Весь вечер Иван Александрович занимался делом, которое он терпеть не мог – писал отзыв на очередную кандидатскую диссертацию, слепленную наспех из каких-то разрозненных кусков с отличающимся стилем изложения. "Любопытно даже, сколько же человек приложило свои руки к этому научному шедевру, - подумал профессор, но так и не смог сосчитать, - как минимум трое, но может и больше".
Директор института, он же Председатель Ученого совета, передавая ему рукопись, тихонько попросил:
- Иван Александрович, ну ты там не очень воюй. Важный человек этот соискатель, очень большую помощь может нашему институту оказать. Зная твою принципиальность, я тебе ни за что эту галиматью не дал бы, но у всех уже лимит на оппонирование израсходован, ты один остался. Вот и придётся тебе теперь отдуваться, - с напором произнес он последнюю фразу.
- Помощь, помощь, - ворчал про себя профессор, - сколько уже таких обещальщиков через наш Совет прошло, пальцев не хватит сосчитать, но большинство свои слова забывают, лишь дверь за ними после защиты захлопнется. Хотя, что греха таить, ведь работает Совет и Институт, слава Богу, никто закрывать не собирается, а вон соседей одного за другим прихлопнули, аттестацию они в министерстве и ВАК'е не прошли. Вот их лицензии и лишили. Придётся помочь человеку, ведь если и не сам писал, то докладывать результаты-то самому придётся, - и он, вооружившись хорошо отточенным карандашом, опять начал продираться через запутанные мысли автора или авторов, кто ж там разобраться сможет.
- Ванечка, а я твой любимый салатик приготовила, - неслышно подошла к нему жена, - пойдём, покушаем.
- Люба, ну, сколько можно просить – не подкрадывайся ты так ко мне. Меня же от испуга "кондратий" хватить может.
- Да, я и не подкрадывалась вовсе. Кто ж виноват, что ты как увлечёшься, и слышать, и видеть перестаешь. Пойдём, пойдём. Пообедаем, заодно отвлечёшься от дел праведных. Да может, мне ещё какую-нибудь историю поучительную поведаешь.
- Ну, Люба, ну, лиса. Знаешь мои слабости, вот и пользуешься ими. Люблю я истории разные рассказывать, люблю. Ничего с этим поделать не могу. Всю жизнь пытаюсь это искоренить, но все без толку. Истории эти сами меня находят, за семь с лишним десятков прожитых лет их столько накопилось, что остатка жизни, чтобы их выговорить уже не хватит.
Они сидели на застеклённой терраске своего двухэтажного кирпичного дома, который находился с края большого коттеджного поселка, выросшего сразу за Московской кольцевой дорогой несколько лет назад. Жителей таких поселков, разбросанных во множестве на всех выездных автомагистралях, да и небольших шоссе, вырывающихся на простор из перенаселенной Москвы, в столице шутливо прозвали "замкадыши". В переводе на человеческий язык это указывало, что проживают они за МКАД, условно служившей административной границей и отделяющей Москву от остальной страны незримым, но весьма ощутимым по уровню жизни барьером.
Любовь Петровна готовить умела, а самое главное делала она это, оправдывая свое имя, с любовью и большой фантазией. В результате получалось вкусно и красиво. Внешний вид и запах пробуждали аппетит, всё остальное довершала вкусность. Поэтому стоило только приступить к еде, а уж оторваться от тарелок едоки могли только, когда на них ничего не оставалось. Вот и в этот день, перед профессором стояла опустошённая тарелка, а он, откинувшись на спинку стула и, задумчиво поглядывая на пробуждающуюся за ещё закрытым окном природу, собирался начать своё обещанное неспешное повествование. Жена, привычно подперев подбородок правой рукой, смотрела на мужа, в ожидании неизвестных ей до этого времени фактов или домыслов, кто же это может знать, из бывшей жизни людей никогда ей не виденных, но её мужу близких, а потому ставших близкими и ей.
- О чём тебе сегодня рассказать? - задумался Иван Александрович, - Даже не знаю, столько всего было. Ну, давай, вот эту печальную повесть со счастливым концом вместе вспомним. Настоящую мелодраму. Ты же любишь мелодрамы? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал профессор, даже не глядя на жену, прекрасно зная, что в ответ она согласно кивнула головой. Он устроился поудобней в плетёном кресле и начал рассказывать.
- История, которую я хочу тебе поведать, началась летом 1923 года. В 1921 и особенно в 1922 годах было небывало жаркое лето. Во всей Европейской части СССР разразилась страшная засуха, начался голод. Народ опасался, что это может продолжаться. Поэтому, когда в июне 1923 года Вера, мамина старшая сестра, окончила педагогическое училище и получила диплом учителя начальной школы, дедушка решил, что её надо оградить от возможной беды и попросил то ли родственников своих, то ли хороших знакомых, проживающих в Сибири, помочь найти работу для старшей дочери. Ты спрашиваешь, причем тут Сибирь? Да, просто потому, что засуха за Урал не пошла, урожай там был хорошим, а значит и вероятность голода была минимальной. Учителя в стране в то время были нарасхват, естественно место нашлось сразу. Вот в конце июня или начале июля Вера с самым младшим членом семьи, моей будущей мамой, шести годов от роду, отправились в длительное путешествие. В то время семья жила в Иваново-Вознесенске (теперь Иваново). Поэтому сестрам вначале следовало добраться до Москвы. В те далекие годы поезда ходили настолько медленно, с таким количеством длительных остановок, что расстояние в 400 километров они преодолевали в течение чуть ли не двух суток. Вспомни эпизод из фильма "Офицеры". Там комвзвода Варавва на полном ходу спрыгивает с поезда, рвёт большой букет полевых цветов и без особых трудностей вскакивает в последний вагон. Вот тебе и иллюстрация, подтверждающая мои слова. Поняла. Ну, вот, значит продолжим. На несколько дней сёстры застряли в Москве, не могли достать билеты на поезд, следующий на восток. Хорошо в ближнем Подмосковье жила тетя Оля, бабушкина сестра, вот у неё девочки и перекантовались, пока билеты покупали. Ну, а дальше несколько дней до Ново-Николаевска (теперь Новосибирск), а там, на колёсном пароходике, неспешно, вверх по реке до цели своего путешествия – небольшого волостного центра – Камень (теперь Камень-на-Оби). В общем, долго им пришлось быть в пути.
В отделе народного образования молодую учительницу встретили с распростёртыми объятьями и тут же дали ей направление в школу, расположенную в большом и очень богатом старообрядческом селе на другом берегу Оби. К направлению полагались небольшие подъёмные для того чтобы учительница смогла добраться до школы и дожить до начала учебного года. Больше ничего учителя от государства не получали, ни о какой зарплате и речи не шло, селяне должны были их обеспечивать всем необходимым: и продуктами, и одеждой, и дровами. Подхватились девочки, добрались до берега широкой и не такой уж спокойной, как кажется на первый взгляд, реки, нашли лодочника и вскоре оказались на околице села. Первое, что поразило сестёр, это внешний вид местных жителей. Мужчины все поголовно с густыми хорошо расчёсанными окладистыми бородами. Несмотря на тёплый солнечный день одеты они были в длинные кафтаны тёмного цвета. На головах у большинства были картузы. На женщинах, даже совсем молодых, почти девочках, были надеты настолько длинные и широкие сарафаны, скрывающие все особенности женских фигур, что даже ног из-под них не было видно. И у всех волосы прикрыты платками, причем у пожилых они были тёмными, а молодёжь щеголяла и в цветных, но платки были на всех.
Вера выяснила, где находится школа, и сёстры пошли на другой край села разыскивать тот дом, где им теперь предстояло и жить, и работать. Увиденное их не обрадовало. Полузаброшенный дом, с начинающей разваливаться печкой. Ни матрасов, ни подушек, ни одеял. Нашлась, правда, кое-какая хозяйственная утварь: пара чугунов, несколько оловянных тарелок, да самовар с вмятиной на боку. Пришлось в буквальном смысле засучить рукава и начать приводить дом в порядок. Уборку начали с жилой половины, до 1 сентября времени оставалось ещё много, вот Вера и приняла такое решение. Для начала избу вымели, а затем нагрели воду и выскоблили пол в горнице, где должны жить. Подмазали и побелили печку, очистили от сорняков огород, на котором, как оказалось, ничего съедобного не росло. Из привезённой с собой ткани сшили большой мешок, набили его травой, и на получившемся матрасе спали в обнимку. Затем привели в порядок учебное помещение. Как и во многих сельских школах это была большая комната, где одновременно учились школьники всех четырех классов.
Никто из селян ни разу не подошел к девочкам, которые чуть не с ног падали от усталости, не предложил помощи. Так иногда мимо проходя, бросали внимательный взгляд на копошащихся во дворе девчонок и все.
На большом куске бумаге, выданном ей еще в Камне, Вера написала поздравление с началом учебного года, и, украсив его незамысловатыми рисунками, вывесила на фасаде школы у самого входа.
Утром 1 сентября молодая учительница проснулась ещё затемно, придирчиво осмотрела учебное помещение и начала ждать учеников. Но ни в этот, ни на следующий, ни в другие дни никто в школу не пришёл. Тогда Вера сама пошла по селу.
Её никто не прогонял, правда, не предлагали даже присесть, не то чтобы чаем угостить, везде вроде бы внимательно выслушивали, но в каждом доме Вера слышало одно и то же:
- В ваших школах мы не учились, а Закон Божий знаем назубок, да считать и писать умеем, а большего крестьянину и не нужно. А вот как коров доить, да пшеницу растить, в школе никто научить не может, так что и делать там нашим детям нечего. Нет, ты дочка живи, никто тебя не гонит, изба всё равно пустая стоит. Наши дети ходить в школу не будут, а значит и кормить, поить тебя мы не обязаны. Девочка ты трудолюбивая, не белоручка, как до тебя была, выдюжишь.
Время шло, - продолжал Иван Александрович, - заканчивался октябрь. Резко изменилась погода. Подул сильный холодный ветер. Временами моросил противный дождь. В воздухе всё чаще летали белые снежные мухи. В избе стало холодней, чем на улице, дуло из всех щелей. Девочки затыкали их сухой травой, но это мало помогало. Но самое страшное, есть им практически было нечего. Иногда какие-то добрые души подбрасывали им то хлебушка немного, то тарелку с полузасохшей кашей, этим и жили. Печь вроде исправной стала, да беда, дров не было. Там ведь лесов нет, за хворостом не сходишь. Степь, да степь.
И тогда Вера, я её так по-простому называю, как постороннюю, а на самом деле это же моя тётя, ну да пусть она меня там извинит, - и Иван Александрович поднял голову и, посмотрев на потолок, помолчал немного, а затем продолжил:
- Так вот решилась Вера на немыслимый шаг. Она пошла к лодочнику и попросила её на тот берег в Камень отвезти.
- И, дочка, - ответил старый лодочник, - кто ж в такую погоду в воду суется. Ты сама посмотри, волна какая. Я ещё пожить хочу.
Но Вера очень настойчивая была. Уж чем она смогла старика уговорить, никто не знает. Дал он ей весла от старого челна, который на берегу вверх дном лежал. Помог перевернуть его, на воду спустить, да от берега оттолкнул. Вера на берегу Волги выросла, река, конечно, по сравнению с Обью не такая уж большая, но тоже своенравная, а Вера в свои семнадцать очень даже любила лодкой в ветреную погоду управлять, гребцом отличным была, да и Волгу безо всякого спора не раз туда-сюда переплывала. Вот она и начала грести. Всё село собралось на берегу, стояли, молча, смотрели, как учительница с волнами ловко борется. Вера в этот самый наробраз, так в те времена современные РОНО назывались, заявилась, да все им и высказала. Ей направление в другую бедную и дальнюю деревню, где учителя тоже надолго не задерживались и дали.
Любовь Петровна сидела, молча. У неё было очень хорошее воображение, и она явственно представляла себе – широкую реку с казавшейся чёрной от нависших туч водой, с белыми гребешками пены и маленькую утлую лодчонку, в которой, вцепившись до побеления пальцев, руками в вёсла молодая девушка перебиралась на другой берег.
- Ну, вот, - продолжал Иван Александрович, - темнеть уже начало, а народ на том берегу всё не расходился, разговоры разговаривал, ждал, что же дальше будет. И мама моя шестилетняя среди них ходила, то плакала тихонько, чтоб никто не заметил, то прислушивалась, что люди гуторят. Наконец, там, на левом берегу появилась маленькая женская фигурка. Вон видно, лодку от причала отвязала, сама в неё запрыгнула, от берега оттолкнула, а норовистая река, её опять к берегу прибила. Ещё попытка, ещё и, наконец, лодка вырвалась на простор. Началась упорная борьба и с ветром, и с волнами, а самое главное с течением. Река всё пыталась унести лодку туда, куда она стремилась сама, к океану, но гребец попался упорный и сильный. В этой борьбе Вера сумела победить, и лодка ткнулась носом рядышком с тем местом, откуда несколько часов назад стартовала. Старый лодочник Вере руку протянул, вылезла она, шатаясь от усталости и напряжения. Подошли мужики, молча, вытащили лодку на берег, перевернули её, и осталась она там до весны надвигающуюся зиму пережидать. А Вера через раздвинувшуюся молчащую толпу прошла, сестру разыскала, обняла её, поцеловала, да сказала так, чтобы вокруг слышно было:
- Пойдём, собираться будем, нас в другое место переводят, на этом же берегу. Далеко отсюда, но ничего доберёмся. Завтра и уйдём, - да в избу школьную повела.
А утром случилось чудо. На рассвете девочки обнаружили у дверей поленницу сухих березовых дров. Рядом лежали мешки с продуктами. Кто доставил всё это богатство, так и не удалось узнать. А затем в школу пришли почти все дети, что в списках значились. А ещё через несколько дней и остальные стали ходить. Учительницей Вера была хорошей. Её легкое волжское оканье было настолько заразительным, что скоро пол села вполне заметно окать начало, у детишек своих переняло.
Весной 1924 года в избе пополнение появилось. Дедушка с бабушкой и тремя детьми из Ивано-Вознесенска приехали на постоянное местожительство. Я не раз задавал вопрос, что заставило семью перебраться в Сибирь, но дедушка всегда отвечал односложно, "от голода бежали". Я удивлялся, ведь в последующие годы засухи не было, и страна вздохнула с облегчением – голодная пора закончилась. Но дедушка повторял и повторял, как заученное – "от голода бежали", и всё.
Летом семье удалось и в избу большую перебраться, и урожай хороший снять, на зиму должно было хватить. В общем, жизнь налаживаться начала. Но, судьба-злодейка не хотела так легко отпускать намеченные жертвы. Ранней осенью бабушка заметила, что младшая дочка начала ни с того ни с сего прихрамывать. Дальше больше, появилась боль, которая день ото дня усиливалась.
Пришлось снова воспользоваться услугами лодочника и отправиться на прием к доктору в волостной центр. Доктора не нашлось, вернее так, в штате он вроде бы числился, но на деле его не существовало, а роль его исполнял пожилой фельдшер. Тот ничего сказать не смог, лишь ценный совет дал:
- Езжайте Вы в губернию, там докторов много.
Пришлось бабушке с дочкой садиться на тот же пароход, который соединял Камень с Ново-Николаевском. В губернии доктора действительно были, нашелся даже профессор, который, изучив рентгеновский снимок, поставил весьма неутешительный диагноз:
- Вероятно, у девочки начал развиваться костный туберкулез, но точно это можно будет сказать месяца через три, поэтому в конце января добро пожаловать.
На все расспросы о том, чем лечить, доктор ответил, как отрезал:
- Если диагноз подтвердится, придётся ногу годика на два в гипс поместить. Расти она, конечно, временно перестанет, зато потом, когда гипс снимут, начнёт здоровую ногу догонять. Но хромота неизбежна.
Чуть ли не последним пароходным рейсом путешественницы вернулись в Камень, ну а уж домой добрались без особых проблем. Через несколько дней на Оби появилась тоненькая ледяная корочка, которая буквально на глазах превратилась в надёжный толстый слой льда. Задули метели, выросли сугробы. Когда на небе показывалось нечастое солнце, на снег смотреть было невозможно, потрясающая белизна, подсвеченная солнечными лучами, слепила.
Дочери становилось всё хуже и хуже. Наступил момент, когда сильная боль не позволяла сделать ни одного шага. К этому времени наладились зимники и образовалась возможность без особых проблем добраться до Ново-Николаевска. Нашёлся возница с санями, который согласился довезти мать с дочерью до губернского центра. Сборы были недолгими. Накануне вечером легли спать пораньше, задолго до рассвета надо было пуститься в путь.
Ночью вся семья была поднята на ноги истошным криком. Зажгли керосиновую лампу и увидели, что девочка, которая не могла уже даже сидеть, как следует, стоит на постели и кричит, что есть мочи. Оказалось, что ей на лицо заполз таракан. Отмечу, что мама с раннего детства и до самой смерти панически боялась любых ползающих насекомых, а тараканов в особенности.
Всё бы ничего, вскоре девочка успокоилась, её уложили назад в постель, но вот у матери её произошел нервный срыв, несколько дней она пластом пролежала в постели, не могла ни есть, ни пить. Фельдшер, перебравшийся по льду через Обь, прописал успокоительные капли, а больше ничем помочь не мог. Пришлось о поездке в Ново-Николаевскую больницу временно забыть. Бабушка приходила в норму очень долго, вплоть до начала таяния снегов, а значить и распутицы. Тем временем дочка постепенно начала вставать, прыгала вначале на одной ноге, но незаметно для себя самой стала наступать на больную, а вскоре и ходить начала. Даже хромота пропадать стала.
Когда Обь вскрылась, и началась навигация, мама с дочерью вновь отправились в долгий путь. Профессор изучил новый снимок и сказал:
- Можете считать это чудом. Болезнь, после сильного нервного потрясения, которое испытал ребёнок, прошла бесследно. Поразительно, что ногу удалось спасти, ведь, если бы вы тогда всё же добрались сюда, её непременно загипсовали бы.
В мае у бабушки родилась последняя дочка, и ещё через год семья засобиралась назад. Ольга, младшая бабушкина сестра, предложила им пожить у неё в поселке Загорянка, что под Москвой находится.
Такая вот история случилась с моими родными в далекое время, - закончил свой рассказ Иван Александрович, вставая, чтобы в свой кабинет направиться, и в отзыве на диссертацию точку поставить.