Семён-сочинитель

          

За письменным столом сидел человек и размашисто писал, выдёргивая из пачки всё новые и новые листы офисной бумаги. Его стёртые «до дыр» карминовые глаз-ницы, скулы, обтянутые бугристой «нестираной» кожей и впалое небритое экорше щёк являли образ отверженного безумца.
Действительно, вердикт «безумие» мог стать точ-ным определением этого странного человека, если бы не одно но — его никто не отвергал, и он не безумствовал. Это был известный на всю округу чудак. Милый, безобид-ный чудак-литератор.
Старушки на лавочках шутливо перемигивались и чинно замолкали, когда он появлялся под притолокой подъезда. Мальчишки, наоборот, завидев его, веселели и ватагой провожали чудака до дверей булочной, выкрики-вая наперебой: «Дядя Семён, соври что-нибудь!»

Позвольте представить героя нашего рассказа — литературный сочинитель Семён Гольфстримович Буде-но;к (ударение на «о»). Основатель и попечитель нового направления в литературе — футурологического неореа-лизма.
Футуроло;гия — это наука об изучении некоей не-известной области методом экстраполяции на эту область уже существующих знаний. А так как экстраполяция – это, по существу, метаморфоза, определённая лишь начальными данными, все результаты трансформации та-кого типа относительны и недоказуемы по определению!
Например, по паспорту (на день написания расска-за) за Семёном значилось лет сорок, не больше (цифры — упрямая вещь). Но на вид он выглядел значительно стар-ше.
Видите, как время бесцеремонно рушит нашу био-графическую футурологию (впрочем, как и прочие житей-ские прогнозы). Но мы по-прежнему увлечены предсказа-ниями! Увлечены попытками изучения неизвестной обла-сти (будь то наше будущее или Марианская впадина), ис-ходя из личного опыта и, главное, - желания. Мы даже Бо-га готовы определить и зафиксировать «по собственному образу и подобию»!
И как бы мы не иронизировали над столь ненадёж-ным методом освоения тайн мира сего, увы, на этой хруп-кой соломинке повисла над пропастью времени вся миро-вая литература.
 
О, драгоценный читатель, если Вас не смущают псевдонаучные отступления автора в область тонких ли-тературных представлений, не поленитесь и почитайте рукописи самого Семёна Гольфстримовича! В них, по-верьте, всё вышеизложенное выглядит гораздо убедитель-нее.

Однако вернёмся к началу нашего рассказа.
Родился Семён на улице Арбат в родильне Грауэр-мана четырёхкилограммовым статным младенцем с кро-хотными льняными кудряшками на голове.
Когда мальчику исполнилось восемь лет, его тор-жественно приняли в октябрята и наградили пятиконеч-ной звездой с портретом Ленина. Тогда-то все и заметили необычайную схожесть Буденка с обликом юного вождя.
Увы, ничем хорошим это обстоятельство для Се-нечки не закончилось. Доверчивым октябрятам рассказы-вали в школе о дедушке Ленине, о том, каким замечатель-ным человеком Владимир Ильич был в детстве и как он любил детей, когда стал большим и грозным дядей. Но чем больше хвалебных слов говорили учителя про дедуш-ку, тем более между Сеней и его товарищами возникала стена детского молчаливого отчуждения.
Одни завидовали вниманию, которое руководство школы оказывало нашему юному герою. Мальчика часто снимали с уроков и отправляли как представителя началь-ных классов на какой-нибудь детский слёт.
Другие, желая носить на груди образ великого во-ждя, не могли убедить себя в том, что в центре рубиновой звезды сияет под стеклом именно его революционная фо-тография, а не домашнее фото паренька из параллельного класса.

Не смотря на старания ещё живых в то время роди-телей, школу Семён, так и не закончил. Учитель литера-туры Ипполит Артурович Гройсман, почувствовав словес-ную одарённость мальчика, воевал на школьных педсове-тах и защищал талантливого ученика. Однако его задол-женности по всем предметам кроме литературы и почему-то биологии были настолько велики, что директор школы Осип Эмилиевич Брик, добряк и правдолюб, сокрушённо прятал руки за спину и, причмокивая губами, повторял: «Ну что тут поделать. Экая несуразица!»
«По окончании» школы Семён ничем не занимался и целыми днями бродил по Москве, витая умом по закоул-кам неземных цивилизаций и  альтернативным способам жизни.
Надо сказать, не всё в мальчике требовало переза-грузки. Телесная стать с рождения стала его физиологи-ческой нормой. При росте сто девяносто сантиметров он имел развёрнутые вширь плечи, стройный и прямой, как стрела, позвоночник, лишённый обязательных для каждо-го нормального человека анатомических лордозов и кифо-зов, и длинные (иконописные!) голени.
Девушки засматривались на стройного молодого человека, спешили подойти к нему поближе и обратить на себя его внимание. Но как только они приближались к Семёну на расстояние «глазного выстрела», тотчас их пу-гал его сосредоточенный вид, и они торопились уйти прочь, не желая видеть этого странного молодого челове-ка.

Однажды Семёну пришло в голову записать на бу-магу мысли, показавшиеся ему особенно важными. Он с опаской взялся за перо, но случилось чудо.
Как хозяйка наводит порядок после обильной тра-пезы и сгребает ладонью крошки со стола, так Муза, оча-ровав Семёна жарким литерным поцелуем, увлекла его, вселенского гуляку, в тихий замкнутый мирок писателя. Мир, в котором на равных правах сосуществуют друг с другом стол, свеча, ноутбук и Вселенная…

Занятия литературой настолько захватили нашего героя, что он, выписывая очередное приключение, неде-лями не отрывался от рабочего стола. Разве что на самые необходимые житейские нужды.

Незаметно в одночасье умерли родители. На сле-дующий день после похорон Семён встрепенулся от ощу-щения тоскливой мертвенной тишины, просочившейся, видимо, ночью сквозь балконные щели. Ночью город за-молкает, и абсолютная тишина неба опускается на землю.
Он захотел тотчас увидеть родительскую могилу. Наскоро оделся, выбежал на улицу и в растерянности остановился. Во время похорон его ум переключился на что-то очень важное и совершенно упустил из вида после-довательность обряда. Семён не запомнил, на каком клад-бище родственники предали земле его родителей. При-шлось вернуться домой и по телефону у тётки Алании спрашивать адрес…
 
  Семён мог бы стать величайшим их сочинителей, если бы Муза не оказалась к нему так безжалостно ревни-ва. Увлекая Буденка непрерывными занятиями литерату-рой, она разрушила его сознание. Согласитесь, невозмож-но постоянно заниматься виртуальными упражнениями и сохранять при этом рассудок неповреждённым.
Короче говоря, у Семёна… пошатнулся рассудок. Нет-нет, он не стал законченным безумцем, и у него не снесло, как говорят, крышу.  Изменения, о которых мы повествуем, можно определить как изъяны скорее локаль-ного характера, на уровне отдельных повреждений.
            Но даже этой отрицательной малости оказалось до-статочно, чтобы всё в жизни нашего героя пошло напере-косяк.
            Вслед за рассудком у Семёна пошатнулось здоро-вье. И не мудрено. Десятилетия литературного труда наклонили его величавый профиль. Известно, когда по-звоночник не держит осанку, человек уплотняется и как бы втягивается сам в себя. От этого возникают внутренние болезни. Тело старится, начинает жить не по документу. А без документа, сами знаете, что за жизнь!..
Родители Семёна, почив рано, оставили сыну квар-тиру-хрущёвку и небольшую денежку в банке. Однако сын, не умея устроить никакие дела, вынужден был стать рантье и ежемесячно соскабливать процентные крохи с прощального родительского пирога. Оттого жил Семён очень скромно, дни напролёт занимался сочинительством, находя в этом единственное увлечение уму и сердечное счастье.
Не обзавёлся Семён и семейным бытом. Девушки, все как одна, хмыкали и отворачивались, когда он пере-сказывал им очередную законченную под утро повесть о межпланетных путешествиях или загробных приключени-ях.
Правда, одну девоньку по имени Валя Семён таки довёл до ЗАГСа, но переступить порог центрального входа с избранницей сердца ему не удалось. У самого порожка любимая Валя посмотрела Семёну в глаза, чмокнула в щё-ку и сказала: «Дальше — без меня!»
Почему она отказалась подавать заявление? Битый час, пока трамвай тащил их от Зацепа до Покровских во-рот, Семён покорял сердце девушки рассказом о преиму-ществах взлёта с низкого старта. «Только представь! — говорил он ей. — При старте с низкого горизонта азимут траектории настолько удачно коррелирует с результиру-ющим вектором подъёма, что можно выйти за основные рубежи гравитации почти в два раза быстрее, чем обычно. Это же колоссальная экономия топливного ресурса!..»
Отказ Вали так и остался для Семёна загадкой.
Впрочем, как всякий писатель, к устроению личной жизни наш герой-отшельник относился вполне философ-ски. «На любовь и дружбу тоже требуется время», — вздыхал он, перебирая перед очередным литературным взлётом личные вещи и фото.
Именно отсутствие свободного времени не позво-ляло сочинителю обрести нормальный человеческий быт. Судите сами. Первую половину дня он тратил на вычиты-вание текста и правку, или, как он сам называл этот про-цесс, — предполётную подготовку. Затем наступало время обеда. Можно было не обедать и пойти подарить кому-нибудь цветы. Но Семён не позволял себе даже этого. Ес-ли он и нарушал биорекомендации штатного диетолога (роль которого, как правило, исполнял сам), то лишь для того, чтобы очередной раз проверить комплектацию бор-товых самописцев, «подзарядить вечное перо» или отдать последние распоряжения техническому персоналу цен-трального пункта связи. Для этого он ненадолго включал телевизор и, бегло осмотрев программы, назначал глав-ным телевикам-коммутаторам (Малахову, Познеру, Сва-нидзе, Гузеевой и пр.) дополнительные критерии связи на предстоящий полёт.

И всё же основным своим жизненным назначением Семён полагал создание рукописного факсимиле обшир-ного круга задач, которые он решал, беседуя один на один с вечностью. Скрипя под тяжестью замысла, пытаясь одо-леть мерцающую глубину человеческого забвения, он стремился вытолкнуть со дна на поверхность житейского моря ярчайшую морскую звезду, некогда сорвавшуюся с неба.
Семён наивно полагал, что там, на поверхности, уже собрались моторные лодки, океанические лайнеры, яхты и вельботы. И на каждом плавсредстве — люди, лю-ди, люди, огромное количество людей. Все они с нетерпе-нием ждут предстоящее грандиозное событие — явление гения из пучины житейской!..
О наивном самообмане дяди Семёна догадывались даже мальчишки и неловко, по-детски жалели его. Ста-рушки же трындели ему вслед такое, что не приведи Бог!

Шло время. Количество исписанных листов росло. Пухлые пачки рукописей уже не умещались на антресоли шкафа. Старый шкаф стоял неустойчиво, и рукописи ча-сто падали, разлетаясь веером по комнате. Семён, как правило, забывал нумеровать страницы. Поэтому каждый раз после падения одной или нескольких пачек он вынуж-ден был сутками вычитывать разрозненные листы, чтобы восстановить их порядок.
Однажды в дверь постучали.
— Кто там? — не отрывая глаз от бегущей по листу строки, спросил Семён.
— Скажите, пожалуйста, здесь проживает Семён Гольфстримович? — ответил вопросом на вопрос вежли-вый мужской голос.
Семён обернулся и направился было к двери, но увидел прямо перед собой незнакомца в чёрном плаще и коричневой велюровой шляпе.
— Простите, как вы вошли?.. — осведомился наш герой, немного растерявшись.
— Это не важно. Давайте сразу о деле.
Гость оглядел комнату и, не ожидая приглашения, сел в старенькое кресло, с которого только что поднялся хозяин. Семён, не смея возразить, присел на корточки возле стола и приготовился слушать.
— Скажите, вам не надоело быть посмешищем окрестных мальчишек и героем подъездных пересудов?  —  начал гость, откинув тело на спинку кресла. — Короче, я готов приобрести всю вашу писанину и заключить с ва-ми очень выгодный договор на владение всеми будущими вашими произведениями. Понимаете? Всё, что вы напи-шете, — будет принадлежать мне. За это я плачу хорошие деньги!
Он достал из нагрудного кармана плаща толстую пачку пятитысячных купюр и небрежно бросил её на стол поверх исписанных листов.
— Я нечасто вхожу к людям так запросто. Послед-ний раз, помнится, имел удовольствие заказать «Реквием» одному шалопаю. Я не люблю людей, в них слишком мно-го жалости к себе.
— Тогда почему вы не явились Бродскому? — по-интересовался Семён. — То-то был чудак, похлеще Мо-царта!
— Йося? Он сам ко мне пришёл! Я впервые увидел человека, любовь которого к искусству совершенно очи-стилась от жалости к самому себе. Мы долго беседовали. Тогда же и сговорились.
— Кто вы?
— Э-э, об этом после как-нибудь. Ну что, по рукам?
Семён на минуту задумался, потом с досадой огрызнулся на самого себя: «Да что я думаю?»
— По рукам!

В  тот же миг незнакомец исчез, исчезли и все пач-ки рукописей с антресоли шкафа.
«Может, оно к лучшему...» — подумал опустошён-ный литератор.
На столе лежала толстая пачка ассигнаций. Семён дотронулся до верхней купюры. Приятное скольжение че-ловеческой кожи по лощёной поверхности новенького де-нежного знака заполнило его сознание ощущением стран-ного безвольного покоя. Подобное состояние испытывает человек за мгновение до смерти. Это очень сильное состо-яние. Оно поражает человека безволием, умиряет его предсмертную агонию, усмиряет ужас и страх неизвест-ности.
— И что теперь? Выходит, я продан...
Усилием воли Семён отогнал неприятную мысль, выпрямился и стал (о, чудо!) лет на пятнадцать моложе. 
— Работать! Только работать!
Он отбросил купюры на край стола, выдернул из пачки бумаг лист и попытался писать.
Но на первой же букве вечное перо зацепилось за ворсинку листа, выскользнуло из ладони и разломилось на две половинки.
— Рэ-эквием! — со скрипом, похожим на крик по-тревоженной птицы, распахнулась форточка.
Пламя свечи метнулось в сторону и погасло. Струйка сизого дыма поползла к потолку, приплясывая в потоке уличного сквозняка.
Семён встал и подошёл к окну. В самом центре двора, обхватив когтистыми лапами сухую ветвь един-ственного нераспустившегося дерева, сидел огромный чёрный ворон. Он покачивался из стороны в сторону и острым коричневым клювом чистил крыло.