ОБЩИЙ ОТЕЦ
Сельцо Ерофеевку облетела радостная весть: прибыл домой с войны кузнец Семён Смолов. Немногие мужчины возвращались оттуда. А кто и пришёл – то весь израненный, искалеченный.
- Бабы, слышали, возвернулся к Насте Семён – выпалила новость раскрасневшаяся Верка, словно это она дождалась своего… Не обошло Настьку счастье. Выстрадала свой фарт!
А осчастливленная Настя пребывала на седьмом небе. Как же! Целый, живой, долгожданный явился к ней. Ласковыми руками, будто ребёнка, нежно трогала упругое, словно стальное, тело Семёна, и не находила следов изъяна. Видно, в рубашке родился он. «Прям чудо: ни одна пуля, ни один осколок не зацепили его, - удивлялись старики».
Всем миром собирали застолье. Торжественно, как некий символ, выставили на стол сулею сивухи. Разговор повёлся крупный, громкий. Седобородый дед Ефим Миныч всё приставал к Семёну.
- Сём, а Сём, поведай нам, как ты немчуру-то колотил?
- А всяко бывало, дедуль: сперва колотили нас, а после - мы их, - в долгу не оставались, - с неохотой отвечал Семён, не любивший, как и все фронтовики, рассказывать о войне; Тот, кто побывал на передке – больше смалчивал; тыловики же – изображали из себя героев.
… Жадная по мужским ласкам Настька, сполна испила их в ту ночь за все годы одиночества. Ей не верилось, что обнимает её сейчас любимый муж. Утром, как в былые годы, Семён отправился в кузню, прихватив с собой спрятанный в укромном месте, тяжёлый молот. Бабы, завидя Семёна, голодными глазами провожали крепко сбитую, ладную фигуру черноволосого кузнеца, откровенно завидуя рыжеватой, круглолицей Настьке. Кто-то из молодух обронил невзначай: «А я уже не помню, как пахнет мужик-то». На удивление, как бы вросшая в землю, продымленная кузня оказалась непорушенной, лишь косо висела на одном завесе щелястая дверь. Приведя в порядок помещение, Семён вздул очаг. И скоро раскалённый добела кусок металла, лёг на поржавевшую наковальню. Соскучившись по любимому занятию, Семён упоённо работал молотом. Кузнечное ремесло передал ему в наследство отец. Считай, сызмальства Сеня вертелся возле бати, а позже стал ему за помощника. Силушкой Бог не обидел мальца. Молотом баловался, как игрушкой. Местные парни, наслышавшие о крепости Семёна, бороться с ним не пытались, особенно после того случая, когда Семён забросил в палисадник к Мироновым Кириллку, оскорбившего Настьку. С тех пор присмиревшие, молча расступались, давая ему дорогу.
… Текли тихие, послевоенные изнурительные дни, наполненные непрестанными заботами о хлебе насущном. А бабы-молодухи, несмотря на нелёгкий труд, так и не дождавшись с войны своих милых, утомлённые, забеганные в хлопотах, душной летней ночью не оставляли грёз о грешной любви. Как-то в праздник встретили Настю: «Ты бы, девка, одолжила хоть на время своего милёнка. Нешто тебе одной пользоваться? Мы тоже хотим! Что возьмёшь со стариков да инвалидов. У них, поди, у всех – на полшестого»!
- Вы что, учумели? – покраснев до корней волос, вспыхнула Настасья. Но вдовы быстро проторили дорожку к сердцу Семёна Силантьевича. Стали приглашать к себе что-то починить в хозяйстве. А там - и чарочка. А после – и ночлег. Сегодня – у Марии, завтра – у Фроси, потом – у Пелагеи, Прасковьи… Строгая, высокая, как жердь Стефания, установила очередь: и женщины чётко её придерживались. Настя давно смирилась с этим: невольно пронялась сочувствием к своим подругам-товаркам. Вскоре стали заметны следы посещения вдов Семёном. Затяжелели бабы от Селантьевича, и как подошёл срок, начали рожать: да всё пошли ребята. Шутили старухи: «Теперь у них будет общий, один на всех отец, Семён Силантьевич».