— Я придумал, – Валя стукнул бутылкой, будто судейским молотком, – как реш-ш-шить всё.
Это было сказано в той особливой, наглой манере, которая свойственна редким пьяницам. Именно таким тоном матерятся, когда бьются коленями о горы, через секунду падают в лужу и начинают в ней тонуть.
— Э? – вопросительно уставился я на друга. Я тоже был уже изрядно проспиртован. Подозрения покалывали щёки – неужели опять...
— Нам надо устроить всемирную голодовку! – торжествующе произнёс Валя и вытаращился на меня.
Опять. Каждую пятницу одно и то же.
— Так, тебе хватит, – я попытался вырвать бутылку из Валиной руки, но тот вцепился в неё мёртвой хваткой. – Ты опять за свои ****истические теории!
— Да падажжи, ты послушай!
Валя – человек уникальный. Я пока не встречал людей, которые могут открыть пиво глазом и не попасть после этого в больницу. Или взломать цифровой замок стоянки катамаранов лишь потому, что ночью приспичило увидеть озеро не с берега, а с его середины. Или убедить назойливого оператора не только отменить подписку без штрафов, но и отдать ему все купоны на скидки, в том числе корпоративные.
В общем, Валя – натура с тонкой душевной организацией и богатым внутренним миром. Но когда он напивается, он становится невыносим.
— Представь, – с придыханием начал он, – что ты играешь партию в покер с явным жуликом. Тебе не выпадает ничего больше двух пар, а ему каким-то образом постоянно везёт на стрит или что получше. Представил? – Валя смачно отпил из бутылки.
— Так, ну допу... – начал было я.
— О, или лучше! – с жаром перебил Валя. – Что ты пытаешься убедить умственно-отсталого, который направил на тебя пистолет, в том, что тебе нужна жизнь. Конечно, ты бы постарался привести самые убедительные и трогательные аргументы – это ж твоя жизнь – но ему на это побоку. И приходится ему какую-нибудь печеньку давать или рисовать мелками домик на асфальте, чтобы дурачок захлопал в ладоши и остался доволен, а ты – при жизни.
Ночь. Мы сидели на бетонной трубе теплотрассы за чертой города. Наше этиловое амбре разгонял лёгкий весенний ветерок, шелестящий высокой травой.
— Так вот. – Валя сделал ещё один глоток. – Жизнь – это вечный спор с умственно-отсталым.
— Или игра в покер с шулером, – заметил я.
— Да, или игра в покер с шулером, – закивал Валя. – Улавливаешь!
Я глотнул убийственного отечественного портвейна. В глазах помутнело, меня пробрала дрожь, пока обжигающая жидкость прокатывалась вниз по горлу.
— Вот скажи, – Валя стукнул наполовину осушенной бутылкой по трубе, – мы же с тобой поэты?
За себя я бы не поручился, но Вале этот титул подходил превосходно.
— Тогда поч-чему, – продолжил Валя, не дожидаясь ответа, – мы не можем называть тупых имбецилов тупыми имбецилами? Поч-чему мы должны радоваться скидкам на макароны? Поч-чему мы должны закапывать наши мечты в грязь только потому, что они мешают существовать?
Валя работает продавцом-консультантом, и этот крайне противоречивый факт его биографии еженедельно лечится подобными попойками. Мы собираемся и ведём задушевные беседы: Валя жалуется на то, что в нём умирает поэзия, а я делюсь неудачными попытками завладеть вниманием Лизы – своей болезненной пассии. В короткий срок такая терапия вошла в привычку, и я всегда с нетерпением жду конца недели.
— Да не хочу я радоваться скидкам на макароны! Нахрен они мне сдались, эти макароны! – Валины глаза горели ярким нетрезвым огнём, – и существовать не хочу! Жить хочу, а существовать не хочу. Я на это не подписывался! Существовать и жить – это соверш-шенно разные вещи.
— Но погоди, так... – начал было я.
— И если существование не позволяет мне жить, то на кой чёрт оно мне нужно? – Валя снова перебил меня. – Не хочу я всё время проигрывать партии из-за жулья. Не хочу я всю жизнь рисовать кривые домики, чтобы порадовать умственно-отсталых...
— Да дай закончить, ****ь тебя в рот! – Я повысил голос, и Валя тотчас заткнулся. – Ты не можешь жить без того, чтобы существовать.
— Естественно! – чопорно ответил Валя.
— Значит, всё дело в том, сможешь ты добиться права жить или не сможешь. То есть, в твоей силе воли. Всё зависит от тебя, – закончил я мысль и сделал ещё глоток портвейна.
Эту мысль мне внушила Лиза: она даёт мне тем больше надежд, чем больше я стараюсь завладеть её вниманием. Очевидно, что всех бессонных ночей и нервов, посвящённых Лизе, недостаточно, ведь если бы их хватило, я бы, конечно, уже её добился.
— Не-е-е, – разочарованно протянул Валя, – смотри в чём дело. Если ты существуешь – ты принимаешь правила игры. То есть, правила жуликов или правила умственно-отсталых. А, значит, тебе изо всех сил не будут позволять жить. Смекаешь?
Я молча кивнул. Валя умел говорить убедительно.
— Жулику невыгодно обманывать всех подряд, – продолжил он, – иначе его обман бы раскрылся. Поэтому некоторым – совсем немногим – он позволяет выиграть. Допустим, мне. Мне удастся воплотить свои мечты и амбиции в реальность, и я буду жить, именно жить счастливой полной жизнью. Но что насчёт остальных, кому удача не улыбнётся, кого жулик надует, и им придётся похоронить мечты в домиках на асфальте? Одна реализованная мечта совсем не покрывает тысячи мёртвых. А ведь среди них я окажусь с гораздо большей вероятностью.
Валя приложился к своей бутылке, затем потряс ею вверх дном и разочарованно поставил её обратно.
— Или вот, допустим, ты добьёшься Лизы, и вы будете вместе...
На этих меня кольнуло в сердце что-то горячее и странное.
— ...что будет с остальными её поклонниками? А? Я уверен, ты не сможешь покрыть своим счастьем их коллективное несчастье. – Валя выхватил из моих рук бутылку портвейна и сделал два больших глотка.
Над нами нависла пьяная тишина, в которой звучал мягкий шелест травы от ветерка.
— Как бы... – Валя завис в пространстве, пытаясь сформулировать мысль. — О, придумал. Существование – это удел животных, неспособных понять, что их надувают каждый день. Людям же следует жить. Занимать себя возвышенным и прекрасным, а не тем, как бы добыть себе пожрать.
— И что же дел... – начал было я.
— И именно поэтому всем нам нужно устроить голодовку! – воскликнул Валя, снова перебив меня. – Взяться за руки и отказаться от нелепой клоунады существования. Повернуться к жулику и умственно-отсталому спиной и зашагать от них прочь. Построить на обломках старых, унизительных правил существования новые, приличествующие правила жизни. Разорвать колесо Сансары и присоединиться к космической нирване, которую мы все заслуживаем.
— Колесо Сансары? – я раньше не слышал о таком.
— Да, колесо Сансары, – подтвердил Валя. – Но это сработает только если так сделают все люди одновременно. Но абсолютное большинство слишком боится умереть и снова начнёт суетиться, только почувствует опять голод или нужду. Они не видят разницы между жизнью и существованием.
Я сидел и смотрел куда-то в пустоту невидящим взглядом. В отличие от прошлых идиотских Валиных теорий, вроде той, что каннибализм – решение проблемы недоедания и перенаселения, эта не вызывала во мне отторжения. Это было настолько же странно, насколько и неоспоримо: словно Валя пришёл к логическому завершению всех своих мыслеизлияний. Я вдруг понял, что пьяный морок спал, и я совершенно трезв.
В голову пришла мысль.
— Почему ты тогда сам не... – начал я, но Валя уже привычно перебил меня.
— Я, конечно, могу лукавить, мол, моя жертва в одиночку ничего не решит, а мне-то ещё пожить хочется, но это будет противоречить моим же словам. Ведь так может слукавить каждый, и тогда задумка ничего не будет стоить.
Валя не отрываясь глядел на меня и улыбался во весь рот. В ушах начало звенеть.
— К тому же, зачем это делать мне, если так уже сделал ты сам?
Чего...
— Да, браток, вспоминай, – Валя резко прильнул ко мне, лоб в лоб, – чем ты занимаешься вне этих наших встреч, а?
Память никак не поддавалась, утекая сквозь пальцы. Студент, работяга... Кто я?
— Не можешь, – Валя прикрыл глаза и покачал головой. Звон в ушах усилился, – а как звать-то тебя, помнишь?
Звон в ушах стал невыносим. В глазах потемнело, я схватился за лоб руками и стал раскачиваться взад-вперёд.
— Ты просто бредишь, – Валин голос звучит откуда-то сверху и как в глухом подвале, – бредишь, бредишь, бредишь. Не пора ли сдаться?
Я заорал. В голове что-то лопнуло, и зрение застлала чернота.
***
Я с трудом открываю глаза и чувствую сухость.
Боль.
Голод.
Всё это, кажется, свернуло мои внутренности в один комок. Я поперхнулся и закашлялся. Присмотрелся: кровью.
Кисти рук необыкновенно истончены, свинцовая слабость удерживает меня в скрюченном лежачем положении. Совершаю огромное усилие, чтобы приподняться и сесть.
Я нахожусь в огромном помещении, заваленном осколками каменных блоков; сижу на самой высокой куче из них. По виду это напоминает заброшенный ангар – на что указывает панорамное прямоугольное окно, сквозь которое пробивается белый солнечный свет.
Тут я вспоминаю всё.
Как Лиза постепенно доводит меня до нервного истощения своими манипуляциями.
Как я узнаю, что у неё всё это время был парень.
Как я сбегаю из города в заброшенный зерновой склад, накачавшись транквилизаторами и впав в подобие комы.
Я заглядываю под футболку и вижу, что от моего тела осталась только высушенная корочка, натянутая на кости. Из меня вырывается хриплый, сухой смешок.
Видимо, я бредил от голода всё то время, что лежал здесь. Валя – лишь воплощение моей болезненной идеи-фикс. Галлюцинация, выдумка, фальшивка. Которая исчезла перед самой смертью.
Я чувствую, как жизнь покидает иссушенное тельце. Ну и пусть.
Я вовсе не хотел решать всё.
Всё, чего я на самом деле хотел, – это жить с Лизой.
А не существовать – без неё.