Г-н и мадам Леребур были одного возраста, но муж казался моложе, хотя выглядел слабее жены. Они жили близ Нанта в красивой сельской местности, куда переехали, продав имущество в Руане.
Дом был окружён красивым садом, в котором находился птичник, китайская беседка и небольшая оранжерея. Г-н Леребур был низеньким, кругленьким, добродушным бонвиваном. Его сухопарая жена имела всегда недовольный вид, в отличие от мужа. Она красила волосы и порою читала романы, будившие мечтания в её душе, хотя она и говорила, что презирает подобное чтиво. Её считали женщиной больших страстей, хотя она ничего не делала, чтобы это мнение было оправдано. Однако её супруг иногда говорил: “Моя жена – это бравая женщина!” с таким видом, что это вызывало желание делать выводы.
На протяжении последних лет она стала агрессивной в поведении с г-ном Леребуром, была всегда раздражена и груба, словно её мучила какая-то скрытая боль. Отсюда вытекали недопонимания. Теперь супруги почти не разговаривали друг с другом, и жена, которую звали Пальмира, без конца изводила мужа, которого звали Гюстав, засыпая его упрёками, обидными намёками и колкими словами без видимых причин.
Он изо всех сил старался угодить ей и не терял своего привычного весёлого расположения духа, которым был одарён от природы и которое помогало ему сносить поведение жены. Но он спрашивал себя, что же могло так сильно ожесточить его жену, так как понимал, что у этого раздражения должна быть скрытая причина, хотя ему так и не удавалось понять её.
Он часто спрашивал её: “Скажи, моя хорошая, что ты имеешь против меня? Я чувствую, что ты от меня что-то скрываешь”. Она неизменно отвечала: “Да ничего я против тебя не имею. К тому же, если бы что-то и было, ты сам должен догадаться. Я не люблю мужчин, которые ничего не понимают, и надо приходить им на помощь, чтобы у них в голове прояснилось”. Он бормотал в растерянности: “Я вижу, что ты не хочешь ничего говорить”. И уходил, ломая голову над этой загадкой.
Ночи стали особенно мучительны для него, так как они продолжали спать в одной кровати, как образцовая пара. Тогда она начинала выиискивать малейший повод, чтобы уязвить его. Она выбирала момент, когда они лежали рядом, чтобы упрекнуть его за храп. Она обвиняла его в том, что он слишком располнел: “Ты занимаешь всё пространство, настолько ты разжирел. И ты такой потный, как растопленное сало! Думаешь, мне от этого приятно?” Она заставляла его вставать под любым предлогом, то посылая его за газетой с первого этажа, то за бутылочкой апельсиновой воды, которую он не находил, так как она прятала её. Она тогда кричала саркастическим тоном: “Ты должен знать, где она находится, растяпа!” Когда же он возвращался в спальню с пустыми руками, побродив с час по уснувшему дому, она говорила ему в знак издевательской благодарности: “Ладно, ложись. Ты похудеешь и будешь похож на выжатую губку, если будешь много ходить”. Она постоянно будила его среди ночи, жалуясь на спазмы в животе и требуя, чтобы он растёр её тряпкой, смоченной в одеколоне. Он изо всех сил старался вылечить её и предлагал разбудить их служанку Селесту. Тогда она начинала сердиться и кричала:
“Ну и дурень же ты! Всё, у меня уже не болит, спи!” Он спрашивал: “Боли правда прошли?” И она грубо бросала ему: “Да, замолчи и дай мне спать. Ты ни к чему не способен, даже растереть женщину”. Он отчаивался и начинал что-то лепетать, заикаясь. Она раздражалась ещё больше: “Хватит! Довольно. Оставь меня в покое...” И отворачивалась к стене.
Но однажды ночью она так резко начала трясти его, что он подскочил на кровати с прытью, которая была совсем не свойственна его комплекции.
Он пролепетал: “Что?… Что случилось?” Она тянула его за руку и щипала так сильно, что он чуть не закричал. Она прошептала ему на ухо: “Я услышала шум в доме”.
Привыкнув к тревогам и чудачествам жены, он не нашёл ничего лучшего, чем сказать: “Какой шум, дорогая?” Она задрожала, как безумная, и ответила: “Шум… шум шагов… Там кто-то есть”. Он недоверчиво переспросил: “Кто-то есть? Ты уверена? Да нет же, ты ошиблась. Кто там может быть?” Она вспыхнула: “Кто? Воры, дурак!” Он завернулся в одеяло: “Да нет же, дорогая, там никого нет, тебе это приснилось”. Тогда она сдёрнула одеяло и выпрыгнула из кровати:
“Да ты ещё и трус, к тому же! Но я не собираюсь позволять, чтобы меня зарезали в моей постели”. И схватив щипцы для угля на камине, она встала в боевую позу возле двери, запертой на задвижку.
Смущённый и пристыженный этим выражением храбрости, он тоже встал, не снимая ночного чепца, взял лопатку и встал рядом с женой.
Они 20 минут ждали в полной тишине. В доме больше не раздавалось ни малейшего шума. Тогда рассерженная мадам вновь легла в кровать, сказав: “Я уверена, что там кто-то был”. Чтобы избежать ссоры, на следующий день он не упоминал об этом происшествии.
Но на следующую ночь жена разбудила его вновь, охваченная ещё большим приступом паники, чем накануне:
“Гюстав, Гюстав, кто-то только что открыл дверь в сад!” Удивлённый такой настойчивостью, он подумал, что его жена страдает лунатизмом, и попытался стряхнуть с неё опасный сон, когда и впрямь услышал тихий шорох по стене дома.
Он встал, подбежал к окну и увидел белую тень, которая пересекала аллею.
Он растерянно прошептал: “Там кто-то есть!” Затем чувства вернулись к нему, и он почувствовал внезапный прилив гнева, какой испытывает собственник, когда его пытаются ограбить, и произнёс: “Погодите же, я вам покажу!” Он бросился к секретеру, открыл его, схватил револьвер и побежал к лестнице. Обезумевшая жена бежала за ним, крича: “Гюстав, Гюстав, не оставляй меня одну! Гюстав! Гюстав!” Но он не слушал и уже открывал дверь в сад.
Тогда она вернулась в спальню и забаррикадировалась.
Она ждала 5, 10, 15 минут. Её начал охватывать ужас. Без сомнения, они убили его, зарезали, задушили. Она бы предпочла услышать 6 револьверных выстрелов, знать, что он отбивался, защищался. Но эта тишина переворачивала в ней всю душу.
Она позвонила, чтобы вызвать Селесту. Селеста не пришла, не отозвалась. Мадам Леребур позвонила снова, готовая упасть в обморок от страха. Дом казался вымершим.
Она прижалась лбом к стеклу, стараясь различить что-нибудь в темноте, но смогла разглядеть лишь тень кустов и серые полосы дорог.
Часы пробили 23.30. Её муж отсутствовал уже 45 минут. Она больше никогда его не увидит! Нет! Не увидит! Она упала на колени, рыдая.
Два лёгких удара в дверь заставили её подскочить. Г-н Леребур звал: “Открой, Пальмира, это я”. Она бросилась к двери, открыла её и увидела мужа, который стоял, уперев руки в бока, со слезами на глазах. “Откуда ты пришёл, глупец? Ты бросил меня здесь подыхать от страха одну, тебе было всё равно...” Он закрыл дверь и начал хохотать, как безумный.
Изумлённая мадам Леребур замолчала.
Он лепетал: “Это… это… К Селесте приходил ухажёр на свидание в оранжерею… Если бы ты знала… что я… что я… там увидел...” Она побледнела и начала задыхаться от негодования. “Что?… Что ты сказал?… Селеста?… В моём доме?… В моей оранжерее?… И ты не убил этого негодяя, её сообщника?… У тебя был револьвер, и ты не убил его?… В моём доме!… В моём доме!...” Она села в изнеможении.
Он сделал антраша, похрустел пальцами, прищёлкнул языком и опять засмеялся: “Если бы ты знала… если бы ты знала...” Внезапно он обнял её.
Она отбивалась. Её голос пресекался от гнева: “Я не хочу, чтобы эта девчонка оставалась у нас ни дня, слышишь? Ни одного дня… ни одного часа. Когда она вернётся, мы вышвырнем её вон...”
Г-н Леребур обнял жену за талию и начал осыпать поцелуями её шею, как много лет назад. Она опять замолчала от удивления. Но он, подняв её на руки, понёс на кровать…
В половине десятого утра Селеста, удивлённая тем, что хозяева ещё не встали, постучалась в их дверь.
Супруги лежали в постели и весело беседовали. Служанка изумлённо остановилась и сказала: “Мадам, ваш кофе”. Но мадам Леребур произнесла ласково: “Принеси его сюда, девочка моя, мы очень устали. Мы плохо спали”.
Едва девушка вышла, как г-н Леребур вновь начал смеяться, щекоча жену, и говорить: “Если бы ты знала! Если бы ты знала!” Она взяла его за руки: “Спокойно, дорогой, если ты будешь так сильно хохотать, ты себе навредишь”. И она нежно поцеловала его.
Мадам Леребур потеряла всю свою язвительность. Когда ночи лунные и светлые, супруги иногда выходят, крадучись, вдоль зарослей и клумб в маленькую оранжерею на краю сада. Они стоят там и смотрят внутрь, словно видят что-то очень интересное.
Плату Селесте подняли.
Г-н Леребур похудел.
26 июня 1883
(Переведено 16 апреля 2019)