимой надо проверять не реже, чем раз в три дня. Иначе рыба пропадет. Обычно успевали проверить четыре сети за день. Комтан сделала всем работницам рукавицы из кожи сома. В них, даже в мокрых, руки не мерзнут. Возле каждой майны сделали ветровые загородки из снежного наста. Теперь за день бригада проверяла шесть сетей. Труд тяжелый, жизнь очень скромная, но голода не было. Для победы можно все вытерпеть. Зимой 1942 прямо на службе умер Матвей Гейкер. Старший сын, Коля, был уже большой и самостоятельный. Хотел на фронт попасть, но возрастом не вышел. Он возил в город донесения и отчеты председателя. Зимой он на лыжах добегал быстрее, чем можно доехать на собаках или на лошади. Летом - на лодке на веслах или под парусом при попутном ветре. Нанайский прямой парус не позволяет ходить против ветра. Осенью 1942 года бог воды Муэ Эндурни забрал Колю. Сказалось, что Матвей Гейкер мало был на реке с сыном. Научил его грести, управляться с парусом, обходить опасные места и бросать сеть. А вот знакам, которые Муэ Эндурни подает лодочнику, не научил. Коля вышел с пакетом под парусом при умеренном низовом ветре. Был уже недалеко от города, когда над западными вершинами появилась темная полоса. Каждый туземец знает, что в этом случае надо все бросать и спешить к ближайшему берегу или уходить в узкую протоку. Коля думал проскочить. Осенний шквал налетел внезапно и длился не более десяти минут. Коля только успел сбросить парус. Резкий порыв опрокинул и закрутил лодку. Никто еще не продержался в холодной осенней воде больше часа. На следующий день на косу выше села вынесло лодку и рядом с ней Колю.
После Войны
В 1946 году, когда Комтан еще не исполнилось сорока, сход рода Гейкер решил дать ей титул Даи Эниэ. Хотя она и не была самая старшая в роду, ее задача была другая. Род Гейкеров разделился на три группы. На три части разделили родовое копье. Наконечник забрала группа, ушедшая на Амгуньские озера. Древко ушло в горную часть Горина. Значок из медвежьего меха с вышивкой остался на Амуре. Вот его и должна была хранить Комтан. Когда-то настанет время, и род объединится. Тогда соберутся вместе и три части копья.
После войны запасы рыбы и зверя были подорваны настолько, что промысел стал невозможен. Перелетная дичь и косули восстановятся лет за пять, за три года разведутся караси и щуки. Лосям и кабанам нужно лет десять. Соболю и осетрам и двадцати лет мало. Ввели запрет. А как людям жить? В войну терпели, и это было оправдано. Но когда победили, как выжить? Власти решили этот вопрос по-советски. Пусть все будет народное. Но рыбу пусть ловят туземные народы, а русские крестьяне пусть землю пашут. Охотиться запретили всем, за редкими исключениями. Исключения, конечно, для своих. Люди живут в одном месте, работают в одном колхозе, но нанайцы – люди одного сорта, а русские – другого. Видимо, дурачок Эдени все же стал каким-то председателем. Сами нанайцы понимали несправедливость таких порядков, но власть мудра и непоколебима. Развернулась пропаганда счастливой новой жизни отсталых народов. Они из каменного века прямо прыгнули в социализм, отчего и счастливы. Недоумки разных народов стали заниматься шовинизмом, злобой и пьяными драками. Все же люди оказались мудрее своих правителей, и развития эта сегрегация не получила. Но настроения остались, а предубеждения, видимо, останутся навсегда.
После войны русские стали меньше есть рыбы. Питались хлебом, овощами и домашней живностью. Нанайцы стали есть меньше мяса, заменив его рыбой и хлебом. Дистрофии, авитаминозов не было. Но вдруг в середине 50-х туземцы стали массово болеть и умирать от туберкулеза. Раньше такого не наблюдалось. Предполагали, что раньше диагностика была хуже, люди умирали, но не знали причину. Возможно, у туземцев была врожденная чувствительность к этой инфекции. Среди русских в тех же местах болезнь не распространилась. Серьезно этот вопрос и не исследовали. И это правильно. Главное - вылечить больных и погасить вспышку. Но вот что могло быть причиной. Русские получали витамин В из хлеба. При тяжелой работе крестьянин съест килограмм черного хлеба в день, а это суточная доза витамина В. Нанайцы обычно получали витамин В из мяса. Килограмм черного хлеба не каждый охотник осилит. Тем более каждый день. А мяса нет. Вот так проявился длительный недостаток витамина В, вызванный запретом на охоту. К 80-м годам пищевые традиции стабилизировались и выровнялись. Место туберкулеза занял рак. Перед этой болезнью оказались все равны.
Вася и Гена окончили школу, выучились на мотористов. Водили колхозный мотобот. Гена хотел учиться на шофера. Дочь Нина уехала помогать деду с бабушкой. Тиэсэ Самар с женой были очень старые, жили все в том же поселке в устье горной реки. Комтан поставили бригадиром и дали медаль «За трудовую доблесть». Вася отслужил в Армии и в колхоз уже не вернулся. Пошел работать в город на фабрику. Потом женился, внуков иногда привозил к Комтан погостить. Внуки говорили только по-русски и ничего не умели из того, что нужно туземцу. Комтан старалась их учить, но летних каникул мало, чтобы стать нанайцем. Вася погиб на фабрике, упал с лесов. Не было разбирательства. Дело замяли, расследования не проводили. Сказали, сам виноват, пьяный был. Назначили детям пенсию по потере кормильца. И то хорошо.
Гена после школы работал на колхозном мотоботе и все хотел пойти учиться на шофера. Появились у него городские приятели. Приезжали на моторке. Рыбачили, ночевали в доме Комтан. Гена сделал в сарае погреб, там ставил бочки. Все чаще рыбачили по ночам. Появились у него деньги. Купил себе лодку с хорошим мотором. Потом женился. Жену взял из рода Киле. Наталья Киле родила троих детей и умерла. Наверное, от туберкулеза, особенно не разбирались. В 1959 году вышел закон об обязательном всеобщем восьмилетнем образовании. Детей Гены отправили в интернат. На лето они приезжали к бабушке. Тогда вместе собирались все внуки. Они не умели грести, ловить и обрабатывать рыбу, даже костер не умели развести. Но воды не боялись и любили кататься с бабушкой на лодочке-плоскодонке, купались в реке. Комтан плавать не умела и никогда не хотела научиться. Все вместе работали в огороде. Огород был большой: много картошки, моркови и капусты. Комтан завела землянику и крыжовник. Даже редкие для этих мест арбузы выращивала. Ради внуков готовила русские блюда: картошку с соленой кетой, блины. Даже рис стала подсаливать. До этого она рис готовила без соли с красным перцем. Внукам очень нравилась острая тушеная капуста с домашней лапшой, печеный сазан с овощами и такса – паштет из рыбы с брусникой. Тола – сырая рыба с зеленью и редиской. И, конечно, нанайские мясные пельмени, манты с фасолью и бода (отвар из крупы и сушеной икры).
Рыбы стало меньше, и охранять ее стали строже. Злые языки говорили, что это кету продали японцам. Действительно, японцам разрешили за плату морской дрифтерный лов. Наверное, Эдени постарался. Это сильно подорвало запасы амурского лосося. Деньги же ушли на подмосковные и прибалтийские рыбозаводы. Рыба еще не вошла в Амур, а стала товаром.
В кетовую путину Гена попался ночью с рыбой. Кроме кеты в лодке был крупный осетр. Завели уголовное дело. Дружки его не оставили. Наняли адвоката, подкупили кого надо, детям помогали. Однако Гена отправился на стройки народного хозяйства на 3 года. Это в народе называлось «уйти на химию». Начальство отпускало Гену на выходные. Он возил начальникам балыки и икру. Там сбылась его мечта – получил права шофера-профессионала. Отбыв наказание, Гена уехал в город. Дружки помогли с квартирой, устроили водителем на комбинат. В 1964 году колхозникам вдруг дали государственную пенсию. Комтан стала получать 36 рублей. Она продолжала работать в колхозе, уже не бригадиром. Рыбу выдавали на трудодни. Гена продолжал рыбачить. Народам севера разрешалось ловить лосося для собственных нужд. На корм собакам уже давно не разрешалось. Гена знал всех инспекторов, все были подкуплены. Рыбу он солил в бочках, сколько помещалось в погребе. А вот макури заготавливать не получалось. Все же видно, где рыбу сушат.
К семидесятым годам изъяли все старое оружие, в тайгу на охоту пускали только промысловиков, которые дают план. Комтан разрешили оставить только старый дробовик Матвея Гейкера. В 1974 году Комтан выдали паспорт. Так как все ее звали Эниэ, (то есть мать), так и записали ее Анной, а ее отца звали Тиэсэ, (то есть Рубль), записали Тимофеевна. Она сразу отдала паспорт сторожу из пионерлагеря, тот оформил ее на работу, получал за нее зарплату, а ей каждый месяц приносил две бутылки водки. Гена ловил рыбы все больше, и не он один, весь колхоз работал на рыбную мафию. Вся рыба и икра уходили в город начальству. Там всех и накрыли. Судили крупных начальников, а исполнителей не тронули. Не садить же все село. Выбрали одного, холостого. Его и посадили на пять лет. Все соседи слали ему посылки. После этого случая на продажу уже ничего не ловили. Конечно, официальной нормы лосося в 50 кг на сельского жителя для еды маловато. Кто тайком две нормы провезет, кто ночью сплавает, запасали, не голодали. Огород выручал. Баба Аня завела кур и свиней. Соревновалась с соседями, у чьей свиньи сала больше. Никогда не было видно, как она занимается хозяйством. Ковыряется где-то в углу, потом с маленькой скамеечкой ковыляет на грядки. Придут бабки-соседки. Сидят, курят, найдут водки, выпьют, песни поют. Потом баба Аня идет в свинарник, потом к парникам. Вроде, ничего не делает, а все есть, все исправно и вовремя. Организовано правильно.
Последние годы Советской власти
В восьмидесятых годах по реке стала плыть мертвая рыба. Сазаны с красной слизью вокруг жабр, толстолобы и караси. Выше по Амуру бумажный комбинат что-то сбрасывал. Во время паводка река очищалась. В верховьях реки построили водохранилище. Зимой спускали воду и вырабатывали электроэнергию. Даже речная вода стала товаром. Но такое использование реки было скорее благоприятным. Зимой уровень воды стал выше. Меньше стало зимних заморов рыбы. Конечно, появились новые полыньи и скрытые промоины. Случалось, автомобили проваливались под лед. Но к этому быстро приспособились. В 1987 году наводнение случилось слишком рано – в середине лета. Пошел слух, что это был сброс с водохранилища. Да кто скажет правду, особенно после Чернобыля. Так опасения и остались. Если в верховьях сбросят воду в июле, то в сентябре сброс сложится с сезоном дождей. Может случиться небывалое наводнение.
Сухой закон середины восьмидесятых привел к тому, что в селе появилось множество торговцев поддельной водкой. Они меняли свой товар на рыбу, а жители спивались, травились, дичали. Еще совсем недавно в домах не было замков. Теперь тащили все. Лодку оставишь на ночь на берегу – утром она уже будет в городе на пункте приема металлолома. Появились активисты-зоозащитники. Наверное, потомки Эдени. По старым традициям хозяин не имел права бросить собаку. Должен был или пристроить куда-то или убить, чтобы не жили рядом с людьми одичавшие больные, брошенные звери. Теперь вокруг поселка бродила страшная свора из собак, которых не дали убить защитники природы. Даже медведь пришел в село, за детьми гонялся, а защитники следили, чтобы никто его не трогал. Им жалко зверюшку. Закончилось тем, что из города приехал Гена с дружками, уток пострелять. В ту же ночь медведь исчез, и никто не знал, куда он делся. Только на рассвете тяжело груженая лодка ушла в город.
Когда приходила рыба, ее ловили, не обращая внимания на инспекцию. На одного пишут протокол, другие мимо плывут с сетями. Гена научил старшего внука рыбачить. Тот переехал в село, стал строить дом. Поймали его с сетью, в наручниках водили по селу, обыскали дом бабы Ани, изъяли старый дробовик, что остался еще от Матвея Гейкера. Пришлось Гене подключать своих городских дружков, тогда только внука отпустили.
Жена внука, как и все, училась в интернате, поэтому ничего не успевала, все теряла, забывала. Любила отдыхать и развлекаться. И вот баба Аня взялась за ее воспитание. Подъем с рассветом, помнить все дела на день, не сидеть без дела. Поставила кастрюлю на плиту, не жди, пока закипит, готовь что-то еще. Потом будить и кормить детей, потом огород, куры, скотина. Потом обед. Все в свое время. Вечером, прежде чем упасть, продумать работы на следующий день. И все задуманное сделать, и все команды на нанайском языке. Плакала и жаловалась жена внука, но подчинялась. Через год она уже все успевала, ничего не теряла, стала собранная и внимательная. Потом заочно окончила техникум, стала заведовать магазином. И детей воспитывала в строгости. Внук дом достроил. Стали жить в большом и удобном доме с водяным котлом и газовой плитой.
После Советской власти
В начале девяностых на острове напротив села городские бандиты оборудовали лагерь отдыха. Все лето катались на катерах и водных лыжах. Приезжали туда люди в форме. Катались, пьянствовали, шумели. Но от бандитов жителям проблем не было. Разве что в кетовую путину пропустят на тонь без очереди. У них была своя рыболовецкая бригада из безконвойников. Зимой приезжали, вычерпывали миногу из артельной ловушки. Брали не отборную, всю подряд. Наверное, не себе, а заключенных кормить. Общак.
В 1995 году баба Аня заболела. Возили ее в городскую больницу, там ничего не нашли. Ходила с трудом, работать не могла. Чаще сидела перед телевизором, смотрела бразильские сериалы. Конечно, возраст такой – 88 лет. В этот же год пришла несъедобная кета. Некоторые рыбы попадались нормальные, но большинство – с белыми волокнами внутри. И запах отвратительный. То ли аптечный, то ли креозот. Рыбы нет, колхоз развалился. Даже причал на дрова порезали. Молодежь из села уехала. Кто в ближний город, кто в Петербург, а кто и нелегалом в Южную Корею. Там нанайцы не очень заметны.
Умерла баба Аня поздно осенью. Тихо, спокойно. Пошла кур кормить в сарай. Там ее и нашли. Позже ее дочь Нина передала родовой значок и два шаманских плаката в этнографический центр. Там это все куда-то пропало. Похоже, даже память стала товаром. Гена ушел на пенсию и переехал в село, жил в большом доме сына. В селе он был последним, кто говорил по-нанайски. Была еще молодая учительница родного языка в местной школе. Но она учила язык в институте, и Гена с трудом понимал ее произношение. Носовые и двойные гласные, увулярные (заднеязычные) согласные трудно освоить по книжкам. Нина умерла в 2001, Гена в 2005 году. В 2013 году с водохранилищ все же сбросили воду во время пика паводка. Наверное, уже внуки Эдени. Весь год копили воду, чтобы было чем энергию вырабатывать, а летние дожди и не поместились. Село смыло. Мощный поток шел прямо через сельское кладбище. Много могил занесло песком вместе с памятниками. Амур не тронул только могилу бабы Ани Гейкер. Скромная тумбочка и холмик сохранились, как будто и не были под водой. Село отстроили заново. В 2017 году по Амуру не прошла осенняя кета. С разрешения властей несколько рыбопромышленников силами наемников перекрыли проход рыбе в устье Амура. Рыбу продали за границу, а сами разъехались. Они все не местные.