Господа подарок

Владимир Милевский
          «Чудеса случаются, когда ты рискуешь всем ради мечты, которую кроме тебя не видит никто. Нужно просто верить.» — Клинт Иствуд.

                1.

                Колька Колодин и Серёга Стариков любили вместе ходить на рыбалку. Им, мужикам — отпахавшим трудовую жизнь на железной дороге, уже за 60-т перевалило. Уважаемым пенсионерам особенно приятно ложится на сердце рыбалочка с ночёвкой у костра.

Года улетели! Скоренько те, активные ушли, когда «Колода» и «Старик» носились как заведённые с удочками и спиннингами по крутым берегам, обрывистым спускам, вброд переходя опасные перекаты, вползая на заломы — в поисках самой огромной рыбины, удачи. Зимой, в мыле вбуриваясь в толстенный лед со вставками, ночуя у костров при трескучих минусах.

Не боялись залазить в далёкую глушь дальневосточной земли, открывая новые реки, рыбные ручьи, кристально чистые родники, раскатистые дремучие распадки. Пустыми возвращаясь, — открыто расстраивались, искренне переживая порожняк.

Теперь, души их мудростью обзавелись, — научились радоваться малому, совсем не большому. Далёкое и неизвестное уже так не зовёт. Ушло время, когда «материальное» было важно, теперь больше к душе возвращались, ковыряясь — смакуя прошлое, трепетно предрекая неплохое будущее.

Теперича за счастье: просто выехать к речке, на любимый плёс, глубокую яму, места чудные, тихие, душой давно присмотренные. Воздухом и тишиной подышать, нервами успокоиться, чарку опрокинуть под аппетитную закусь, под доброе пожелание друга, под тёплый свет одноглазой луны.

Нынче таёжники находятся на незнакомом берегу знакомой реки. Вещами разложились, готовят место к проживанию. Два дня, две ночи — им за счастье здесь пожить! У слияния двух быстрых каменистых рек, на приглянувшемся месте поставили — бросили длинный перемёт на крупняка. Хохол, сосед Николая по гаражу, уезжая навсегда на родину, оставил ему эту «вещь». Теперь шнур через водную гладь яму перегородив, — замер, остро ощетинился, в ожидании достойного улова.

Один его конец зацепился за ржавую ведущую звёздочку, от гусеничного тяжёлого тягача. В мари, на бывшей стоянке геологов-изыскателей осталась, в мох уже вросла, спряталась. Другой, — тот, что в воду канул, за мешок привязан. В нём каменьев разных много; в натяге, тяжёлым весом держит прочную тетиву, надежду. На острых крючках висят, трепыхаются наживкой — гольяны жирнючие. Их на озерке болотном, сеткой — дёргалкой, полный бидон насмыковали друзья, спозаранку, с раненького ещё сонного утречка.

В другой стороне, в устье маленького ручья, где валуны каменные грядой в воде лежат, — бросили пару донок. Эта снасть любимая! Нацелена на налимчика  вертлявого, а мож и шустрый ленок, губой, интересом зацепится. Эти рыбки скорые на расправу с «халявой», поэтому мужики ждут её уже к вечернему столу. Колокольчики звонкие оповестят, — если что? Навострив снасти на промысел, разместились рядышком на взгорке, на сухом, подветренном месте, в ногах могучего хвойного леса.

                2.

                Моторная лодка — казанка старенькая, с вихрем — «тридцаткой» в обнимку, за верёвку длинную к лесине привязанная, близёхонько к ним носом на берегу торчит, покоится. Отсюда погода хорошая глазу мужицкому отлично видится, нюхом смачно нюхается. Сразу, по прибытии на место, положительным эмоциям шлюзы в себе открыли, не стесняясь разоткровенничались как пацаны, словно дети радуясь удачной остановке, очередной таёжной встречи, единоличному солнцу над табором. Оно по небу, ярким колесом катится, жаркими лучами — ресничками моргает, улыбчиво подмигивает, вдохновляет.

Оно уже не пылкое! «Самое то!» — как здесь любят говорить. Румяную пылкость лето с собой забрало, увядающей, грустной паре место уступив. Здесь сказочное место — просто лечебное! Гидрометцентра ребята не предвещали дождей, значит всё будет в ажуре, тип-топ! Воздух насыщен свежестью, пахнет сосательными еловыми леденцами. От него дыхание большое, свободное, приятное. От «такого» всегда хорошее настроение в теле, душе, сознании…

Дрова из хмурой глубины леска наносили, где мхи толстотело-пухлявой разноцветной губкой покоятся, живут. Друзьям сегодня ночь здесь провести, утро встретить: чтобы не замёрзнуть, душевно не расстроиться, телом упёртый мороз не словить. Густой костёр развели, жаром и светом яркий, игривый. Поодаль боков его, себе из пихтача мастерски сделали лежаки-лежанки.

Душевно и ладненько у них всё здесь крутится, правильно с удобствами обустраивается. А вот и первые два налимчика — колокольцами обозначились. В котелок их скоренько! Ушица к столу, к 100 граммам будет. А на природу, каждый по «беленькой» берёт с собой. Знам дело! Это как полагается! Так завсегдась, в этих местах суровых, далёких от богатой «цивилизации» бывает у друзей.

Славный денёк ушёл, уж никогда не вернётся, не воротится. Но и ночь не хуже на смену тёмная пришла, приковыляла, улыбнулась бродячим бородатым душам. Успокоив их быстренько, незаметно накрыла, небесным звездистым бриллиантовым пледом-покрывалом. Тёмна ноченька, будто шепчет-приговаривает: «Живите мужики, — каждому мигу жизни радуйтесь! Таким мгновеньям — повторенья не будет!».

Варево готово! Душистая уха, ароматы своей жижкой рождает, пахучими пузырьками булькает, бережок дюжо уютным делая, товарищей немедля к столу завёт, просит. Суетно ворожит перед костром Николай: наливает, режет, чистит, ломает. Серёга — философ, мечтатель по жизни, сигарету дымит, языком вопросы, планетарного масштаба озвучивает. Любознательной своей душой пытается зацепить своего друга, на интересный разговор, на мнение. Лихо любит сюжет закрутить, чтобы нескучно вечер пролетел, в старости, с грустью, — вспомнился.

Комфортно коротается времечко, перед жарким нервным костерком. Гребень его огненно-живой, то и дело подлетает вверх, а когда сникает — убавляя освещение, Стариков бросает ему сухой валёжник. Кострище ликующий, снова с потрескиванием  шкварчит, ворчливо пожирает новую порцию топлива, чтобы землю пропечь, чтобы натуры и тела лесным странникам погреть, — раскрывая все засовы-дверцы в их душах, памяти.

За огнищем, на фоне тёмного неба выделяются чёрногривые, мамонтоподобные уродливые тени, — силуэты старого могучего ельника. Стеной стоят исполины на противоположном берегу реки, монументально. Под тем берегом яма, туда донки уловистыми концами направлены. Лихо холодеет темнеющий воздух, наступательно. Не стесняясь, напористо, прохлада лезет под нателку, студя взмокшую спину, поясницу и ноги в резине. К утру явно распоясается, раздухарится, — морозными минусами всё сожмёт, инеем седым покроет, настроение чуть убавив.

                3.

                Больше всего любили два друга именно этот процесс: вечерний, и мглистый, – ночной! Когда из леса ни гласа, ни воздыхания! Когда дико таинственна глубина пахучего леса! Когда хочется неприхотливо, по-спартански повалятся на родной земле, жаром лицо чуток подкраснить, душевно поболтать языком, так сказать – вскрыть ларцы памяти, полистать прожитого мемуары, всецело отдаваясь душевным воспоминаниям.

Сейчас, разложив еду ровненько – по срединке воткнули бутылочку белой. А она не простая! Она слезливая, большими градусами насыщенная, жуть — как полезная! Николай сам, на личном, из нержавейки аппарате, добрый первак выгнал. Цены ему нет, так как качества отменного, градусами убойного, сногсшибательного. Главное, — утром болеть не надо от него! Об этом все знают, и в локомотивном депо и соседи, и родня далёкая.

Стоит стеснительно 0,7 стеклянного тела! Замерла среди такой отменной закуси, в дымокуре чудненько, трогательно светится. Подмигивает ей еда. Будто бы напевая, говоря: «Ну что, — подружимся?!.. Ведь здесь «всё» подходит друг дружке! Всё здесь в меру, вкусненько, аппетитно, полезно!».

Мужики будут вкушать настоящее, — с огорода своего, из леса, из гаража. Друзья рукастые! Сами и «тушняк» варят в гаражах, в банки закатывая. Сало и рулеты, грамотно варёными закручивают. Из рыбы красной, тысячи пельменей делая, в больших морозильниках – ларях, на долгую зиму замораживая.

У таких хозяйских мужиков, икра красная в литровых банках на стеллажах стоит, — не переводится! Жены их, нужды не знают, — всем обеспечены, кроме личного внимания. Но это всё лирика, — это всё отступление от темы, а пока они готовятся ужинать, как положено:  на здоровье, без перебора, без отрыжки и пьяного рыгания.

В улыбках, и смехе — историями делясь, на палочке поджарили сальца, нарезали лучка, очистили чесночок. Черноокая, чумазая ночь смотрит на них, — явно завидует мужицкой расслабухе. Чёрный пахучий хлеб – хозяином, на краю лесного стола лёг, порезанный кусками, — развалился.

Туточки и варёная курочка, тут и яичек пяток, белыми боками светится, от яркой лесной печки, приятно греется. Здесь и самодельная аджичка, Колькиной Татьяной — хохлушкой, толково, ядрёно сваренная. Здесь и колбаска острым ножиком нашинкована. И от тушёнки самодельной, запахами уже жадно все давятся. Круглобокая картошечка в костре печётся, доходит.

                4.

                Нодья бесится игривым светом, — приятное тепло раздавая таёжным путникам, нагоняя дрёму, как бы шипит, приговаривает: «Будите правильно, грамотно дружить со мной —  не замёрзните!»  А за спинами ночь: всё круче темнеющая, холодеющая, безжалостная. Ухмыляется, подкрадываясь к ещё не пьяным, прокуренным телам, чтобы впотьмах укутать всех в своих холодеющих паутинах-шалях.

   — Эх! Коль! Как мало надо для счастья человеку, а? — открывая «драгую!» —волнительно говорит Сергей.
   — Да, что ты! — душевно летит ответ верного товарища.
   — Ну, что? — поднимая рыбацкую кружку, приятно зачесался язык бывшего машиниста.
   — За удачу! — За наших верных жён! — За родную, и саму прекрасную Русскую землю на планете!

   — И самые богатые реки в мире, — добавляет другой. Одновременно выдохнули. Резко закинули головы назад. Заходили, задвигались мужицкие кадыки, шеи.
   — Ух! — выдохнул один.
   — Хороша зараза! — Холодненькая… ух… — супер просто! — сладко засопел, простонал Колодин, — отражая свои внутренние, глубочайшие приятные ощущения.
   — Я холодненькую больше люблю! — у меня душа от такой лечится лучше. А тело вообще, в волнение сразу бросает, —  продолжает говорить, смачно пережёвывая золотистое поджаристое сальце, с тоненькой плёночкой горчички поверху.

   — Светка молодец у тебя! Такую горчичку сварганила, — вытирая рот, трубит  приятные слова своему другу Николай. Проглотив ядрёный кусок, успокаивается, задумчиво поглядывая на танцующие языки жаркого пламени. Отпустив далёкие мысли, вновь уставился на богатый стол, на опережение, глазами всё надкусывая.

Старик, он чуть — другой! Он, не суетный именно в этом деле. Он степенный, он долго тащится от такого пития! Серёга, после опрокинутой, градусной, слегка морщится, задерживает дыхание, замирает… Он больше всего любит это мгновение. Опрокинув кружку, выдыхает, — слегка задерживает дыхание. Т-с-с! К носу подносит кусочек хлебушка (лучше горбушку). Опять т-с-с! Секунды торжественно тикают, лесное пиршество в культ превознося. 

А в это время, в южной части неба, в созвездии Ориона, безумным алмазом, всеми цветами радуги, Сириус переливается. У него слюнки текут, от трогательной картинки такой, на маленькой крохотной земле. Он плаксиво глаза трёт, в полных завитках глядя, как Серж раздвинув широко ноздри, в улыбке медленно-медленно, втягивает приятные запахи: чёрного, зернистого хлебушка, свежесть сентябрьской прохлады, и густую дымную круговерть от костра, на подливку.

«Ах, лепота!..» — от удовольствия шмякнули слова, две его заветренные губы. Расползлась, поплыла  личность от такого ядрёного напитка. В груди, словно дирижёр, палочкой умильно взмахнул, прекрасную музыку воспроизвёл. Весь этот природный, спиртовой и дымный коктейль, лениво скользит по живым трубкам его плотского нутра в голодный желудок.

Стариков, блаженно моргая глазами, скаля чистую улыбку, сопровождает лечебный напиток, — проводя мозолистой ладонью по груди, до самого пупка.
    — А-а-х-х! Как хорошо-о-о, сказочно пошла  животворящая…  точ, это Богом поцелованный напиток! — соловьём поёт, крестится, — сразу добавляет тихо, но внятно:
    — Господи!.. Прими на здоровье!

Минутки славные, аппетитно-вкусные быстро пролетели. Покурили, поговорили, помолчали, глубоко подумали. Спохватились! Между первой и второй, — перерывчик небольшой, — опять слышно хорошего человека в этом лесном раю:
    — За то, чтобы здоровье не подкачало!
    — За удачу в нашем безнадёжном деле! — доброжелательной интонацией выводит слова другой, растягивая лицом широкую радость, глазами словив миг большого удовольствия, даже счастья.

    — Выпьем до дна, чтобы таймешок прогонистый, многокилограммовый на поводке новой нашей снасти повис, — раскрасневшимся, с поплывшими посоловевшими глазами и нутром, балаболит другой.
    — Слова твои, да Богу в душу, — отвечает напарник. Под эти желания, скоренько и вторая огненная порцайка исчезла в горле, полилась — упала мягкая, в самое  прожжённое нутро.

                5.

                Зарделись у мужиков щеки, глаза блеском наполнились, улыбки стали больше задерживаться на раскрасневшихся физиономиях. Руки опять к сигаретам потянулись, чиркнули зажигалки, языкам волю дав.
    — Ах, как хорошо ночью на берегу реки у костра, — говорит Колода, закинув руку за голову. Его взгляд устремлён в бездонный, искрящийся небесный купол. Там неизвестность, там тайна, вечная красота и безграничная притягательность.

Не в затяг дымит человече, (он курит-балуется только в лесу, когда выпьет, когда с костром с глазу на глаз молча, переговаривается; когда в свидетелях всему, что творится здесь, — одно большущее небо, и холодная земля под спиной).

Пенсионер цепко думает, сладко вспоминает, образно представляет, и снова медленно с расстановкой ведёт неспешную беседу, размышление.
    — Как говорят! Время, проведённое на рыбалке в счёт жизни не входит! — делится известной, хорошей новостью Старик, уже слегка «поехав» лысеющей головой.

Закусив, сходили по очереди в кусты, снова развалились у огня, чуток потрепались, погрустили, посмеялись.
    — Ну что, – третью!? — спрашивает Колодин.
    — А тож! — соглашается Стариков. Фасадом лица напарник явно захорошелся! Его уже после второй, душевно торкнуло! Приятно укушенный хмелем и градусами, ему хочется языком помолоть, больше потрепаться. После Колькиного самогона, расслабон быстро по коленкам бьёт, тело тяжёлым мясистым тюфяком делая.
 
    — Да-а… Сменились приоритеты жизненные… — Старик тяжело вздыхает, полным горизонтом расположив своё отяжелевшее тело у живого пламени. Весь мягкий, добрый, глубоко взъерошив память души, потянул бархатный звук:
    — Раньше, по молодости: девчонки на первом месте были, потом рыбалка, банька, охота… в законцовке гаражная суета разная. Она на последнем месте, и сейчас правда осталась, — от головешки подкуривая, — продолжал скатываться в ночную поэзию, подвыпившую лирику, бывший помощник машиниста.

    — Не понял! А что поменялось? — спросил серьёзный Колодин, пытаясь вытянуть ироничную улыбку одной стороной лица. Он высушивал над костром отсыревшую портянку, кривляво щурился, морщился, пытаясь спрятаться от назойливого дыма-вьюна.
    — Эх! Коль!.. Бабоньки-то славненькие, милые, скатились далеко назад, вот что хреновасто, просто непростительно погибельно.. Годы-то, выходит берут своё: пристыл эмоциями, взглядом потух, наверное в молодости поистратился, поистёрся… Но, я не об этом Петрович. Я о том, что как пишут умные люди, в старости мужик о двух вещах будет всегда жалеть. О том, что мал любил, и мало путешествовал!.. Понял?.. Эх!.. Как времечко безжалостно, жестоко...

                6.

                Николай однолюб, знает: Старику надо выговориться, поэтому его понесло в дебри ностальгических рассуждений, смакования. Во хмелю, он довольно искренне анализировал прожитую жизнь, робко предугадывая своё «завтра и после-после завтра».

Где-то, под тёмной сопкой одиноко рявкнул изюбр. В пихтовой гуще, с макушек шумно слетела какая-то большая птица, полетела в сторону распадка. Рыбаки резко замолчали. Прислушались. Лес обманчиво молчал, только монотонно шумел, как бы сам с собой разговаривал игриво-неугомонный перекат. От реки густо тянуло холодом, сыростью.

Сергей продолжал глубоко находиться в себе; не моргая, заворожено смотрел на пламенный гребень костра, думал, для языка подбирал слова.
    — Я о том, что многое поменялось, вот… как-то само переставилось местами по жизни, видно к окончательной увяданию дело идёт...

Колодин встал, отошёл в гущу самой темноты, стал выбирать самую толстую лесину для костра, для всей ночи, для сна.
    — А я Бога благодарю, за то, что здоровье даёт по любимым речкам лазить, — спокойно, серьёзно, донеслось из сонной темноты, из холода. 
    — Все эти женщины, гаражи, баньки-шманьки, это такая ерунда по сравненью с ним! Будет оно, будет у тебя всё! Только захотеть надо… У тебя видно с «захотеть» проблемы уже…               

Говорили долго, периодически подпитывая костёрок дровами, иногда впадали в долгое забытьё, в мыслях улетая в свою непростую, активную, прожитую жизнь, где было «всего и всякого». Сергей  вспомнил молодости «похождения», улыбнулся. Было видно, что эти воспоминания греют его душу, медовой пастилой обмазывают его сердце.

Только хотел в очередной раз рот открыть, как вдруг Николай, рукой коротко рассек воздух и словом — резко:
    — Слыхал?.. — глаза его мгновенно сузились, насторожились. Поддатые человечки замерли, напрягли уши, вслушиваясь в ночь, в мутных — себя.
    — Как будто камни загремели, — а?
    — Нет, я ничего не слышал, — кисло и сонно пробурчал Сергей, слегка расстроенный перебитой темой разговора.
    — Почудилось, наверное… 

Успокоились добытчики. Опять в разговоры, воспоминания впряглись, хотя всё больше и больше брали паузы молчания. Каждый уже не раз зевнул, веки дрёмно тяжелели, опускались, мутился взгляд, сознание. Тела уже понимали: пришла пора хоть чуток покемарить, так сказать поспать, подрыхнуть в тёплом спальнике. Разговоры как ритуал — уже все выговорены! Холодная ночь просила закругляться…

Вдруг, Николай ладонью резко закрыл свой рот, давая понять товарищу: «помолчать!». Опять закрутили головами, ушами как локаторами сканируя ночную мглу, чужое звериное пространство. Тихо встали. Серьёзными спустились к воде, на каменистый крепкий ровный бережок. Вихляво подошли к перемёту, к звёздочке. Осветили фонарём. Замерли, разглядывая заледенелую деталь от гусеничного тягача. Берег молчал, и был неприветливо холодным, диким.

                7.

                Постояли, мнениями обменявшись, к дымному хвосту в небо, на лежбище, к вещам обратно потопали, поплелись. Б-р-р, холодрыга какая!
У огня стали гадать, покуривая, мыслить…
    — Неужели «галюник» поймал, закрываясь молнией спальника, слегка растерянно пробасил Николай.
    — Не парься! — всякое бывает в лесу, — уже сонно, равнодушно ответил товарищ, — удобно спрятанный в своё спальное синтепоновое убежище. Прошла минута, и он уже храпел, выставив пьяную лицевую сторону на мороз, ровно вдыхая лечебный воздух, обретая покой, уже щупая зыбкий сон, другую жизнь.

На душистый лес, чёрную воду реки, на табор, опустился конкретный морозец, полное безмолвие, опьянённая затишь. Закоченели лохматые макушки маревых кочек. Трава пустила еле видный, посеребрённый иней. Луна — блудница, где-то шлялась совсем не желая выкатываться на дежурство.

В густоте лесной, зверьё разное притаилось: одни ко сну готовясь, другие на охоту только выпорхнули, вышли, выползли. Костёр еле слышно шипел; активность его угасала, всё меньше и меньше освещая пространство, уснувших искателей приключений.

Небесный купол, огромный, бездонный, продолжал всё больше и больше напускать таинственности, завораживающе пульсировал, как живой дышал. Иногда, в секунду одного человеческого вдоха, пространство разрезали позолоченные росчерки падающих метеоритов.
    — Вставай! — грубо тряс друга за спальник, Сергей, — выдыхая клубы морозного пара изо рта.
    — Колода! — это не глюк!.. — теперь я слышал хорошо, как камни гремели, — напряжённо тарабанил языком мужик, впрыгивая в резиновые болотники.
    — Иваныч, мож это «мишка» шарится, — равнодушно сказала сонная мордаха дружка, совсем не желая выползать из нагретой берлоги.
    — Вставай!.. Идём к берегу!.. Хорош дрыхнуть.

Спустились. К перемёту их вёл яркий, дёрганый луч шахтёрского фонаря. Пошли к знакомой точке. Опять уставились на замёрзший металл.
    — Слышь Иваныч, вроде груз наш был ближе к берегу.
    — Точно!.. Выше лежал, — выговаривается другой, ещё пьяно сонный, — подкуривая, мигая огнями, освещая своё помятое лицо, сбитые пальцы, взлохмаченные густые брови.
    — Да ты что Петрович? — Это ж какая рыбина должна быть, чтобы такие килограммы по валунам двигать? — зевнув, возбуждённо выдавливает из себя мнение напарник.
    — Не-э!.. Мож… коряга какая зацепилась, тянет… хотя…

                8.

                Решили посидеть у воды в полном покое, чтобы споймать на живца этот таинственный, странный звук. Минута, три — прошли, как вдруг, перед их прохладно подсыревшими носами загрохотало. Резко включили фонарь. Тарахтело в районе снасти. Прытко подскочили, уже порядочно, холодом безжалостным взбодрённые, до лёгкого мандража  озябшие. 
    — Старик! Бля буду, сидит хороший, если такой груз тянет, — радостно стрекочет языком Николай, не веря ещё такой удаче.

Присели на корточки, подышали друг на друга ранним перегаром, никотином. Не моргая смотрели на груз, от которого вёревка уходила в глубину. Недолго волнительно вздыхали, как перед их очами медленно, с рывком проползла тяжеленная железяка к воде. Продвинулась, и вновь испуганно замерла, застыла.

    — Ахренеть-ть! — вот это монстр к нам забрёл! — слегка матерно вылетело искреннее удивление из бывшего машиниста, при больших глазах, с радостным прихватом в горле.
    — Серёга! Едрён батон! — Это таймень... точно! 
А друг, подняв болотники, идёт в глубину, шумит водой, внатяжку держит крепкую верёвку, приятную мысль.
    — Сидит!.. Точно!.. По рывкам мощным чувствую.
    — А ты говоришь!?.. Выходит Господь услышать нашу молитву... Нынче в масть легли все наши труды, — философски  рассуждает мечтательный, радостный Сергей  Иванович Стариков, в пьяных мозгах представляя размеры удачи, придерживая голяшки сапог, чтобы водицы через верх не хлебнуть.               

В воздухе, между мужиками зажглась физически ощутимая атмосфера азарта.
    — Горячку не будем пороть, дождёмся рассвета, — говорит рассудительный  Николай, возвращаясь на стоянку. Бухтит, но соглашается нетерпеливый его друг. Настроение ртутным столбиком устремилось вверх! На волне ярких картинок  воображения, каждых уже вслух, и про себя представлял размер царь-рыбы, что в этих местах такой конечно водится, растёт, редкими счастливчиками ловится.

Коротая времечко, торопя словами рассвет, Серёга не сдюжил волнительного пресса: достал бутылочку из своего рюкзака, к розливу подготовил. Упирался друг — что горькая на вторую ночь холодную приготовлена. Только эмоциональный Старик неудержим, — бросился по кружкам эмалированным разливать, удачу крупную, раньше срока обмыть! Ну, что уж тут. Быть тому. Закусь к столу! Жидкость наружу полилась, поскользила мягкая, горькая, сладкая, самая лучшая.

Всех вспомнили, никого не забыли, и Господа похвалой сердечной отблагодарили. Святое взбрызнуть, окропить таку редку удачу! Ведь за сорок цельных лет совместной рыбалки — первый раз Боженька такие большие килограммы на крюк повесил, надёжно зацепил.

За первой и второй, за снова повторяющейся, с тостами с прибаутками к рассвету огненная вода закончилась. Качаясь, пошатываясь, спустились к краюшку берега. Раскрасневшиеся, от костра слегка подкопчённые, от пьяного внутреннего наполнения ноги уже не чувствуют брода, — им всё по колено! Языки только приятное болтают, изливаются.

                9.

                От предвкушения такого прибытка, мужики возбуждённо радуются, расслабленно гогочут!  На весь лесной край их слышно, тем пугают тишину, и всё живое, коему спать и спать ещё. Побросали окурки в стороны, каждый ладошку об ладошку потерев, пожелав удачи, пьяно влезли на борт своей лодчонки.

Решили без мотора, на одних вёслах  снасть проверять. Николай за них сел. Друг ухватил тетивой натянутый шнур. Через каждый метр большой крючок с наживкой хищно болтается. Дошли отлажено, спокойно до предполагаемой рыбины. Дальше всё произошло быстро, — мгновенно, дико даже! Как в страшном ужастике сюжет закрутился, явно с плохим исходом, концом. Бултыхалась ещё самогоночка с водочкой вместе замешанная, танцем пьяным в мозгах дружков, гоняя крепкие градусы с ног до головы.

Речка быстрая, подсказок не любит. Силой напора борта опасно куляет! Тормознулось времечко для мужиков на воде, перед краснохвостым монстром. Он вот, перед самым бортом показался, упругое тело своё сильное изгибая, в свечку высокую выше лодки пустив. В это время «философ» наклонился, осторожно шнур на себя подтягивая.

А из внутреннего кармана «сотовый» как назло вывалился, и в тёмну водицу камнем полетел. Машинально, пьянью нагнувшись, рыбак рывком тело с рукой вдогонку бросил. В эту секунду, таймень выскочивший ракетой, за собой орудие улова с острыми свободными кончиками на волюшку резко из воды высмыкнул. Всё, страшно, в одну секунду склеилось, одной нотой человеческого крика прозвучав.

Ухватился жуткой хваткой крючок огромного размера в руку Сергея, и в след  тайменю — вылетел мужик с лодки, и под воду щучкой ушёл. Одурел в один миг Николай. Хмель из головы в страхе — ноги сделал бешено за борт, трезвость в глаза, шарами биллиардными загнав. Бросил вёсла, — заорал! Кинулся к противоположному борту, испуганный, до крайности расстроенный!

Лодка качается, боками пляшет, тут и вода перед глазами пьяно, неустойчиво раскачивается, страшно пальцем грозит, словно предупреждает. Николай сам боится вылететь, — глупо нырнуть, из жизни исчезнуть! Из воды, перед его носом вымахнул  обратной свечкой, знакомый ныряльщик, — когда-то ударник коммунистического труда, бабник.

Звучно вылетел, с кривой мордахой — страхом скованной, с быстрым отборным матом цепляясь за жизнь, за старость! Выскочил — захлёбываясь водой, слюни пуская, и опять ушёл в подводный, холодный мир! На дне властелин тёмных, тайных вод — таймень, по-хозяйски мастерски играет, свой последний предсмертный спектакль. Безжалостно, через крепкий поводок Старика на дно тащит, чтобы тот утоп, захлебнулся, сдох. 

Тащит, рвёт, дёргает, — руке жутко больно делая. Наклонился через борт Николай, пытается за одежонку друга выцепить. Снова вода мгновенно вспенилась, обалдевшая от страха голова дружка показалась.

    — А-а-а… анд-риги-рид... твою перекись... водорода мать!.. Ёп… ё… ать!.. Чё застыл? — Ре-е-жь поводо-о-ок давай!!! (примерно как-то так, с матами, истерично, обезумевший от боли, от такой ужасной перспективы жить на дне реки, звучал человек-живец, плотно поймавший себя на собственную уловистую снасть).

                10.

                Кричит, горлопанит ныряльщик во всю глотку, пытаясь за борт ухватиться. От боли кривясь к дёрганому тайменю снова в гости на дно, опять, и снова уходит, синхронно сопровождает.

Выхватил из ножен тесак Колодин, никак не соображая как лучше поступить, чтобы друга спасти, — не покалечить, самому  вдогонку на остры крюки не сигануть, не зацепиться! Вынырнул опять бывший помощник машиниста из воды, ухватил его за шиворот друг, за руку, за поводок. Одним движением его отсёк. Мёртвой хваткой Серёгина пятерня сжала дюралевый борт, раскрылся его искажённый рот, криком завопил:
    — Ё-п-р-с-т-э!.. к берегу греби… давай!..

Замахал вёслами, как лопатами, бешено двигая тяжёлую воду Николай, волоча за собой крепко уцепившегося пьяного дружка, в коем жёстко сидел по самое цевьё, кованый металл перемётного крючка.
    — Ви-и-дел к-к-какой великан сидит? — рывками мычит замёрзший Серёга, пытаясь трясущими, мокрыми руками закурить на берегу, — успокоиться, выдавить улыбку, первобытную радость, от такой редкой добычи, своего спасения.
    — Великан ерунда, — как крюк будем доставать? — наклонившись, разглядывая кровоточащую рану, скривив протрезвевшую гримасу — печалится Колодин.
    — Достанем, ерунда! Главное тайменя вытащить.

Рисковать не стали. Доплыли до другого конца перемёта, отцепили мешок с камнями. И уже с берега осторожно вытащили шнур с долгожданной рыбой. Перед их ногами лежал уже обессиленный, с красными жабрами красавец-таймень, царь-рыба этих мест!  Мокрые, мятые, возбужденные, слегка огорчённые наблюдали люди за ним и гадали:
    — Думаю, — тридцатник весит?
    — Не-е! — Кривясь от боли в руке, дымя густым дымом, отвечает отчаянный ныряльщик.
    — Думаю, кило тридцать пять будет. — Я честно в воде думал, — он утопит меня, сука… силища неимоверная, дикая… Если б, был один… всё! Уволок бы… это мама не горюй! Жалко только сотовый телефон. Светка ведь на день рождения только подарила.
    — Во бля… натура! — Сам чуть не сгинул, а тут по безделушке ноет.

Успокоившись чуток, мысли испуганные, страшные, в голове собрав, Николай говорит, на повреждённую  руку глядя.
    — Помочиться надо на рану, чтобы заражения не было…
Выпучил протрезвевшие глаза напарник, на кореша в сомнениях — пялится.
    — Блин! Ну, что смотришь Серега? Моя бабка, всегда так учила нас с детства, когда большая рана кровью обливалась…
    — Лан! Лан! — Уговорил! — кривится раненый, тяжело вставая с мёрзлой земли.  Всё сделали  вместе, друг другу помогая, — как бабка Колькина учила, как помнил её внук.

Утро чудесное, солнечное, бархатное. Лес спозаранку таинственно нежен. Ожил, утонул в трелях, песнях, свисте. Казалось, что обитатели его играют шикарную свадьбу или деторождение. С мари доносились еле уловимые вздохи. По-видимому, это лохматые макушки кочек, сушат свои сырые, густые травы-волосы, тихонечко радуются солнечным лучам, и ветерку игривому.

Горизонты голубоватые, с розовыми заштрихованными оттенками, без единого облачка. Мороз отступал, тепло наоборот приходило, заполняя собой день, пространство, время. Вовсю чувствовалась, трепетная, чувственная осенняя поэзия, благодать.

Хотелось ещё остаться на сутки, ибо так всегда было по жизни! Уж до чего, чудненькие денёчки стоят, просто сказочные! Но!.. Решили не испытывать судьбу, не стали сами «делать больно» руке, пусть с ней доктор колдует, возится. Усмирили костер, с прощением совсем затушили. Скоренько снасти собрали, с дополнительной рыбой ещё загрузились.

Огляделись. Вроде всё! Надо чалить, спешить. «Ну что, прощай любимый лес! До встречи верная любовница-река, — нет тебя милей и краше!..» — думает каждый из них про себя, усаживаясь удобно в лодку. Реку вдруг начинает бить мелкая зыбь, ровно всё понимает, чувствует, видит.

                11.

                Резко, ветром к берегу погнала  крупную рябь. Яко живая, женскую душу имея, протянула свои мелкие волны-руки к мужикам, пытаясь обнять, приласкать, поблагодарить своих преданных постояльцев. С тайменем, развалившимся на солдатской накидке, гулко понеслись вниз по течению, на лодочную станцию, к машине своей. Надо было в медицинский пункт успеть, человеку жизнь, настроение спасти.

Прямо несётся лодка, воет, спешит. Впереди мирная прелесть встречных видов, глаз человеческий, и душу витамином подпитывает, жажду жизни воспалённо обостряя. Прозрачная река шипит под днищем, бьётся об борта холодными брызгами. Мотор уже час гудит ровно, правильно, мчит своих седоков домой.

    — Налимов и ленков потом положи в пакет, — сказал больной, не сводя живого взгляда с тайменя.
    — Я их хирургу подгоню, который будет грамотно со мной возиться, резать…
Встречный дерзкий ветер, безжалостно сёк лица несущимся путникам, друзьям.
    — Ну, что... на Ниман рванём в пятницу, — вклинивается в рёв мотора, улыбающийся Старик, поглядывая на обрывистый берег, где на взгорке одиноко стояла грустная осинка, слегка овдовевшая уже на красно-оранжевую листву, одеяние. В милой печали, еле заметно машет, шелестит листвой, как будто завидует мужицкой активной жизни, стремлениям, мечтам.
    — Как скажешь! — громко кричит рулевой, сбавляя ход.

       Волнительно огибает лодка знакомый мыс, вывозя таёжников на чудные просторы. Здесь река, ровнёшенько, широко бежит, между скалистых щёк быстро протекает, до самого железнодорожного моста неописуемой «аватаркой». В нежно сиреневой дымке воздуха, виднеется его серебристое тело.

Будто изящной гусеницей перегородил своенравную реку, соединив берега, такую разную жизнь. «Ну, вот мы  и дома!» — улыбаясь, игриво подмигивает Николай своему другу, и снова делается внимательным, сосредоточенным, задумчивым. У него правда на душе легкая грусть, ведь праздник вот-вот закончится, за спиной останется, уже только в памяти сохранится, никогда-никогда не забудется, никогда-никогда не повторится.         

               
               
                Апрель 2019 г.