Послышался ряд глухих исторических стуков, как будто работала машинка «Зингер» в швейной мастерской, и ящик времени раскрылся. И увидел я село Верхний Уймон, жаркое лето 1943 года и Машу, сидящую на крыльце родительского дома...
В воздухе летали стрижи, предвещая взмахом своих крыльев хорошую погоду. А возле сарая было слышно, как бьётся о цинковое ведро молочная струя. То Машина мама доила Ягодку, родившую весной телка. Корова смотрела на маму голубоватым зрачком, имея, казалось, свой интерес, неведомый человеку.
А слева, из-за забора, имевшего множество прорех, доносились звуки молоточка. Это сосед, дед Никифор, ковал крючок, на который намеревался поймать хариуса или тайменя. Борода деда, которую он стриг раз в году, доставала наковальню. А губы шептали:
– Я тебя спымаю, спымаю. Будешь знать, как ходить с гармонью вдоль протоки, наших девок зазывать!
Да, так оно и было на самом деле. Третью ночь ходил вдоль протоки никому не знакомый парень, мучая трёхрядную гармонь. Маша, жившая к протоке ближе всех, слушала эти звуки всей душой. А на третью ночь ушла в заливные луга, освещённые полной луной, и вернулась только под утро. С упавшим на плечи платком, румяная и счастливая.
– Ты уж, Никифор, нам помоги, поймай в Катуни хариуса! Мне ещё моя бабушка говорила, какая это рыба. Способна плеснуть на берег хвостом и обернуться парнем в красной рубахе. И всякая девка за тем парнем пойдёт, такая в нём сила водится! А после находят девку на берегу, лежащую в травах. Руки раскинуты крестом, лицо – кора берёзы. И ещё одна русалка начинает тревожить мирный люд, плескаться по ночам в затонах Катуни!
Так просила деда Машина мать, испуганная слухами, ходившими по селу. А Маша, пока дед Никифор слушал свою соседку, пролезла в заборную щель, мелькнула тенью по саду и крючок, лежавший на наковальне, зажала в своём кулаке.
– Так будет спокойнее, – решила Маша про себя. – И Карий Ус споёт мне ещё не одну задушевную песню!
*
– Карий Ус! Карий Ус! Ты где? – спросила Маша шёпотом, раздвигая кусты краснотала.
Рядом пиликнула гармонь и смолкла, словно чего-то выжидая.
Луна, уже успевшая достичь зенита, окутывала землю парчой, метила текущие мимо воды. И было слышно новым слухом, открывшимся Маше, как коровы, заночевавшие в лугах, жевали сочные травы.
– Хочу задать тебе, Карий Ус, один вопрос. Но боюсь им ранить твоё сердце!
– Знаю, о чём ты хочешь меня спросить, – ответил Карий Ус и наиграл на гармони грустную мелодию. – Ты хочешь спросить меня, рыба я или человек?
Даже в тени краснотала было видно, как Машины щёки покраснели.
– Мне рассказала мама, а ей рассказала её бабушка, а ей…
– Правду люди говорят. Хариус, Маша, может обращаться человеком, и перед тобой находится хариус, а не человек!
Маша всплеснула руками.
– Чудеса, да и только! Но я совсем тебя не боюсь. Ты добрый и так ладно играешь на гармони, что…
В затоне плеснула большая рыба, и хор лягушек, спавших в нагретой за день воде, зазвучал зычно и напористо.
– Хариусы, Маша, друзья человеку. Они готовы принести ему в жертву всё, даже своё тело. А вот послушай-ка, какую я разучил мелодию… – сообщил Карий Ус и пробежал пальцами по кнопкам.
Загудели басы, затренькали верхние регистры. В ближайшем лесу ухнул филин и канул, как в глубину. Заржала лошадь при самом подходе к селу. И мелодия, пройдя сквозь Машино сердце, унеслась за Катунский хребет, наполняя своей радостью и зверя, и человека.
*
На следующую ночь, придя к условленному месту, Маша вела себя не так, как в прошлые дни. Она принесла с собой радость, которую получила, прослушав сводку новостей.
– Сталинград наши бойцы отстояли и теперь освобождают другие города. Это радует меня, лишь одно беспокоит. А вернётся ли мой жених, Ванюша Бочкарёв, живым в родное село?
Карий Ус молчал довольно долго. А после ответил, отложив в сторону гармонь:
– Веруй в это. И знай, что и мы, рыбы, обитающие среди водорослей и камней, молимся за возращение ваших парней на родину!
Маша вошла босыми ногами в Катунь и, зачерпнув ладонью воду, обрызгала гармониста с ног до головы. Тот не спеша отряхнул свои кудри. А когда слизывал капли с губ, было видно – капли казались ему сладкими, как мёд.
– А как вы, рыбы, становитесь людьми? – спросила Маша. – Вас и отличить от людей не каждый сумеет!
– Это несложно, – ответил Карий Ус. – Следует отразиться в том, что ты видишь, в полную силу. И в человеке тоже. А отражение – оно живое!
Карий Ус засмеялся, понимая, что слова не слушаются его. И что его речь выглядит довольно бессвязной.
– А я, если полюблю Катунь, её волны и берега, как сестра, смогу оказаться в рыбьем теле? – спросила Маша, волнуясь.
Карий Ус отпрянул к воде и ладонью, напоминавшей рыбий плавник, обрызгал Маше сарафан. Та отбежала в сторону, визжа и отряхиваясь, а с берега неслось ей вдогонку:
– А ты попробуй, попробуй полюбить!
*
На следующую ночь телёнок, покинув загон, в котором ночевало его стадо, пришёл к воде напиться. Увидел пятна, скользившие по реке, услышал, как плещутся волны, и навострил свои уши.
Как-то непонятно вела себя Катунь. Луна, отражённая в ней, выглядела, как рыба на гулянье. Плыла то в одну сторону, то в другую, издавая пугающий звук. А после распалась на части и стала расти. И два серебристых месяца то показывали свои спины, то исчезали под водой, то высоко взмывали в воздух...
Телёнок замычал от страха, сковавшего ему ноги, призывая на помощь свою мать. И, не дождавшись её, стал карабкаться наверх по склону берега. А два весёлых хариуса – Маша и Карий Ус – носились от переката к перекату. Кокса, Верхний Уймон, Мульта… Резкий поворот и возвращение! Хариусы неслись наперегонки, прыгая друг через друга, и окружающие их воды кипели белым буруном.
Так, в течение медленно текущей ночи, было проделано не раз. Словно плуг землепашца, вспахивал воду верхний плавник. А на рассвете, когда луна, покрытая масляными пятнами, скрылась за Теректинским хребтом, что-то сдавило Маше жабры. Крепкими нитями оплело её чешуйчатое тело, не стало давать ей дальше плыть…
– Это сеть! – крикнул ей Карий Ус. – Повторяй мои движения…
Мощным усилием своего тела Карий Ус вытолкнул Машу из воды и перекинул через заграждение. Маша почувствовала свободу, увидела, как дымится в своём рассветном движении река. Она обернулась назад, желая узнать, что делает Карий Ус, но его нигде не нашла. Маша поглядела в сторону берега и увидела, как дед Никифор, стоя в резиновых сапогах, выбирает на берег сеть и дышит тяжело, с табачной одышкой…
*
– Иди, отведай хариуса, – услышала Маша за своей спиной, когда кормила в курятнике птицу. – Дед Никифор поймал сегодня утром!
В синей тени проплыла бабочка, взмахивая своими восточными крыльями. Цыплята, то и дело шмыгавшие в ногах, жаловались на что-то своими пискливыми голосами. А где-то в лугах, спугнутые с насиженных мест ребятишками, хлопали на взлёте дикие утки, будто стреляли из ружья...
Маша обернулась на мамин голос. В большой глиняной чашке лежал розовый кусок, густо посыпанный луком и укропом, и дымился... Маша выбежала из курятника, опрокинув ведро с водой, и скрылась в зарослях конопли. И долго оттуда доносился звук, похожий на икоту. Или на плач малолетнего ребёнка, когда тот серьёзно заболел.
*
А через месяц пришло письмо с воинской печатью, в котором сообщалось привычным для того времени языком: «Старший сержант мотострелкового полка Иван Васильевич Бочкарёв геройски погиб в бою, освобождая город Орёл в составе Брянского фронта…»
Дни стали облаками. Маша целыми днями пропадала в лугах, приходя только к вечеру помочь своей маме по хозяйству. Дед Никифор сломал в одном месте забор, часто перебираясь через него и цепляя жерди ногою. Машина мама слегла в постель и почти неделю не вставала. И падали в саду яблоки по ночам, ударяясь о землю, словно колотилось сердце.
А когда мама поправилась, Маша пришла к ней со старым отцовским чемоданом и строго произнесла:
– Только не препятствуй мне, мама. Я хочу уехать из села!
– Куда ты, дочка? – спросила мать, глядя очумелыми глазами.
Маша покрепче завязала платок, дёрнула худым плечом.
– Вон сколько разрушенных городов! Кто их отстраивать будет?
И сморщила губы, и зарыдала, обнимая свою мать.
– Ты только жди, и деду Никифору помогай, если он занеможет. А я… а я… обязательно вернусь!
Иллюстрация Ирины Петал