На выходе из вагона ветер бросал на лица вуаль мелкой мороси.
За плечами была неделя беготни и согласований – и вот «Белавиа» направляла Германа Алексеевича Соколова на обучение в Екатеринбурге...
Карина аккуратно спрыгнула с подножки. На влажной плитке мягко спружинила рифлёная подошва грубых ботинок – теперь они с Германом носили и обувь несколько похожую. Зарокотали колёса чемоданов, когда оба на ходу симметрично обратили сосредоточенные взгляды к мятно-пряничному зданию Белорусского вокзала. Над головой нависало отливающее мутным алюминием октябрьское небо.
Внутри здания было сумрачно и суетно, хоть и не шумно. В Минске было больше простора, здесь – закутков.
Они прикинули и решили, что лучше не лететь, а - на поезде: меньше мороки. Вот в Екатеринбург уже были взяты билеты из Шереметьево. На маршруте Минск-Москва разницы во времени пути почти не было, а тут – чуть не в десять раз.
Вообще, пришлось озаботиться многим.
Карина с непривычки переживала. Рихтгофен по фронтовому обыкновению был беспечен. Он говорил, что главное – это деньги и документы, остальное приложится. Денег по-прежнему было достаточно. Бумаги и справки он подготовил с чисто немецким педантизмом и был уверен в успехе. А Карина всё равно горячо настояла на переносе дат, так что в Москве им предстояло провести неделю.
Между тем, она уволилась с работы. На «удалёнку» перевести не согласились. Замдиректора, глянув на неё искоса, произнёс, неторопливо ставя подпись на заявлении:
- Эх, Корбут, я ещё с весны, ну ладно, с лета видел – что вы в лес смотрите...
Она промолчала.
- Вы как-то изменились, видно было, что чем-то другим горите. Вот и уезжаете теперь. А очень жаль, - искренне произнёс Луцевич. – Но а мы что, мы ж насильно держать не можем.
Разговор этот, конечно, был не первым.
- Удачи.
- Спасибо.
Карина скромно опустила взгляд и вышла из кабинета начальника, кинув последний взгляд на почти зеркальную поверхность большого стола, серебристый макбук, огонёк кондиционера под потолком. Скоро её должны были окружать совсем иные декорации.
Какие?
Нового места она пока не нашла, уповала на то, что пресловутый Екб – город большой, и там её способностям найдётся применение. Сохранялось ещё две подработки, одна активная, другая несколько вялая. Карина нервничала, но старалась это скрывать.
Между тем, предстояло определиться с жильём.
Она хотела взять вопрос на себя. Но Рихтгофен в поиске информации уже ориентировался не хуже, поэтому искал квартиры наравне. И потом ворчал:
- Ты посмотри! Четыреста баксов! И что, красиво? А двор? Это в буквальном смысле «срань Господня»! И это ещё не окраина.
- С каких пор ты таким привередливым стал? Эстет! Жил себе на Красноармейской и не тужил, а тут что.
Барон вздохнул. Было ясно, что главное – близость к цели и транспортное удобство. А предстояло ему ездить в Центральную клиническую больницу гражданской авиации. При всём том, что в составе было слово «центральная», находилась она ничуть не в центре.
- Вот что за дурацкое расположение! А? Тут по карте посмотри, дофига станций метро. Во, гляди. Стрешнево, Щукинская, Тушино, Спартак, вроде Войковская, и всё что-то «в молоко»! А, Водный стадион ещё. И от всех пилить минут по сорок!
- Это Москва, детка.
- Уй... Что предлагаешь?
- Да давай тупо на зелёной ветке останемся. Вот метро Сокол. Вот Аэропорт. Гляди варианты...
После просмотра Герман пожал плечами и сказал:
- Ну да. Символично будет, если товарищ Соколов у метро Сокол поселится. Тем более, двадцать пять минут. Нормально.
Он уже успел многое усвоить и сообразить – и теперь был довольно-таки ироничен, в том числе и по отношению к себе. В какой-то мере это была оборонительная реакция. Иногда его защита трещала по швам, если затрагивались самые чувствительные места - как во время встречи с Родиной: с новой, непривычной Германией. Но на постсоветском пространстве Рихтгофен на удивление хорошо держал удар.
Впрочем, не всегда, как оказалось.
В ближайшие четыре дня он вваливался в съёмную квартиру на взводе и разражался громкими ругательствами, причём на немецком. Это был нехороший признак. Русским матом барон овладел отлично, то и дело вставляя в реплики и проявляя себя в первую очередь как солдат, а не как дворянин. Впрочем, сам кайзер Вильгельм был известным матерщинником, чего уж ожидать от бывшего командира авиаполка... Одно было показательно: пока Герман ругался по-русски, всё было в пределах нормы, когда переходил на немецкий, становилось ясно – он близко к точке кипения.
- Нет, ну ты представляешь!
Это теперь служило вместо приветствия.
До отправки в Москву Рихтгофен внимательно изучал перечень необходимых документов, чуть не заучивая наизусть, ходил по инстанциям, то и дело сверяясь с памяткой, проходил анализы. В чём-то ему помогла Алеся – так, нарисовала выписку от терапевта за последние три года. Естественно, о таком времени существования речи идти не могло – пришлось задействовать «гэбэшную магию», как выражалась Стамбровская. Но она всегда была открыта к диалогу, хоть последнее время выглядела уставшей и явно занималась другими задачами. Но тут у неё тоже был свой интерес, поэтому пару бумажек она дружески подмахнула.
Но дальше никакая магия не работала, ни ведомственная, ни иная. Медкомиссию нужно было проходить пришлось в полном объёме.
Герман то и дело чертыхался. Его гоняли то к одному, то к другому врачу, кто-то оказывался в отпуске, где-то образовывалась очередь часа на четыре. Конечно, придрались к его военным отметинам – заранее заготовленный рентгеновский снимок сомнений не развеял, и Рихтгофена дополнительно отправили на томографию. Когда в результате всё оказалось в порядке, он мог бы торжествовать, но для полноценного настроя не хватало энергии.
Он то и дело ворчал, развалившись на тёмном кожаном диване съёмной квартиры:
- Господи... Вот в моё время как было? Летать умеешь, можешь? Ну и всё, давай лети. Напридумывали чухни всякой за сто лет, капец...
Было небольшое затруднение у невролога: прохождение психологических тестов, на которые Герман, конечно, заранее не записался. Пришлось проходить их на следующий день – предпоследний перед валидацией медицинского сертификата. Слава Богу, они оказались лёгкими.
Самый неприятный сюрприз поджидал, когда во время проверки обнаружилось целых три больных зуба. "Ну всё", - обречённо подумал Рихтгофен, - "разворачивай оглобли...". Но вслух просто как можно спокойнее спросил, что делать. Ответ был таков: если срочно залечить и прийти на повторную проверку - удостовериться, что всё в порядке, - никаких проблем. Однако это лишь звучало просто. За дверь Герман вышел похолодевший и на негнущихся ногах. Тут как раз завибрировал телефон.
- Да, Карин. Честно? Не очень, - напряжённо произнёс он в трубку. - У меня тут затык...
Услышав, в чём дело, Карина воскликнула:
- Ой, так это ж не смертельно! А то у тебя тон такой похоронный... Я думала, там вообще какая-то жесть. Сейчас всё срочно порешаем, это ж Москва!
В ответ раздался тягостный вздох и молчание.
-Гера, в чём дело? Алло? Чего молчишь?.. Алло?
Рихтгофен через силу выдавил:
- Карин, стыдно признаться, но я... я боюсь. - Сглотнув, он мрачно прибавил: - До усрачки.
Карина только головой покачала. Она понимала: беспричинным такой страх быть не может - в конце концов, у каждого своя чувствительность, болевой порог... Но стоило ещё вспомнить об уровне медицины и методах лечения начала прошлого века. Да, от этого брала жуть. А другого Рихтгофен не знал. Но зубы в прошлой жизни явно несколько раз лечил, в этой - пока нет. Однако неудивительно, что неминуемый и постоянный фоновый стресс сказался на зубах. "Ничего, будем просвещать", - подумала Карина, - "и воспоминания переписывать".
...Под конец дня она спонтанно придумала себе титул - герой психологического фронта. Потому что разбираться со старыми травмами снова пришлось ей.
Рихтгофен ждал её, сидя на скамейке на платформе станции Аэропорт. Он пытался отвлечься, разглядывая стремительный бег и пересечения линий на потолке - хотя, казалось, от этого ему делается только хуже: в лице не было ни кровинки, на лбу выступила испарина, глаза лихорадочно блестели паникой. Казалось, на карьере можно ставить крест, ужасней этого ничего быть не может, но и переступить через себя он не в состоянии, а самое обидное - что потом обращаться к врачу всё равно придётся. Вся эта гремучая смесь переживаний парализовала Германа настолько, что он даже не сразу среагировал на Каринино прикосновение. Только поднял голову и, беспомощно глядя снизу вверх, с отчаянием произнёс:
- Das ist eine Katastrophe. - И, прикрыв глаза, глубоко вдохнул. После задержки дыхания с шумом выдохнул и блёклым, но сосредоточенным тоном сбивчиво заговорил: - Карина, меня ломает просто жесть; но надо что-то делать... но чем через это проходить, пусть лучше меня английская пехтура опять отп**дит... но её тут нет... и надо пройти... но я тут подумал - за сто лет же не только чухню могли придумать... короче, Карина... расскажи, ну как же ж у вас тут это делается!..
"Мой же ж ты молодчинка", - с облегчением подумала она. Рихтгофен таки направил мысли в верную сторону, хоть и далось это непросто. Она с полчаса расписывала ему блага современной медицины и делилась собственным опытом. По мере рассказа Герман оживал и, хотя выглядел до сих пор невесёлым, успокаивался. В конце концов, заявил с мрачной решимостью:
- Ну ладно! Я готов.
Врачей Карина искала с помощью своих московских подруг, настойчиво повторяя каждой одно и то же: "Только чтоб был деликатный и комментировал все свои действия! Да, чтоб буквально зубы заговаривал!"После обзвона к одному из специалистов удалось записаться в тот же день - к большой радости барона, потому что он приговаривал: "Ох, скорей бы! Пусть уже возьмут да сделают со мной что-нибудь! Всё".
От врача Рихтгофен вышел не просто довольный и успокоенный - он был в натуральной эйфории и сиял торжеством. От бурного восторга речь у него резко обрела казарменный оттенок.
- Карина, п**дец! Вот это прогресс! Я в шоке с того, как быстро, главное - не больно!.. Ууу, у меня во рту всё к х*ям отмёрзло... капец он ща кривой, наверно... пронос тоже е**ть... эта анестезия - штука посильнее "Фауста" Гёте... Зато, Боже, Карина, как же это ох*енно - ничего не чувствовать... - прямо-таки с упоением расписывал Герман. - То есть мозгом ты осознаёшь, что нервные окончания передают сигнал о боли... Но тебе! Просто! Пох*й! - с ожесточённой радостью воскликнул он. - Короче, всё, теперь не страшно. Камень с души, реально, - расслабленным тоном подытожил Рихтгофен. - Вот в моё время...
И он пустился в рассказы, от которых Карина скоро поморщилась: "Фу, блин, Гера! Мне сейчас плохо станет!"
- Да мне тогда и стало пару раз, - беспечно отозвался Герман, - а кровищей я плевался, как в плену...
На прохождение медкомиссии ушло четыре дня. Карина зря опасалась, что они не успеют на свой пятничный рейс в шестнадцать двадцать пять. Несмотря на нервотрёпку, уложились - но из квартиры выехали пораньше, с самого утра. Как было указано, кинули ключ в почтовый ящик и отправились на Белорусский вокзал - оттуда они через три с половиной часа стартовали в Шереметьево.
Вещи оставили в камере хранения и пошли бродить по окрестностям. Раньше не хватало времени их осмотреть, а было там много занятного.
Например, строгое песочное здание Аэрофлота в стиле модернизма – Герман не преминул сфоткаться на его фоне с задорной улыбкой. С привычной смесью лёгкого раздражения и нежности – как к ребёнку – Карина, фыркнув, отвернулась к площади, ощеренной бамперами машин. Холодный ветер бросил ей в глаза тёмную прядь тонких непослушных волос.
Они быстрым шагом прогулялись и по вылизанному деловому кварталу неподалёку. Высотные здания с закруглёнными торцами, стекло, узкие переходы-фьорды странно сочетались с белой златоглавой церковью в типично русском стиле, да и со зданием вокзала в отдалении. Но, может, именно контраст так манил: хотелось рассмотреть этот кусочек Франкфурта внутри Москвы.
Однако там Герман и Карина не задержались - Рихтгофену в первую очередь хотелось посмотреть готический собор на Малой Грузинской.
На город опустился влажный парной туман, смазывая очертания предметов. Тут и там скупо, но ярко полыхали мелкие лиственные язычки городских деревьев. Под ногами расползались антрацитным зеркалом мелкие лужи.
- Вот это мгла, - проронил Герман. - И людей вокруг нет почти. Так, и где мы? Электрический переулок - звучит супер.
Он глянул на карту в телефоне, на табличку с названием улицы и усмехнулся:
- Про нас сейчас можно сказать: "идём по приборам"! Ну и ничего, вроде уже близко.
Несмотря на погоду, настроение у Германа не отдавало ни лирикой, ни грустью – оно было экстатично-приподнятым. Он рассекал грудью сгущавшийся туман, как линкор, и воодушевлённо вещал на исключительную тему. Вчера после семилетнего молчания вышел новый клип Rammstein. Конечно, он оказался провокационным, даже скандальным, - эффект был как от разорвавшейся бомбы. Кто-то захлёбывался от восторга, кто-то от возмущения, и все пытались разгадать тайные символы зрительных образов - именно последним и занимался сейчас Рихтгофен. Он уделил внимание всему: почему чернокожая дева-Германия не раздражает, а смотрится органично, почему изображены именно такие исторические эпохи, почему женщина рожает щенков... Слушать его было интересно: когда Герман пребывал в серьёзном настрое, то на первый план у него выходил интеллект, а не характер. Сейчас, несмотря на лёгкую взвинченность, он был вполне серьёзен и аналитичен.
Карина заслушалась и залюбовалась. На фоне мутно-серого неба воинственный профиль Германа, контраст его белой кожи с чернотой косухи, низкий голос с чуть различимой хрипотцой, лижущая лицо влажность, прямые линии многоэтажек, сменивших старинные дома Электрического переулка... Момент был прекрасен - рождалось новое воспоминание. Предстояло появление и более ярких, но Карине остро захотелось усилить ощущения - она полезла за сигаретами. Но в сумочке их не оказалось.
- Слушай, Гера, а у тебя покурить есть? - спросила Карина. - Дико хочется!
Рихтгофен пошарил по карманам.
- Не, у меня тоже нету.
- Блин, жаль, - расстроилась Карина, - так приспичило, аж ломает...
- Да тут где-то магазин должен быть, давай посмотрю. Мы же гуляем - без разницы, куда идти. О, вот на Малой Грузинской - погнали!
Когда они подошли к месту, у Рихтгофена зазвонил телефон.
- Ууу, майор звонит! - в предвкушении выдохнул Герман. - Так, ты иди в магаз одна, а я тут постою - не хочу пугать всех своим оранием.
Карина вмиг догадалась, о чём он собирается говорить - а что орать он таки будет, она не сомневалась. Поэтому, чуть насмешливо хмыкнув, просто зашагала в сторону магазина.
Там она вся извелась и сто раз пожалела, что вообще высказала эту идею с сигаретами. У касс собралась туча народу - но не потому, что магазин был забит людьми, просто обслуживание было отвратительное. Кассирша оказалась девчонкой-стажёркой, да ещё и бестолковой: товары пробивала медленно, всё что-то путала, суетилась, психовала. У Карины тоже сдали нервы, она кинулась в другую, более быструю, очередь. Но там пришлось отменять чью-то покупку - с этим вторая кассирша, естественно, не справилась. Пришлось звать на помощь коллегу: во всех магазинах есть всемогущая, всезнающая Галя, умеющая делать отмену. Разумеется, Галю пришлось ещё поискать. Со вздохом Карина для очистки совести взяла со стеллажа шоколадку, чтоб оправдать свой неудачный поход. Она вообще несколько раз порывалась плюнуть и уйти, но упрямо решила стоять до конца. Дело было даже не в том, что желание закурить никуда не делось, хотя оно усиливало общее раздражение. Просто она и так уже потеряла кучу времени - не уходить же с пустыми руками? Ментоловых сигарет не завезли, пришлось брать вишнёвые. Тут оказалось, что в кассовом аппарате кончилась лента - к счастью, заменить её у кассирши получилось более сноровисто, чем провести отмену. Вконец измученная и злая, Карина с облегчением толкнула белую пластиковую дверь и нырнула в осеннюю сырость.
Она направилась, было, туда, где её ждал Герман и на полдороге застыла как вкопанная. Карина была в шоке от увиденной картины.
У остановки дико метались четыре тёмных силуэта - один из них принадлежал Рихтгофену. Драка шла почти безмолвно, только изредка доносился приглушённый мат сквозь зубы. Сюрреализма происходящему добавляла белёсая дымка и то, что поблизости не было ни души. На асфальте чуть поодаль валялось кумачовое знамя, чей цвет размывался туманом.
Карина потом запоздало каялась и досадовала, что её так «заморозило» - но что б она сделала? Может, ещё и помешала бы?
Потому что Рихтгофен превосходно справлялся без помощи.
Он иногда пропускал удары, нападавших ведь было трое – но им от него ущерба было больше.
Она видела, как одному он двинул в зубы, отбросив на пару метров, другого взял за грудки и швырнул об стену остановки, почти одновременно с этим зарядил подбегавшему сзади третьему своим солдатским ботинком в живот.
Каким-то образом Герман умудрялся обеспечить, что на него не шли сразу двое, он всех бил по очереди.
Конечно, все трое были мельче его, хотя, по идее, шустрее. На удивление, Рихтгофен не был неповоротлив. Он напоминал крупного разъярённого хищника - его движенья были яростны и резки. Они были выверенными до автоматизма. Его противники серьёзно дрались явно не в первый раз, не в десятый, но их размашистая, расхлябанная координация натыкалась на железное сопротивление.
Герман наносил удары направо и налево - кулаками, локтями, коленями, ногами; был бы рядом какой удобный предмет, схватил бы и его. Притом с очевидным наслаждением пользовался преимуществом массы: по крайней мере раза два или три он с разгону припечатал кого-то из противников о стенку или столб.
Нападавшие отчаянно попытались собраться вместе – но Рихтгофен одного снова свалил с ног, другого, наскочившего сзади, кинул через голову, третьего, несущегося сбоку, через спину, и смачно рухнул на него сверху – но тут же вскочил, дико озираясь в поисках врага. Он увидел искажённое в бешенстве лицо противника – когда тот приблизился вплотную, качнулся вперёд и отвесил мощный апперкот – нападавший нелепо подлетел и рухнул на спину – и уже не двигался.
Другой нёсся со всей дури, в его мозгу ничего ещё не успело отпечататься – от его удара Герман с трудом, но всё же увернулся, и отправил его в нокаут увесистым хуком с правой.
Третий уже замедлил бег и заносил кулак по инерции, в глазах мелькнул страх – его руку Рихтгофен перехватил и швырнул его о землю – потом оттащил к остановке и принялся методично прикладывать физиономией о железную скамейку, держа за волосы. Тот лишь беспомощно мычал. Через какое-то время Рихтгофен кинул его, как тюк, на асфальт – парень панически вскочил и на заплетающихся ногах бросился бежать, прижимая руки к окровавленному лицу.
Сияюще оскалившись, Герман сжал кулаки и расправил плечи, распрямляясь во весь свой немалый рост. На его лице проступила смесь ярости, азарта и удовольствия. Переступив через одно из неподвижных тел, он вынул из-за пазухи нож.
...Обычные ножи Герман признавал, но со снисходительностью. Его любовью была финка НКВД, которую он купил пару месяцев назад. Он ей даже колбасу резал под настроение, утверждая, что так вкуснее.
Сейчас он склонился над знаменем. Рихтгофен методично откромсал его с древка и запихнул в урну, затем с особым удовлетворением достал зажигалку. Пару раз чертыхался, но в итоге, подложив выброшенную газету, поджёг. Уперев руки в боки и хищно осклабившись, он почти со сладострастным удовлетворением засмотрелся на пламя.
Правда, долго любоваться он не собирался; тем более, в этот момент Карину отпустило, она на ватных ногах подбежала к нему и хлопнула по плечу:
- Гера! Ты охренел совсем?! Ты что творишь?!
Он отвечал всё с той же агрессивной ухмылкой:
- Что-что, ссаные тряпки жгу!
- Гера, бл*! Ты хочешь в ментовку загреметь?! - в шоке выкрикнула Карина.
- Нет, конечно, бежим, - громко и чётко скомандовал Герман и рванул с места.
Она кинулась за ним, ничего не соображая, и вскочила в подъехавший автобус. Он оказался полупустым. Рихтгофен изящным жестом быстро вынул красную карточку проездного и приложил к считывающему устройству. Так же невозмутимо он прошёл через турникет и уселся у окна. Карина нервно зашарила в сумке, выудила свой "Единый" и, пройдя в салон, упала на сиденье рядом с Германом. Между тем, раздался приятный женский голос с приподнятой интонацией: "Следующая остановка - Государственный Биологический музей".
- Ну, на следующей и сойдём, - объявил Герман. - Там до собора тоже недалеко...
- Боже, да какой ещё собор! Какой собор?! Блин! Да нас сейчас повяжут! Гера! Я с тебя в шоке! Что вообще произошло?! - восклицала Карина.
- Так, успокойся! Веди себя натурально, не отсвечивай. Так себе мера безопасности, но всё же. И тем более, - воинственно заявил Рихтгофен, - я собрался увидеть чёртов собор... Ой, бл*, прости, Господи! - спохватился он и широко перекрестился. Кашлянув, исправил оговорку: - Короче, я собрался посмотреть собор, и я это сделаю! Я что, зря сюда пёрся? Вопросы есть? Вопросов нет!
- Ох...
- Ну и вообще, мне ж надо пойти свежий грех замолить, - пошутил он. Но тут же злорадно прибавил: - Хотя вообще-то никакого греха, эти козлы первые начали!
- Так ты мне всё-таки скажешь, что случилось, или нет?
Пока они шагали к собору, Герман пояснил ситуацию. Он стоял у остановки и разговаривал с Алесей. Как иронично замечала Карина, Рихтгофен со Стамбровской во многом "нашли друг друга" - том числе по части музыкальных вкусов. Поэтому с первых же секунд беседы началось бурное обсуждение нового клипа Rammstein. Они горячо тараторили наперебой, выдавая десятки мыслей и впечатлений.
- Богиня Кали, говоришь?! Бл*, точно, очуметь! Символ войны, разрушений! Дааа, мы такие ребята! Мы вечно по Европе шухер наводим! Но ведь разрушение - это ещё и новое начало! Это ж как посмотреть! Ууух, ну, они отожгли, конечно! Тут и философия, и символизм, и эстетика! - взахлёб восхищался Герман. - Да я вообще с этого клипа приход словил!
Карина зря беспокоилась. Она могла бы проторчать в магазине и вдвое дольше, барон бы этого не заметил. За жаркой дискуссией он забыл о времени. Между тем, с обсуждения образов перешли на текст.
- Да это не просто песня, это гимн! Его так и хочется исполнять! А мне-то уж как, сама понимаешь! Да я Карину достал уже. Ну, а мы с тобой споём - давай припев, врубай фоном! На раз-два-три!..
На этом месте Карина не удержалась и фыркнула:
- И вы, как два придурка, пели Rammstein?
- Ну да. И тут подходят ко мне три каких-то типа с красным знаменем, и начинают до*бываться...
О чём ещё забыл Герман, так это о зычности своего командирского голоса. Неудивительно, что как он ни старался петь вполсилы, всё равно не привлечь ничьего внимания он попросту не мог. В частности, он вызвал нехороший интерес у троих активистов КПРФ. Будучи несколько на взводе, они возвращались с митинга, который проводился в парке Декабрьского Восстания - и наткнулись на Рихтгофена. Немецкий язык, ритм песни, голос и вид исполнявшего, особенно под настроение, вызвали у них вполне определённые ассоциации и соответствующие эмоции. Оставлять это просто так парни были не намерены и чем ближе подходили, тем большую злость испытывали. Свой наезд они начали с классического обращения:
- Э, слышь!
Герман оборвал песню и сказал в трубку:
- Так, Лесь, я тебе перезвоню, тут от меня местные жители чего-то хотят.
Сунув телефон в карман и плотно застегнув его, Рихтгофен переспросил:
- Чего надо, парни?
- Ты, х*йло бл**ское, хули ты песни нацистские орёшь?! - выступил вперёд один из подошедших, видимо, главный в их троице. - Чё, нацик, да?
- Где вы у меня партийный значок увидели? - хмыкнул барон.
- Да у тя на роже всё написано! Ещё и орёшь стоишь, ещё зигани мне тут, уё**к, б**ть!
Похоже, парень был настроен на смачную перепалку для разогрева и явно был уверен в себе. Троих товарищей нельзя было назвать дохлыми, хотя все они были помельче Рихтгофена - зато на их стороне было численное превосходство.
Смерив агрессора холодным взглядом сверху вниз, Герман подчёркнуто корректно отчеканил:
- Ребят, во-первых, не стоит оскорблять кого-то без причины. А её нет. Нацистскими не являются ни мои взгляды, ни эта песня. Можете перевод погуглить. Во-вторых, я не хочу конфликта. Зря начинаете. Идите, куда шли, пожалуйста.
- Ууу, да ты борзый, посмотрю! - протянул вожак, пока его товарищ аккуратно прислонял знамя к стенке остановки. Издевательски сощурив глаза, он склонил голову набок: - Так чё, те уе**ть, да?
Уголок рта Рихтгофена дёрнулся и медленно пополз вверх в улыбке предвкушения. Мышцы уже наполнялись знакомым напряжением, превращающим тело в сжатую стальную пружину. Помолчав пару секунд, Герман ответил:
- Ну давай, попробуй.
...Завершая свой рассказ, опираясь на соборную ограду, он просто подытожил:
- Вот тут всё и началось. Ух, давно не дрался. А это кайф, прям освежает.
Карина тяжело вздохнула.
- Не, ну а чё они?
- Ну да, аргумент! - саркастически отозвалась она.
- Карин, да чего ты так переживаешь?! - беспечно улыбнулся Герман. - У меня ещё с первой мировой один принцип. Я человек простой - п**дюлей навешал и дальше полетел.
- Ты мне вот что скажи, интересно просто: нафига ты флаг-то поджёг?
Рихтгофен беспечно пожал плечами:
- Ай, не знаю. Так, нашло что-то. Хотя я марксистов всегда недолюбливал. А вот попал к вам да и понял, что нет, такое государство, как СССР, тоже вполне себе существовать может. Да мне лично, - признался он, - почти всё равно, что за идеология, лишь бы подняться можно было и чтоб не слишком всё было убого. Ну, Союз с этим справился, чё. Так что какие у меня взгляды, я и сам не знаю. Я не то, чтобы против кого-то конкретного, я против дебилов.
В этот момент раздалась тема из "Семнадцати мгновений весны" - барону звонила Алеся. Он поднял трубку и включил громкую связь.
- Привет ещё раз! Ну, что там с местными жителями? - полюбопытствовала Алеся.
- Да всё огонь!
- Леся, представляешь?! - выпалила Карина. - Только я за сигаретами отошла, а он уже с коммунистами поп**дился!
В ответ раздался истерический хохот. Довольный Герман стоял, держа телефон, и ржал в ответ. Не смешно было только Карине. По её ощущениям, это была какая-то нехорошая, нездоровая весёлость.
Отсмеявшись, Алеся ироническим тоном выговорила:
- И почему я не удивлена?
- Да потому что это уникум, особый талант! - с досадой воскликнула Карина. - Вечно с ним какие-то приключения!
- Зато не скучно! - парировал Рихтгофен.
Он вкратце пересказал суть происшествия, Алеся ещё раз посмеялась и пожелала им счастливого пути. Попрощавшись, Герман кивнул в сторону темно вздымающегося храма:
- Ну что, зайдём на дорожку?
Этот день запомнился Карине своей насыщенностью и резкими перепадами. Даже сейчас опять был контраст: Рихтгофен сосредоточенно, с почти церемонным видом рассматривал и, тщательно выбирая ракурсы, фотографировал собор, чьи зубчатые шпили вонзались в плоть туманного неба. Он был немногословен и говорил сейчас исключительно литературно. Лишь иногда на его лице снова непроизвольно зажигалась знакомая плотоядная улыбка - он даже губу закусывал, наслаждаясь свежими впечатлениями. Карину это несколько коробило. Она впервые видела, как Герман дерётся, и по всему было видно, что он испытывает от насилия удовольствие, да притом немалое. В драке можно не рассчитать силу, засадить ненароком - но это явно был не случай Рихтгофена. Его движения были выверенными, и было ясно, что довести до крови он стремится намеренно.
"Но раньше ведь меня это не смущало... Может, я просто изнеженное дитя двадцать первого века?" - в замешательстве подумала она.
Уж кого точно ничего не смущало, так это барона. Уже сидя в аэроэкспрессе, на пути к Шереметьево, он с задумчивым видом проговорил:
- Нет, вот честное слово, не понимаю я людей. Да, петь на улице не принято. Если это не демонстрация или народные гуляния, допустим. Но столько агрессии? Не нравится - отойди, чтоб не слушать. Нет, надо доколупаться. Ещё и нацизм приплели - логика? Неужели тут Германия только с ним и ассоциируется, вот прямо без вариантов?..
- В значительной степени, - вздохнула Карина. - Вот их со слова "Deutschland" и вынесло.
- П**дец, - мрачно проронил Герман.
- Да-да. Вот ты вроде адаптировался, но я так вижу, есть пробелы. Ох и много тебе о нашей реальности узнать предстоит.
- Да пошли они в жопу! - вспыхнул Герман. - Меня не волнует, кого там с чего выносит, я за Deutschland порву!..
- Не сомневаюсь, - усмехнулась Карина, оценив игру слов.
- И вообще, - проворчал он, - я смотрю, на постсоветском пространстве есть одна фишка: хвататься за стереотипы и сразу делать выводы. Как вообще можно по внешности определить политические убеждения? Как это работает? Ну вот скажи, я что, по виду реально на нациста похож?
Карина не могла сообразить, всерьёз он говорит или нет. Иногда это действительно сложно было понять. Она скользнула пристальным взглядом по его чёрному прикиду - кожанке, берцам, штанам с тонкими красными лампасами - и произнесла:
- Честно? Исходя из моды субкультур - похож. Ещё и лицо неславянское. Кстати, насчёт лица – ты и на одного конкретного товарища похож. Не точь-в-точь, но есть такое.
Рихтгофен вызывающе откинул голову и с ухмылкой возразил:
- Ну нетушки, я красивее!
Карина прыснула:
- Вот и думай, ты понял вообще или просто наглеешь!
- А как хочешь, так и понимай, - передразнил барон, - но стиль я менять не собираюсь. Я не только за кайзера и двор стреляю в упор, но ещё и за свободу самовыражения!
- Да вот с этим тут плоховато последнее время, - заметила Карина, - так что тебе хи-хи, ха-ха, а могут и статью дать...
Она рассказала ему обо всех недавних тенденциях: об абсурдных российских законопроектах, об арестах за посты в соцсетях, об ужесточении информационной политики, о том, как всё больше людей ударяется то в православие, то в коммунистические идеи - а часто одновременно. Герман слушал её со смесью изумления и отвращения. И, наконец, проговорил:
- Вот это да... Я в шоке. Я как-то Россией не очень интересовался, хотя кое-что слышал. Надеялся, что это преувеличения. А тут реально жесть творится. Ну, о**еть теперь! - всплеснул руками он, скорчив рожу. - Давайте меня посадим за то, что моё лицо является пропагандой нацизма! Ещё надо бы имя сменить, потому что такая оскорбляющая всех своим видом тварь, как я, не имеет права быть тёзкой героического космонавта Титова!
Карина расхохоталась:
- Да ты, Гера, жирный тролль!..
- Что?! Ой, всё. Я только собирался у тебя печеньку попросить, а уже вижу, что не дашь! Ну и не надо, ну и пожалуйста! - проворчал Герман и демонстративно отвернулся к окну. Снова обернувшись к Карине, он негромко произнёс: - Да, никак всё не привыкну. Всё думаю: и куда я только попал?..
- В дивный новый мир!..
- Разбомбить к чертям такой мир! Я б занялся. Но мне немножко лень. Вон лучше на творчество Серова позалипаю... - И он уткнулся в телефон.
Так прошёл остаток дороги в Шереметьево.
Они приехали заранее, ещё немного побродили, полюбовались аэропортом – Рихтгофену нравилось рассматривать, как всё устроено – потом прошли все необходимые формальности и скоро уже подымались по трапу.
Карина обратила внимание, как блестят глаза у Германа, как нравится ему почти каждый момент на борту самолёта. «А ведь точно», - вспомнила она, - «он же ещё ни разу не летал вот так, на лайнерах, просто пассажиром!». Когда они приземлились в Кольцово, Карина спросила о впечатлениях и поначалу ничего интересного не услышала.
- Ну так, – потянулся Рихтгофен, расправляя плечи, – примерно как когда я из Кобленца к родителям на поезде ездил. Вроде есть своя романтика, а вроде обыкновенно по ощущениям. На истребителе-то прикольнее летать.
Ему было интересно другое: пока чисто интуитивно он понимал, что любой полёт пассажирского судна имеет непростую и чёткую организацию, выверенную от и до, и именно это ему предстояло узнать в ближайшем будущем. Герман понимал, что обеспечение такого комфортного и безопасного перелёта - это целая наука и слаженная работа множества людей. Он и дивился такой сложности чисто по старинке, и восхищался: ведь всё это было свидетельством прогресса. Его немецкая душа тихо горела предвкушением: усвоение всех правил, секретов и тонкостей сулило чрезвычайное удовольствие – Рихтгофен ни от чего не испытывал большего наслаждения, чем от знаний и мастерства.
Карина порой бросала взгляды на его мечтательный профиль и умилялась: ему дай волю, он уже и завтра бы пошёл на учёбу. И был бы лучшим курсантом, как в Мачулищах – в этом она не сомневалась.
В Екатеринбург они прибыли затемно: с учётом разницы во времени, там уже было около девяти. Всё было погружено в чернильную октябрьскую синеву – ощущалось, что она густа, как старая тушь, и даже фонари и лучи фар не умаляли этого ощущения.
По обе стороны тракта вздымались чёрными силуэтами знакомые, напоминающие о Беларуси, сосны. Районы города, через которые они ехали, чем-то были похожи на минскую Малиновку: везде торчащие свечками стерильные новостройки в огнях, только разнесённые на приличное расстояние – в Минске дома стояли плотнее. Глазу так и хотелось зацепиться за что-то знакомое. Их обоих не оставляло ощущение авантюры.
Рихтгофен со смешком толкнул Карину в бок:
- А знаешь, что я тут на днях прочитал? Что имена Герман и Ермак – это одно и то же. Так что всё, готовьтесь, начинается покорение Ермаком Сибири!
- Географию учи, - рассмеялась Карина, - Екатеринбург – это же всего лишь ещё Урал!
- Но это плацдарм для вторжения в Сибирь! Вот как поставят меня на рейс Минск-Новосибирск, вот тогда она мне и покорится! Да и вообще, просто звучит красиво.
Вечер был не самым лучшим временем для знакомства с городом. Но их обоих снедало любопытство. Было ясно, что ещё придётся приноровиться, притереться, но и Карина, и Герман воспринимали происходящее как приключение. Им не терпелось отправиться на разведку. Это они и сделали, оставив багаж в отеле. День был напряжённый, виды и сцены менялись, как в калейдоскопе, однако даже нарочно хотелось усугубить это мелькание: чтоб поскорей устать, и лечь спать пораньше, и сразу начать встраиваться в новый часовой пояс.
Что бросалось в глаза, так это огромные пространства – в их пустоты широко ложились пласты городской подсветки и врывался холодный ветер. Казалось бы, в советском, имперском Минске наблюдалось то же самое – но словно пропорции были другие, и масштабы всё-таки тоже. От этого поначалу становилось неуютно. Нервно дрожала в разноцветных бликах Исеть – чёрная, усыпанная самоцветами змея, не похожая на родные Майн и Свислочь. Низкие старинные здания девятнадцатого века тут и там сменялись давящими махинами новостроек, что по-паучьи таращились мириадами горящих глаз. Среди всего этого винегрета могла затесаться какая-нибудь церковь – рядом нависало серой громадой нечто сталинско-ампирное - а потом снова откуда-то выныривал розовый домик начала прошлого века с пряничными карнизами – а сразу за ним вздымался светящийся торговый центр из стекла. Днём это должно было смотреться ещё более дико – но даже глубоким вечером, когда тьма скрадывает разницу и гасит цвета, такая эклектика производила впечатление. Оно, конечно, было неоднозначным, но в чём-то очень даже цепляющим.
Они зашли в какое-то кафе, посидели там и отправились бродить дальше. Их начало захватывать исследование нового, пока для них странного и холодного города. Тем более, вместе с Рихтгофеном Карина полюбила и его формат пеших прогулок. Их он называл марш-бросками, и они проходили соответственно: стремительный темп и немалые расстояния. Сначала у Карины постоянно болели ноги, хоть на душе было хорошо, а теперь она приноровилась и сама часто инициировала очередную вылазку.
В отель они пришли в той самой кондиции, которой добивались – смесь измотанности и полного удовлетворения.
Судя по всему, на такое состояние можно было надеяться и завтра, ведь им предстояло посмотреть несколько квартир для съёма.
А пока они забрались под пышное красное одеяло, улеглись там, как в тёплом гнезде, и потушили свет. Герман притянул Карину к себе, прижавшись животом к её спине и подогнув ноги - так, что казалось, будто она сидит у него на коленях: это была их излюбленная поза для засыпания.
- Сплю на новом месте – приснись жених невесте, - сонно пробормотала Карина.
- Ты что, обалдела... – тепло и устало проворчал Герман.
- А может, я с тобой и во сне не хочу расставаться?
Он лишь крепче обнял её и потёрся щекой о её затылок.
До этого Карина всегда соблюдала дистанцию – с кем бы она ни занималась любовью, но спать следовало порознь, что с парнями, что с девушками. Только с Германом было ощущение, что все места их тел совпадают так, чтоб идеально пристроиться, угнездиться, приткнуться. Так сладко они проспали до раннего утра – jet lag никуда всё-таки не делся, потому встали они в полседьмого, а не в полдевятого, как приличные люди в выходной.
Следующий день ослепил холодным солнцем и кристально-ясным небосводом.
- Прекрасный обзор, - прищурившись, сказал Герман, - а вместе с тем никуда не спрятаться, не скрыться... Блин. Как бы мне разучиться мыслить в этих категориях. Да, может, и чёрт с ним. Поехали посмотрим – какая там первая квартира?
У них было заранее проработано несколько вариантов.
Конечно, как человек цивилизованный и слегка уже избалованный, Рихтгофен питал некую надежду, что можно будет поселиться в центре. Опыт Минска и Москвы подсказывал, что это оптимальный вариант: удобно добираться в любую точку. Вот только в Екатеринбурге этот принцип не работал.
Очевидно, это было связано и со специфическим расположением места учёбы. После того, как они снова посидели над картами, Карина решительно заявила:
- Нет, Гера, я всё понимаю. И аргументы ты тоже нормально подготовил. И всё-таки это безумие: да, ехать до центра полтора часа – адище. Это если жить, - как вы изволили выразиться, барон, - возле шараги. А что, если ещё и до неё пилить столько же? И на что ты собираешься тратить свою жизнь, мой милый друг? На стрёмные маршрутки? Ну его нафиг! Уж извините.
Герман был вынужден согласиться, он сам теперь понимал, что его надежды были напрасными. Потому аккуратная двушка на оживлённой Московской и светлая студия у станции метро Геологическая сразу отпали.
- Ну, как скажешь, – отозвался Рихтгофен. – Я уже сам вижу, кроме голой рациональности, тут ничего не прокатывает.
И они отправились на край города – в странный район, куда пешком из аэропорта можно было добраться за такое же время, как на общественном транспорте. Карина по опыту знала: если место обладало такими приметами, то его смело можно было называть «жопа мира».
Они неслись по серой глади шоссе по совершенно нежилым местам. За окном маршрутки мелькали зазывные, но специфические, чисто дорожные надписи и рекламы, заправки, церковные свечки бледных сосен, втыкались в тучи беловатые опоры ЛЭП. Рихтгофен усмехался почти задорно, но саркастически, Карина смотрела немного растерянно. И вот они свернули и подкатили к остановке с торжественной красной надписью: «Авиагородок». Там им предстояло посмотреть три квартиры. Они брели через разбитый дворовой асфальт, пытливо осматривались, вызванивали хозяев, о встрече с которыми было договорено заранее.
Сдавали в основном немолодые тётушки, рассчитывающие, что «кому-то это надо» - то есть в надежде, в основном, на курсантов или работников аэропорта. Когда они смотрели вторую квартиру, хозяйка понимающе улыбнулась: «Вы же на учёбу, да? Ну, молодец! Стремитесь! Как говорится, «всё выше, выше и выше»…» Если Карину такая фамильярность покоробила, то Герман улыбнулся – женщина сразу смекнула, в чём дело.
Вариантов оказалось даже больше, чем ожидалось. В итоге они выбрали двушку за семнадцать тысяч, оформленную в светлых и коричневых тонах. Квартира была довольно безликой, но не била в глаза явной безвкусицей в виде пёстрых пыльных диванов, лиловой плитки в ванной или тесного балкона с российским флагом, заваленного хламом. Их новое жилище находилось в месте с живописным названием: улица Авиаторов.
- Вот это здорово, прямо символично, - отметил Герман. – Хотя тут всё так: я по карте заметил, тут вообще дофига названий, с авиацией связанных. А ещё у меня всё по жизни так - я ж просёк: Алеся, скотина, не зря меня по улице Гастелло в городе Гродно прописала...
Их перемещения происходили на ограниченном участке. Этого было достаточно, чтобы проникнуться атмосферой: чувство замкнутости и отрезанности, серые многоэтажки, унылые немногочисленные магазины, выщербленный грязный асфальт с набившимися в выбоины листьями. Карине пришло в голову, что Рихтгофен не зря избрал своим любимым стилем милитари, а основной обувью берцы – иначе тут было не пройти. Она радовалась, что и сама сменила манеру одеваться – её давешние лодочки тут точно бы не выжили.
Договорившись о съёме, они заглянули и в переулок Утренний – там располагалось заветное учебное заведение, которое Герман уже любовно и фамильярно называл «шарагой». Под полу-плешивыми тополёвыми кронами, роняющими жёлтые листы, они шагали по бетонным плитам с забитыми грязью трещинами, потом по такому же асфальту и рассматривали серо-красное здание учебного центра.
- Ну всё, в понедельник оформляться пойду, - сказал Рихтгофен. – Что, Карин? Погнали за шмотками?
Конечно, в тот день они в центр и обратно ехали на такси. Но у Карины всё равно возникло чувство некой обречённости и изоляции, когда они распаковали чемоданы на квартире. Она тыкалась по комнатам, как кошка на новом месте, выглядывала из окон, скользя взглядом по неказистой дороге, жилому комплексу напротив, свинцовому небу, торчащим ветвям тополей и клёнов.
- Ну что, Карина, - бодро воскликнул Герман, - надо отметить новоселье! Ты как хочешь, я в магаз за пивом – хорошо, что он прямо внизу. Надеюсь, там будет не самое паршивое. Ещё круто, что тут пицца рядом, я уже заказал – вот тоже попробуем. Ну, что ты без настроения? Больше иронии! Во-первых, это всего на несколько месяцев. Во-вторых –такова гарнизонная романтика, привыкай.
Карина вздохнула. Действительно, ничего больше не оставалось делать.