Урожаи и доходы русского крестьянства, в начале ХХ века.
(Продолжение, предыдущая глава:http://www.proza.ru/2019/04/12/547)
В прошлой главе шла речь о том, в каких жилищах, в массе своей жили русские крестьяне в средней полосе России в начале ХХ века. Разумеется, встречались и исключения из этой повальной бедности и нищеты. Никто не уверяет, что ТАК жило тогда ВСЕ крестьянство ПОГОЛОВНО.
На Севере России (Архангельская губерния), Дальнем Востоке, казачьих районах и т.д. конечно же, тогда имелись и зажиточные кулацкие хозяйства, и дома «крепких середняков», да и деревни порой были побогаче тех, что описал А.И. Шингарев в своем исследовании.
Но огромная масса крестьян тогда, увы, жила очень и очень бедно, что, кстати, было хорошо известно в то время всем жителям России, в том числе и представителям обеспеченных классов, офицерства, интеллигенции.
Через 7 лет после опубликования работы А.И. Шингарева ««Вымирающая деревня: Опыт санитарно-экономического исследования двух селений Воронежского уезда», началась Первая мировая война.
Миллионы русских крестьян, из десятков тысяч таких вот «Мохноваток», были мобилизованы в армию и направлены на фронты ПМВ.
В августе 1914 года две русские армии (1-я ген. Ренненкампфа и 2-я ген. Самсонова) вторглись в Восточную Пруссию с целью разгромить 8-ю германскую армию (ген. Притвиц) и подготовить условия для наступления «в самое сердце Германии» русских армий, развернутых в Царстве Польском. Поначалу наступление развивалось успешно, и нашими армиями была занята значительная часть территории Восточной Пруссии
Давайте посмотрим, что же увидели русские солдаты в августе 1914 года, в Восточной Пруссии. Какое впечатление произвело на них уровень жизни и быта немецких крестьян в Восточной Пруссии?!
Как известно, абсолютное большинство солдат царской армии были неграмотными, или малограмотными.
Поэтому оставшиеся в живых участники походов в Восточную Пруссию, из числа солдат и унтеров, никаких письменных воспоминаний почти не оставили.
Однако сейчас опубликованы выдержки из дневника солдата и Георгиевского кавалера Александра Субботина из Горицкой волости.
30 июля 1914 года дивизия, в рядах которой оказался мобилизованный улан А. Субботин, стояла в деревне Ольшанке, а 31-го выступили в направлении на Магрибовен.
Вот, что он записал в своем дневнике:
«3 августа дивизия выступила, и в 6 часов вечера перешли границу около Филипповской таможни по направлению к городу Марускену, что в версте от границы России. В 6 часов 45 минут мы пришли в город Марускен. Но когда стояли на границе, то тут правее нас была уже наша пехота, которая перешла из города Сырного завода.
Пехота на досках по шесть и более сыров грузили как чашки и катили целые бочки русского сливочного масла, которое ели прямо руками или мазали на сыр.
И вот по приезде в город мы тоже начали грабить.
Сломали ихние погреба, повытаскивали гармошки, принесли вина, и началось настоящее пированье. На столах появились гуси, утки, яйца, мясо и вино с яблоками. Но не успели еще попировать, как нас подняли по тревоге. Быстро поседлали лошадей, тут же пронеслась весть как молния, что немецкая пехота идет на нас… По левому флангу по ползущим немцам мы дали залп из винтовок, но темнота мешала стрельбе. Немцы отошли назад.
Скоро все успокоилось, а мы расседлали лошадей и снова стали пировать. После пира я расположился спать около своего коня Гадальника и скоро заснул.
4 августа 1914 года.
…опишу Пруссию. Мне впервые пришлось видеть этот строгий порядок. Здесь нет тех милых хат и дворов, в которых живет русский народ. Прекрасные хутора и гранитные дворы. На пути мы встречали хорошие шоссейные дороги и прекрасные гигантские дерева, посаженные по краям дороги. Здесь встречаются яблони, груши, тополя, липы, вообще тот лес, который дает большую тень, и лучшее обоняние воздуха тут. Неутомительная дорога, и дышится самым лучшим воздухом. На каждой версте стоит столб с указанием ряда направлений и расписаниями. И везде столбы каменные, вечные. Вот вам какая Германия!
8 августа выступили и пришли в деревню Альботвинген. По дороге в деревнях расстреляли около восьми шпионов. Идя по дороге, мы уничтожили две высокие вышки для наблюдения.
В четыре часа утра приехали Рязанов и Юрчук, которые по дороге нашли двух девушек и забрались с ними в рожь полюбезничать. …приказали дать обоим по пять розг».
Не слишком-то строго наказали этих двух солдат, которые «любезничали» во ржи с какими-то местными девушками, согласитесь. На этом в воспоминаниях А. Субботина о В. Пруссии больше ничего не говорится.
Поэтому, кроме воспоминаний А. Субботина, нам придётся довольствоваться воспоминаниями офицеров русской армии, тем более, что младшие офицеры русской армии, служившие непосредственно в ротах и других боевых подразделениях, довольно хорошо знали своих солдат и могли достоверно отображать их впечатления от увиденного в Восточной Пруссии.
Есть малоизвестная книга командира роты Уфимского пехотного полка капитана А. А. Успенского «На войне», написанная им уже после войны, на основании своих фронтовых дневников.
(Издана она была в эмиграции, так что пресловутая «большевистская цензура» никак не повлияла на её содержание).
Автор очень подробно описывает ход боевых действий своего полка, действовавшего в составе войск 1-й Армии генерала П. К. Ренненкампфа.
Вот как он САМ воспринимал уровень жизни населения Восточной Пруссии:
«Немцы после Гумбиненского поражения отскочили далеко на запад, не задержавшись даже на такой выгодной позиции, как Ангерапская, где потом, зимой, они совершенно приостановили наше второе наступление на Пруссию.
Отступление их войск от Гумбинена носило характер совершенного бегства, как сообщили нам местные литовцы и пленные из поляков.
Занимая новые области Восточной Пруссии, какое довольство, достаток и даже богатство видели мы здесь во всем на каждом шагу!
Каждая усадьба простого крестьянина снабжена десятком земледельческих орудий, телефоном, электричеством, велосипедами, газетой. Везде водопровод и канализация!
А какие "дворцы" для скота с электричеством, с асфальтовым полом, бассейнами проточной воды и т. д. На полях нет и кусочка невозделанной земли.
Сараи и погреба битком набиты "впрок" всякой снедью и припасами! В чуланах и погребах сундуки с огромными запасами одежды и белья! Чего немцам было еще надо?! Зачем кайзер и его правительство захотели искать лучшего?!
Вот, наконец, при дальнейшем нашем продвижении вглубь Пруссии, от Инстербурга стали попадаться навстречу огромные фуры с беженцами; их направляли наши коменданты к границам России.
Старики, женщины, дети сидели в этих фурах, сзади шел привязанный скот, как-то: коровы, телята, лошади. На возах этих - всевозможный домашний скарб, даже мебель!
... Жителей в местечках и усадьбах совершенно не было, но видно было, что они бежали недавно. В домах мы заставали еще теплую плиту, еще не остывшее жаркое, неоконченную на швейной машине работу; гуляющих около домов лошадей, коров, свиней и много домашней птицы, которая и попадала тогда в ротный котел!
Вообще, во время первого нашего наступления в Восточную Пруссию, помимо сытного, обильного в то время казенного довольствия, солдаты питались гусями, индюками и свининой в разных видах!»
Как видим, даже командир роты (в общем-то не бедный человек) был поражен этими «реалиями» жизни ПРОСТЫХ КРЕСТЬЯН в тогдашней Восточной Пруссии!
Но может быть, капитан Успенский просто плохо знал быт и уровень жизни русского крестьянства и напрасно удивлялся?!
Посмотрим на другие свидетельства. Вот отрывок из записок капитана Генерального штаба Б.Н. Сергиевского «Пережитое. 1914» (Книга, написанная на основе его дневниковых записей, также была издана в эмиграции, в Белграде, в 1933 году).
Капитан Сергиевский воевал в составе XXII Финляндского армейского корпуса.
Вот его впечатления от Восточной Пруссии:
«25 августа (7 сентября) 1914 года.
Около часа дня мы переехали государственную границу. При приближении к ней, по обе стороны шоссе тянулась русская деревня. Довольно чистенькие, но очень скромные крестьянские домики. Около последнего из них на обочине шоссе гордо, возвышался на бело-черно-желтом столбе черный двуглавый орел.
Шагах в 30 далее лежал поверженным на землю почти точно такой же столб, но с одноглавым орлом... Сейчас же дальше началась немецкая улица селения Гросс-Просткен - огромные двухэтажные здания, садики с железными решетками, прекрасные службы, тротуары и т. д.
Разница между русской и германской деревней была поистине изумительна. Но ведь и то правда - мы были уже "в другом царстве, в ином государстве...".
Но может быть, это просто «баре» удивлялись, а нашим крестьянам такие картины жизни были привычны и удивления не вызывали?!
У Сергиевского в книге есть описание очень характерной сцены. (Дело происходит в восточно-прусском городке Маркграбово, осенью 1914 года):
«3-я Финл. стр. бригада продолжала движение вглубь Германии. Противника не было. Жителей также не было. Отдельные дома и целые селения стояли пустыми. Жители ушли со своими войсками, видимо совершенно наспех, бросив все свое имущество…
Я заметил, что два стрелка вышли из колонны и зашли в дом. Я слез с лошади и тоже зашел в него, предполагая, что увижу картину грабежа.
Дом был брошен жителями.
Его две-три комнаты были прилично обставлены. Мягкая мебель, стенные приличные часы, занавески, картины, даже пианино. В тоже время ясно было, что хозяева простые люди, но зажиточные, как большинство немецких крестьян.
Наши стрелки стояли среди комнаты, видимо удивленные.
"Ваше высокоблагородие, обратился один из них ко мне, кто жил в этом доме? Немецкий барин?".
- Не думаю, вероятно обыкновенный крестьянин.
"Как же у мужика, да этакие вещи?".
- Германские крестьяне, братцы, живут богато. Это дом простого человека.
Стрелки были, видимо, поражены. Они глядели друг на друга и лица их постепенно принимали озлобленное выражение.
Вдруг они повернули свои винтовки прикладами вверх и, крича ругательства по адресу "проклятых немцев", стали ударами прикладов сокрушать все, что было возможно: часы, посуду, картины...
Я прекратил эту безобразную сцену, выгнав стрелков из дома.
Когда я в дальнейшем пути и в следующие дни видел повсюду разгромленные, именно разгромленные, а не ограбленные, немецкие дома, то я понял, в чем дело: наш некультурный простолюдин, выросший в нищете, не мог подавить в себе раздражения и животной ненависти при виде богатства врага.
Он привык, что богато живет "барин".
Этого, своего, русского барина он тоже не ахти как любил; но увидеть богатое жилище простого мужика, да еще того "немца", из-за которого ему пришлось идти на войну, - это вызывало в нем прямо-таки чувство бешенства».
ОЧЕНЬ интересный и важный эпизод.
Тут требуется подчеркнуть несколько моментов:
- Обратите внимание, что офицер Генштаба русской армии УВЕРЕН, что наш ПРОСТОЛЮДИН (а 95% наших солдат как раз и были «простолюдинами») ВЫРОС В НИЩЕТЕ!!!
Это для него абсолютная реальность, и он говорит об этом без всякого пафоса, или эмоций, как про общеизвестный факт и данность;
- Также ДЛЯ НЕГО нет ничего удивительного в том, что БОЛЬШИНСТВО немецких крестьян ТОГО ВРЕМЕНИ были людьми ЗАЖИТОЧНЫМИ. Мягкая мебель, приличные часы и даже пианино (!!!) в доме немецкого крестьянина не вызвали у него никакого удивления. Видимо бывая, до войны в Германии он видел, что это там обычное явление;
- а вот для русских СОЛДАТ все увиденное было настоящим ПОТРЯСЕНИЕМ.
Русские солдаты были УВЕРЕНЫ, что ТАК богато жить могут ТОЛЬКО «БАРЕ»;
- Очень важна (как предвестие будущих революционных потрясений в России) и фраза Сергиевского о том, что русские крестьяне и своих-то «бар» не слишком жаловали. Это тоже было для него совершенно понятно.
Знаменитый русский генерал В.И Гурко командовал одной из кавалерийских дивизий, входивших в состав 1-й Армии Ренненкампфа. Кстати сказать, командовал хорошо. Именно его дивизия совершила рейд в конце августа глубоко в немецкий тыл, к Алленштайну, стремясь выяснить судьбу 2-й русской Армии и её командующего Самсонова. Выручить им никого не удалось, но сам рейд был проведён дерзко и успешно.
Вот что писал В.И. Гурко о Восточной Пруссии:
«...в окрестностях не было недостатка в съестных припасах и фураже; на походе мы обнаруживали поразительное изобилие сельскохозяйственных продуктов.
Были районы, через которые германские или наши собственные войска проходили по пять или шесть раз, в каждом случае забирая все необходимое для своего снабжения.
Несмотря на это, поздней осенью 1914 года, во время нашей второй кампании в Восточной Пруссии, мы обнаружили сохранившиеся в этих местах громадные запасы продовольствия для людей и фуража для лошадей.
И это – несмотря на то, что все армии, побывавшие там, использовали провиант, нисколько не заботясь о будущем.
На меня произвели сильнейшее впечатление чрезвычайно высокие стандарты научного ведения сельского хозяйства, которые в Восточной Пруссии соблюдались повсеместно. Дело было не только в исключительном прилежании крестьян при обработке своих ферм, но и в том, что правительство, без сомнения, оказывало им всяческую поддержку.
Очевидно, только радикальными правительственными мерами можно было объяснить тот факт, что во всех районах Восточной Пруссии, через которые мы проходили, весь крупный рогатый скот был голландской породы – черные с белым животные, которых германцы, по всей вероятности, считали наиболее подходящими для этой страны. Кроме того, очень сильное впечатление на всех нас произвело богатство крестьянских хозяйств и странное единообразие их построек.
Все подворья состояли из нескольких каменных строений, в одном из которых жили хозяева, а другие использовались для сельскохозяйственных нужд; все вместе было обнесено высокими каменными стенами.
Изобилие продуктов, богатство (!!!) крестьянских хозяйств в Восточной Пруссии поразило даже далеко не бедного царского генерала, как видим.
Как знать, может быть, если бы царское правительство проявило хоть десятую долю той заботы о крестьянстве, которую видели германские бюргеры от своего кайзера, возможно, что и никаких революций в России не произошло бы?!
Теперь, после этих свидетельств об уровне жизни обычных немецких крестьян, вернемся к изучению исследования А.И. Шингарева.
Напомню, что он утверждал буквально следующее:
«Картина физической и материальной немощи населения, к тому же стоящего очень невысоко в культурно-бытовом отношении, почти безграмотного, забитого и лишённого стойкой самодеятельности, была тем более тяжка, что она являлась как бы характеристикой общего положения сельского населения обширного района России, в данном случае лишь весьма резко выразившегося в силу особо неблагоприятных земельных условий.
Состоявшиеся вскоре по окончании моей работы заседания Воронежского уездного комитета по выяснению нужд сельскохозяйственной промышленности, в которых и на мою долю выпала честь участвовать, вполне подтвердили ТИПИЧНОСТЬ (выделено мной – прим.) обследованных мною селений…
Типичность положения описанных мною деревень была отмечена в то время и многими органами нашей печати, весьма сочувственно отнёсшейся к моей работе.
В наиболее обстоятельных отзывах было указано на тесную зависимость такого состояния наших селений с общими условиями русской жизни, отмечен резкий контраст между показным блестящим финансовым состоянием Русской империи и прогрессирующим разорением крестьянских масс бесправных и обездоленных».
Очевидно, что КЛЮЧЕВЫМИ словами в этой оценке А.И. Шингарева положения русского крестьянства, является его констатация как «бесправного и обездоленного».
Какой же размер имели крестьянские наделы земли в этой благодатной, черноземной полосе России?!
«Н.-Животинное и Моховатка получили при освобождении от крепостной зависимости даровой, так называемый «нищенский» надел. Этот надел, состоявший в общем пользовании обоих селений, был выделен им в количестве 320 десятин плохой песчаной земли на 395 ревизских душ: 227 душ в Н.-Животинном и 169 душ в Моховатке.
– Пользуются этим наделом крестьяне и в настоящее время по ревизским душам; земля, оставшаяся в обоих селениях за смертью одних хозяев, или после ухода на сторону других – поделена по тем же наличным ревизским душам…
Пашни - 66,3 дес., что составляет в Моховатке надел на 1 душу величиной 3 саж. ширины на 80 длины или 1,5 саж. ширины на 120 длины, т.е. узкую длинную полосочку земли в виде ленты. Животинцы переделили всю землю в 1894 году, уравнявши усадебную землю с полевою, при чём на каждую душу пришёлся участок земли 11 сажен шириной и 60 длиной.
У нескольких домохозяев вся эта земля находится под усадьбой и огородом, и в поле нет ни одной борозды.
В Моховатке землю не «равняли» ни разу. Не было больше переделов и в Н.-Животинном, потому что «делить нечего».
Если подвести итог всему доходу, который имеют животинские и моховатские крестьяне на каждую душу своего надела, то получатся такие количества, сообразуясь со средним урожаем. Леса приходится через 2-3 года по половине воза мелкого хворосту и по 5-10 слег (т.е. тонких жердей) на душу.
Сена в средний год накапливается от 10 до 20 пудов на душу, оно невысокого качества, с бурьяном, потому что до 9-го мая по лугу пасётся скотина, и затем уже луг запускают под траву.
Ржи уродится на надельной земле на 3-4 души 5-15 пудов, проса 3-10 пудов с десятины.
Овса никогда не сеют, гречиху сеют очень редко, изредка на залогах сеют бахчу арбузы и дыни. Таким образом, средний ежегодный доход с надела на 1 душу в общем является крайне ничтожной величиной и, т.к. теперь на каждую прежнюю ревизскую душу приходится около 3-х душ населения, то станет вполне понятно, что прокормиться на получаемые продукты со своего надела даже в средний урожайный год крестьяне не могут.
Нельзя в самом деле прокормить в год 3-х едоков каким-то до смешного малым урожаем в 5 пудов ржи, нельзя прокормить ни корову, ни лошадь или несколько овец 10-12 пудами сена в год, нельзя, наконец, протопиться зиму, получая 0,5 воза хвороста через 2 года!
Естественная сила вещей должна была заставить население снимать землю в аренду или искать каких-либо иных источников дохода, заняться промыслами.
И условия аренды, и организация промыслов создались под давлением крайней необходимости заработка, диктовались перспективой самой настоящей, хронической голодовки».
Сделаем небольшой комментарий к этому.
Обратите внимание, что русские крестьяне «получили при освобождении от крепостной зависимости даровой, так называемый «нищенский» надел!!!
Замечательный термин придумали современники для характеристики полученных крестьянами «при освобождении» земельных участков, не правда ли?!
Как ни странно, для современного читателя, это прозвучит, но широко распространенным мнением тогда было то, что «до освобождения» крестьяне жили лучше и богаче.
Вот что писал об этом, в своем докладе, «Воронежский уездный комитет по выяснению нужд сельскохозяйственной промышленности»:
«В короткий пореформенный период местность уезда изменилась до неузнаваемости.
Леса поредели и сократились в площади, реки обмелели или местами совершенно исчезли, летучие пески надвинулись на поля, сенокосы и др. угодья (распаханные), поля поползли в овраги, и на месте когда-то удобных земель появились рытвины, водомоины, рвы, обвалы и даже зияющие пропасти; земля обессилела, производительность её понизилась, – короче, – количество неудоби увеличилось, природа попорчена, естественные богатства истощены, а естественные условия обезображены.
Вместе с тем в самой жизни населения проявилась скудость, обеднение, вопиющая нужда».
Удивляет и нищенское количество дров, которое эти воронежские крестьяне могли получить для отопления своих жилищ: «Леса приходится через 2-3 года по половине воза мелкого хворосту и по 5-10 слег (т.е. тонких жердей) на душу».
Не удивительно, что им приходилось топить печи соломой и, чтобы не замерзнуть, утеплять избы, обмазывая их для этого навозом!
Какое уж тут «еженедельное мытье крестьян в собственных банях», о котором нам сейчас взахлеб рассказывают нынешние сочинители…
Продолжим анализ исследования А.И. Шингарева.
Вот что он рассказывает об урожайности:
«Всего было собрано с арендной земли ржи в Н.-Животинном 4 577 пудов, т.е. 31,1 пудов с десятины (считая 45,5 испольных десятин пополам) и проса 1 508,5 пудов, т.е. 10 пудов с десятины; в Моховатке ржи собрано 4 560 пудов 24,6 пуда с десятины и проса 1 663 пуда - 10 1/3 пуда с десятины.
Переводя полученные продукты на существовавшие рыночные их цены (45 коп. крестьянская рожь и 40 коп. просо за пуд), получим, что крестьяне с каждой арендованной озимой десятины имели зерна на 10-14 руб., а с яровой на 4-5 руб.
Урожай ржи сами крестьяне считали очень хорошим, какой редко бывает на песчаных землях, и, как видно, сбор её (если не считать затраченных на посеве семян и труда) превышает арендную плату; средний урожай проса как раз равняется ей, и здесь в барышах арендаторам осталась лишь солома, да… затраченный труд.
Средний урожай ржи в иные годы тоже не превышает этого излишка.
Прежде существовавшая аренда сенокосов ; теперь отсутствует.
В 1884 году животинцы арендовали 15 дес. сенокоса по 25 руб. за десятину, а моховатцы даже 44 дес. по той же цене (32 дес. владельческих и 12 крестьянских). В настоящее время арендуется выпас скота по пахотным паровым полям за 30 коп. лишних за десятину в Моховатке и пастьба скота в прилежащем лесу по 1 руб. с головы скота за лето в Н.-Животинном.
Количество скота в обоих селениях стоит, конечно, в зависимости от размеров земельной запашки и может служить одним из лучших признаков состоятельности населения. Как и a priori можно уже предположить, скота и в Н.-Животинном и в Моховатке весьма немного, особенно мало лошадей и крупного рогатого скота».
Количество крестьянских дворов, в которых вообще не было лошадей - 33 в Н.-Животинном (38,4% от всех дворов) и 6 - в Моховатке (8,8% от всех дворов);
Количество крестьянских дворов, в которых вообще не было рогатого скота - 22 в Н.-Животинном (24,2% от всех дворов) и 13 - в Моховатке (19,1% от всех дворов);
Количество крестьянских дворов, в которых не было дойных коров - 41 в Н.-Животинном (45% от всех дворов) и 18 - в Моховатке (26,4% от всех дворов);
Количество крестьянских дворов, в которых не было овец - 22 в Н.-Животинном (24,2% от всех дворов) и 22 - в Моховатке (32,4% от всех дворов).
Количество дворов, не имеющих в течение зимы дойных коров, т.е. не имевших в своём обиходе молока, в Н.-Животинном почти вдвое выше чем в Моховатке. Необычайно высок в Н.-Животинном процент домохозяев, не имеющих никакого скота, т.е. почти нищенствующих, совершенно обедневших людей», - отмечает А.И. Шингарев.
А вот что писал знаменитый русский писатель Л.Н. Толстой о своих впечатлениях о жизни крестьян в деревнях Тульской губернии, в самом конце XIX века:
«Во всех этих деревнях хотя и нет подмеси к хлебу, как это было в 1891-м году, но хлеба, хотя и чистого, дают не вволю. Приварка — пшена, капусты, картофеля, даже у большинства, нет никакого.
Пища состоит из травяных щей, забеленных, если есть корова, и незабеленных, если ее нет, — и только хлеба. Во всех этих деревнях у большинства продано и заложено всё, что можно продать и заложить.
Из Гущина я поехал в деревню Гневышево, из которой дня два тому назад приходили крестьяне, прося о помощи. Деревня эта состоит, так же как и Губаревка, из 10 дворов. На десять дворов здесь четыре лошади и четыре коровы; овец почти нет; все дома так стары и плохи, что едва стоят.
Все бедны, и все умоляют помочь им. «Хоть бы мало-мальски ребята отдыхали», — говорят бабы. «А то просят папки (хлеба), а дать нечего, так и заснет не ужинаючи»…
Я попросил разменять мне три рубля. Во всей деревне не нашлось и рубля денег…
Из избушки, около которой мы остановились, вышла оборванная грязная женщина и подошла к кучке чего-то, лежащего на выгоне и покрытого разорванным и просветившимся везде кафтаном. Это один из ее 5-х детей. Трехлетняя девочка больна в сильнейшем жару чем-то в роде инфлуэнцы.
Не то что об лечении нет речи, но нет другой пищи, кроме корок хлеба, которые мать принесла вчера, бросив детей и сбегав с сумкой за побором… Муж этой женщины ушел с весны и не воротился. Таковы приблизительно многие из этих семей…»
Как видим, граф Л.Н. Толстой, которого современники считали «совестью земли русской», тоже отмечает поразительную НИЩЕТУ, царившую во многих русских деревнях.
Раз уж речь зашла о Льве Толстом, то приведем еще один пример из его публицистики, ярко характеризующий то, как уже в конце XIX века «начальство» умело ловко «втирать очки» своему царю и демонстрировать ему «всенародную любовь и восторженное почитание» царя-батюшки.
В статье «Христианство и патриотизм» (1894 г.) он рассказывал об одном забавном примере этого:
«В России, например, при каждом проезде государя наряжаются от крестьянских обществ и с фабрик люди для встреч и приветствий царя. Восторги толпы большей частью искусственно приготовляются теми, кому они нужны, и степень восторга выражаемая толпой, показывает только степень искусства учредителей этих восторгов.
Дело это практикуется давно, и потому специалисты учредители этих восторгов дошли в приготовлениях их до высокой виртуозности.
Когда Александр II был еще наследником и командовал, как это обыкновенно делается, Преображенским полком, он раз после обеда приехал в полк, стоящий в лагере.
Только что показалась его коляска, солдаты, как были в одних рубахах, выбежали ему навстречу и с таким восторгом встретили, как это пишется, своего августейшего командира, что все взапуски бежали за коляской и многие из них на бегу крестились, глядя на наследника.
Все те, кто видели эту встречу, были умилены этой наивной преданностью и любовью русского солдата к царю и его наследнику и тем непритворным религиозным и очевидно неподготовленным восторгом, который выражался в лицах, в движениях и в особенности в крестных знамениях солдат.
А между тем все это было сделано искусственно и приготовлено следующим образом: после смотра накануне наследник сказал бригадному командиру, что он заедет завтра.
— Когда ожидать ваше императорское величество?
— Должно быть, вечером. Только, пожалуйста, чтобы не было приготовлений.
— Как только наследник уехал, бригадный командир созвал ротных командиров и распорядился, чтобы на завтрашний день все солдаты были в чистых рубахах, и как только завидят коляску наследника, которую должны были ждать махальные, — чтобы все бежали, как попало, навстречу и с криками "ура" бежали бы за коляской, при этом, чтобы каждый десятый человек в роте бежал и крестился.
Фельдфебеля выстроили роты и, считая по одному, останавливались на десятом: "раз, два, три... восемь, девять, десять, Сидоренко крестится; раз, два, три, четыре... Иванов крестится..."
И все было исполнено по приказанию, и впечатление восторга произведено было полное и на наследника, и на всех присутствующих, и даже на солдат и офицеров, и даже на бригадного командира, который сам все это выдумал. Точно так же, хотя менее грубо, делается это и везде, где есть патриотические манифестации…
Ничто… не доказывает с такой очевидностью отсутствие патриотизма в народах, как именно те напряженные усилия, которые употребляются теперь правительствами и правящими классами для искусственного возбуждения его, и те малые результаты, которые получаются, несмотря на все эти усилия.
Если патриотические чувства так свойственны народам, то оставили бы их свободно проявляться, а не возбуждали бы их всеми возможными и постоянными и исключительными искусственными средствами.
Пусть бы хоть на время, на год, перестали бы в России, как это делают теперь, при вступлении всякого царя во власть, заставлять весь народ присягать ему,
перестали бы при всякой церковной службе по нескольку раз торжественно произносить обычные молитвы за царя,
перестали бы праздновать с колокольным звоном, иллюминацией и запретами работать дни его рождения и именин, перестанут вывешивать и выставлять везде его изображения,
перестали бы в молитвенниках, календарях учебниках печатать огромными буквами Имя его и семьи и даже местоимения, относящиеся к ним;
перестали бы в особых книжках и газетах только для этого назначенных, возвеличивать его;
перестали бы судить и сажать в тюрьмы за малейшее неуважительное слово, сказанное о царе,
— перестали бы хоть на время это делать, и тогда мы увидали бы, насколько свойственно народу, настоящему рабочему народу, Прокофию, старосте Ивану и всем людям русского народа, как в этом уверяют народ и уверенны все иностранцы, обожать царя, который тем или другим способом отдает их в руки помещика и вообще богатых.
Так это в России, но пусть точно так же перестанут в Германии, Франции, Италии, Англии, Америке делать все то, что точно так же напряженно делается и там правящими классами для возбуждения патриотизма и преданности и покорности существующему правительству, и тогда мы увидали бы, насколько свойствен этот воображаемый патриотизм народам нашего времени.
17 марта 1894г.»
Время показало, насколько «эффективными» были все эти усилия по возвеличиванию царя и воспитания у простого народа религиозной экзальтации вокруг его имени.
После того, как Николай Второй отрекся от престола («как эскадрон сдал» сказал кто-то из современников об этом), Синод РПЦ не только быстренько убрал его имя из всех молитв, но даже кресло царя (!) было вынесено из зала заседания Синода. И все «обожание» царя (которого на деле – у простого народа практически и не было) - мгновенно закончилось.
Вернемся к исследованию А.И. Шингарева.
Оценивая складывающуюся в селе Ново-Животинное ситуацию, он называет ее: «экономическим недугом, прогрессирующим разорением. Если в 1884 году оно могло быть названо «бедным» селением, то какое же название приложимо к нему теперь, когда количество лошадей уменьшилось на 1/5, а коров – на 1/3 при увеличившемся числе домохозяев?
Приходится признать, что с 1884 г. наступает заметное обеднение, чуть не до полной нищеты, многих домохозяев села».
Ну, а как же крестьяне тогда пахали землю, каким пользовались инвентарем для этого?!
«Соответственно количеству скота, особенно рабочих лошадей, у домохозяев имеется и сельскохозяйственный инвентарь. В обоих селениях он в высшей степени невелик [в количественном отношении] и весьма не многосложен.
Здесь, конечно, нечего искать плугов, молотилок, веялок и пр.
Обыкновенные двухлемешные сохи, деревянные бороны, телеги и мелкие сельскохозяйственные орудия, [такие] как коса, цеп и пр. – вот и весь инвентарь. В Н.-Животинном не имеют сельскохозяйственного инвентаря, т.е. главным образом сох и телег, 33 двора (по числу безлошадных), в Моховатке – 5 дворов…
…в самом деле, мало понятно, как можно заниматься земледелием, когда собственной земли всего-навсего около 0,3 десятины на наличную душу населения, а пахотной из этой земли только 0,05 десятины на душу, и многие домохозяева вовсе не имеют пахотной земли, когда арендная плата за землю в среднем почти равна величине валового дохода от урожая, да и эта аренда далеко не всем доступна.
Сравнительно с прошлым, однако, земледелие значительно упало.
В 1884 году было в Н.-Животинном хозяйств, не обрабатывавших земли 14%, а в Моховатке – 5,5%; теперь таких хозяйств в Животинном уже 20,9%, в Моховатке 13,4%.
Так сказывается влияние общих условий землепользования.
Нужно изумляться, как много домохозяев ещё пашут и сеют свои песчаные полоски, как у многих ещё из них не пропала охота возиться с землёй.
Между прочим, во время исследования было сосчитано в Н.-Животинном и Моховатке количество оставшегося от урожая 1900 года к l-му марта 1901 года хлеба – ржи и проса.
Цифры получились весьма скромные: так в Животинном остатки были у 4 домохозяев в количестве всего 135 пудов ржи и 10 пудов проса, в Моховатке тоже у 4 домохозяев имелось 154 пуда ржи и 48 пудов проса, а между тем до нового урожая оставалось ещё четыре месяца.
Таков годовой баланс продуктов земледелия.
Не мудрено, что при нём в 85 дворах из 90 в Н.-Животинном не хватает своего хлеба, и приходится покупать; а в Моховатке хлеб покупают в 52 дворах из 69».
Многие конечно помнят знаменитую фразу про Сталина, который «принял Россию с сохой», а через 30 лет «оставил ее с атомным оружием».
Как видим, слова про «соху», которой даже в начале ХХ века все еще пахали землю многие русские крестьяне, можно понимать буквально.
Не было «плугов, молотилок, веялок и пр.» у крестьян этих двух (да и тысячах других) деревень и сел…
Самое потрясающее, что почти все жители этих деревень были вынуждены ПОКУПАТЬ хлеб, для того, чтобы прокормить свои семьи!!!
Для этого крестьянам ПРИХОДИЛОСЬ идти в города и искать прочие «побочные» источники доходов:
«Весьма понятно, что, не имея возможности прокормиться своей и арендной землёй, жители исследуемых селений должны находить побочные источники дохода для своего существования, которыми только и могут быть удовлетворены как продовольственная нужда, так и выплата повинностей и долгов.
Такими источниками дохода и являются промыслы, как местные, так и отхожие. Часть работоспособного населения находит заработок на месте, часть же уходит на сторону, не бывая дома чуть не круглый год. Являясь важным экономическим подспорьем, промыслы вместе с тем играют важную роль и в санитарном положении населения, изменяя, а иногда и ухудшая условия жизни и здоровья его….
Женщины занимаются отхожими промыслами в очень незначительных процентных отношениях всего 3,1% в Н.-Животинном и 1,4 в Моховатке; в местных промыслах их участвует около 1/5 - 1/6, причём в Моховатке их работает больше, чем девушек, а в Н.-Животинном значительно меньше.
Более зажиточные семьи моховатцев не неволят девушек заработками, но зато больше идут на работу женщины, в более бедном Животинном ; приходится идти за заработком и девушкам, и бабам. Те же причины вызывают и больший процент местных промышленников-стариков в Н.-Животинном, где свыше половины их принуждены всё ещё искать заработка….
Продолжительность отлучек в отхожих промыслах зарегистрирована в 34 семьях у 50 человек, пробывших в отсутствии 10 042 дня, т.е. около 200 дней в среднем на каждого…
Промышленники, уходящие на сторону должны брать с собой из волостного правления виды на жительство, в которых отмечается, между прочим, и срок, на который выдан вид.
Эти данные могли бы служить некоторым указанием на продолжительность отлучки уходящих на сторону, если бы только время ухода и возвращения домой совпадало бы со сроком, на который выдаются паспорта. В действительности этого, конечно, нет: уходящий на заработки во-первых, может вернуться раньше того срока, на который взял свой паспорт, а с другой ; и легко просрочить это время, оставаясь на заработки долее определённого паспортом времени…
В Воронежском уезде за 1898 год уходило на заработки, судя по взятым паспортам, 25,5% всего населения, в Подгоренской волости это отношение выше и равно 37,8% на тысячу населения…»
Все эти «отхожие промыслы» были не таким уж выгодным делом, плохо сказываясь и на семейной жизни. Какая уж тут семья, если хозяин пропадал «около 200 дней» в году. В городах многие начинали спиваться, а вместо денег, нередко привозили домой венерические болезни, включая сифилис, которым было тогда поражено множество крестьянских семей. (Об этом речь еще пойдет, когда будем рассматривать вопросы лечения болезней, здоровья и гигиены в деревнях).
Самые обездоленные крестьяне нанимались в помещичью экономию, в «поденщики»:
«Подённые работают на своих харчах, полетчики и годовые получают от экономии определённый месячный паёк пищевых продуктов. У некоторых работников этот паёк поступает в их семью, где столуется и сам рабочий. Таким образом, группа сельскохозяйственных рабочих почти целиком живёт и питается у себя дома, работая в экономии.
Подённые работы особенно усиливаются во время сельскохозяйственной горячки ; рабочей поры, когда при максимальном астрономическом дне приходится и максимальное количество рабочих часов и рабочий день тянется от утренней зари в 3-4 часа утра до 9-10 часов вечера с двухчасовым перерывом на обед и по получасу на завтрак и полдник, составляя от 14 до 16 рабочих часов в сутки при крайней напряжённости физических сил работающих.
Уборка хлебов в июньские и июльские жары чрезвычайно тяжела, а кратковременный ночной отдых не может восполнить огромной затраты сил в течение дня. Значительно менее трудны и по меньшей продолжительности рабочего дня менее утомительны сельские полевые работы весной и осенью.
Зимой почти никаких работ, кроме молотьбы и обработки хлеба, в экономии нет и напряжённость труда наименьшая, также как и самый рабочий день.
Цены на рабочие руки здесь довольно постоянны и почти не изменялись в течение десятилетия 1890;1900 гг.
Годовой рабочий получал 60 руб., работница 36 руб. (плюс паёк провизии), полетчик 40 руб., полетчица - 24 руб., месячные рабочие весной 6 руб., летом 7 руб., зимой и осенью 3 руб., работницы - весной 5 руб., летом 6 руб., зимой 2 руб.
Подёнщики на своих харчах весной и осенью 25 коп. в день, летом 35-40 коп., зимой - 20 коп.
Подёнщицы весной и осенью 20 коп., летом 30 коп., зимой 15 коп.».
Если помните, в предыдущей главе я приводил пример сочинения современного аналитика, который на полном серьезе рассказывал, как крестьянин запросто тратил 6 рублей на покупку книжек Пушкина?!
Как видим, поденщики В МЕСЯЦ зарабатывали 6-7 рублей, имея рабочий день от утренней зари в 3-4 часа утра до 9-10 часов вечера, который, «при крайней напряжённости физических сил работающих, составлял от 14 до 16 рабочих часов в сутки».
До покупки ли книжек Пушкина, было крестьянам при таких зарплатах (и условиях труда)?!
Но, может быть, это только «подёнщики», при таким тяжелейшем труде, получали тогда такие маленькие зарплаты?!
А вот крестьяне-середняки, к примеру, жили припеваючи, в свое удовольствие.
Обратимся для этого к воспоминаниям сына крестьянина-середняка, бывшего военфельдшера Петра Сергеевича Гончаренко, о книге которого «Свидетельство очевидца и участника трех войн ХХ века», уже говорилось в прошлой главе.
Он так вспоминает о своем труженике-отце:
«Отец мой был работяга-крестьянин. Зимой с утра до вечера уборка скота, заготовка корма, вывозка навоза и снега со двора. По вечерам вяжет вентеря или плетет корзину из прутьев. Ночью встает несколько раз, смотрит на скот, чтоб не замерз новорожденный теленок или ягненок.
Начинается весна – готовит инвентарь, телегу, бороны, плуг. Начинается весенний сев, дедушка рассыпает семена вручную, а мы с отцом боронуем, он ведет быков – две бороны, а я сижу верхом на лошади, а другая привязана к бороне, идет следом.
Никто так хорошо не заделывал семена в землю, как отец, он очень любил хорошее качество пашни и сева. Чужие мужики, проезжая дорогой между пашней, по качеству работы определяли, где наш загон.
Часто можно было слышать разговор проезжавших мимо нашего загона: «Это загон Сергея Максимовича, сразу видно, как языком прилизал».
Зато и урожай был лучше, чем у людей.
Он первый выезжал в поле весной и последний уезжал домой осенью.
Я удивлялся его выносливости, в страдную пору он косил крюком (косой) рожь или пшеницу, мать вязала снопы, вечером мать ложится отдыхать, а отец собирает снопы, что за день сделано, он за ночь соберет и сложит в крестцы или в скирду, и это летней ночью, при таком длительном рабочем дне и тяжелой работе! Когда он отдыхал, неизвестно. В сутки он отдыхал 2-3 часа.
После уборки урожая выезжаем с ним поднимать зябь (пахать), днем пашем вдвоем, я погоняю быков, отец идет за плугом, плуг настроен, как машина, - точно, без огрехов. Вечером после ужина я ложусь в палатке, он меня укрывает тулупом или полстью (войлоком), а сам гонит быков на попас.
Невзирая на погоду, пусть будет дождь, он преждевременно к палатке не пригонит быков. Рано утром запрягает быков и шепотом (чтоб меня не разбудить) погоняет быков. Меня разбудит лишь тогда, когда время завтракать.
И опять на целый день в ходьбе, за исключением обеденного перерыва, когда я пасу быков и сгоняю их к водопою. И то за это время он смажет оси плуга, поострит или сменит лемеха. А на отдых ему остается 1-2 часа. И никогда не жаловался на усталость…»
Как видим, труд, даже у крестьянина-середняка был тяжелый, непрерывный, сродни каторжному… В хозяйстве была дорогА каждая пара рабочих рук, даже женских и детских, для которых всегда находилось много работы.
П.С. Гончаренко, который с детства отличался хорошей памятью и способностью к учебе, вспоминал, как родители не отпускали его учиться:
«Формирование детства и юношества в семье крестьянской затормозило умственное развитие и познание истины великих наук. Интерес к чтению книг был необычайный. Я прочел все книги небольшой школьной библиотеки, где были книги фантастические, сказки, научно-популярные, религиозные. Помню книги: «Хижина дяди Тома», «Робинзон Крузо», об Иване царевиче и сером волке, «Бова Королевич», басни Крылова и много других. Пользовался книгами моего дяди (брат моей матери) Руденко Ивана Ивановича, который, видимо, один выписывал в то время газету, журналы и приложение к ним…
Был у меня второй дядя, брат первого, Яков Иванович, жил он в Астрахани, имел ресторан или чайную, который давал ему значительных доход. Летом дядя приезжал в деревню погостить, и при разговоре со мной он однажды заинтересовался моим кругозором…
Дядя восхищался моими способностями. Потом он мне задал вопрос: «Петя, хотел бы ты больше учиться?»
- «Да, я желаю учиться, но негде».
Он предлагает мне – поедем ко мне в Астрахань, я тебя отдам в школу и ты будешь ученым человеком. Давай вместе просить твоих родителей, чтоб тебя отпустили.
После прогулки мы пошли на обед, и во время обеда в присутствии дедушки, бабушки и моих родителей дядя начал разговор о моих способностях и желании учиться и стал просить, чтоб они меня отпустили в город на учение, содержание он берет на себя.
Родители категорически отказали ему, мотивируя тем, что они еле-еле дождались помощника, быков пасти, погонщиком на пашне, а если меня отдать в город, то им тогда придется нанимать мальчика чужого.
Дядя говорит: я вам буду оплачивать работника за весь год, в течение нескольких лет, т.е. пока Петя выучится.
Родители ему ответили: «Если мы пустим его в город, то он к нам уже больше не вернется, из него уже не будет человека, он сделается безбожником, бродягой, забудет нас, и мы его больше не увидим».
Сколько дядя ни старался доказать правоту его затеи, родители не согласились.
Эта сцена на меня подействовала сильно, она открыла мне путь к знанию с одной стороны, и тут же закрыла ворота на железный засов. Я долго терзался, не мог приняться ни за какую хозяйственную работу.
Я бредил городом, учебой, городской обстановкой, но тщетно.
При работе в поле в свободную минуту я тайком читал какую-либо книгу. Самое дорогое время для меня было - это время пастбища быков, там я мог отдаться полностью чтению книг, пока быки пасутся.
Хотя чтение часто меня подводило к большому скандалу. Увлекшись книгой, я забывал про быков, и они заходили в нескошенный хлеб и делали потраву, т.е. причиняли вред и убытки хозяину этого участка, и часто я попадался под сильный обстрел ругани пострадавших».
(http://www.rummuseum.ru/portal/taxonomy/term/205)
И это было, еще раз подчеркнем, в достаточно благополучной семье крепкого середняка.
Родители, горячо любившие своего сына, не желали отпускать его учиться (даже на дядино содержание), т.к. нуждались в помощнике по хозяйству и не хотели никого нанимать «со стороны» для этого (даже при тех поистине копеечных затратах на «подёнщика).
Были у крестьян и другие виды заработков, о которых, в своем исследовании подробно рассказывает А.И. Шингарев:
«Следующая группа местных промышленников, также имеющая связь с экономией ; это различные ремесленники, кузнецы, плотники, каменщики и т.д., более или менее обычна в Н.-Животинном, непосредственно примыкающем к экономии.
Они составляют здесь как бы наследие дворовых ремесленников крепостного времени и значительную часть своего рабочего времени заняты и в настоящее время в экономии, хотя не состоят там на службе и работают всякую частную работу по вольному найму.
Заработок их от 60 до 100 руб. в год в среднем, и только кузнецы вырабатывают до 150 руб. в год…
Группа домашней прислуги встречается также только в Н.-Животинном, где она составляет 1,1% всех мужчин, занимающихся местными промыслами и 14,3% женщин. Это прислуга в экономии, у духовных [лиц] и т.д. Заработок мужчины - 50 руб. в год, женщины - 36 руб. на готовом содержании.
Прислуга почти всё время проводит вне дома, хотя часто может приходить повидаться с родными. Труд её известен. Не представляясь очень тяжёлым физически, он зато почти непрерывный и не регулированный. Работать приходится и в праздники и поздно вечером и т.д.
Животинские каменоломы и в этой работе устроились весьма незавидно и невыгодно. Они ломают камень вовсе не самостоятельно, а лишь работают на ловкого предпринимателя, снявшего в аренду залежи известняка.
Арендатор-предприниматель нанимает их сдельно, платя от куб. сажени выломанного и вынесенного на поверхность земли камня 5 руб. зимой и 7 руб. весной. Часть заработанных денег каменоломы получают товаром: мукою, керосином и прочими продуктами.
Хороший работник обгонит в день тяжёлой работы 20–30 коп., плохой еле выработает 10-15 коп. в день. (!!!)
Ломать камень приходится в самых примитивных шахтах, без всяких приспособлений, правда не глубоких, но узких, душных и сырых, при свете керосинового коптящего ночника, в полусогнутом положении; ещё тяжелее вытаскивать камень из шахты на руках или в маленькой деревянной бадье верёвкой без блока…
Обвалы часто причиняют работающим в галереях ушибы и серьёзные повреждения. За последние 10 лет смертных случаев не было, но в прежних годах метрических записей раза три попадались причины смерти - «задавлен горой».
Бывают переломы рук и ног, но большей частью происшествие проходит благополучно: «то помнёт грудь, то по спине хватит», говорят сами каменоломы, иронизируя над условиями своей работы.
В 1901 году в начале марта мне пришлось наблюдать очень тяжёлую травму после одного из таких обвалов. Несчастный молодой каменолом, не успевший вовремя выскочить вместе со своими товарищами, был придавлен свалившейся с потолка каменною глыбою, которая упала ему на спину. Полный паралич обоих ног, сфинкторов пузыря и прямой кишки надолго приковал беднягу к постели и навсегда сделал его калекой.
Единственный работник большой семьи, он беспомощно лежал на соломе в своей тесной избе без ропота, как-то безмолвно покорившись неизвестно за что обрушившемуся на него страданию, а кругом старик-отец и мать сетовали на «подземную, проклятую работу»...
Многие каменоломы работают уже 5-10 лет, бранят свою работу, жалуются на нездоровье, но нужда в насущном хлебе снова гонит их «в яму», а привычка, инертность ; «тупая покорность судьбе» не позволяют попробовать счастья на стороне, поискать лучшего заработка.
Их собственный заработок не превышает 20-40 руб. в зиму, еле обеспечивая пропитание семье, а, между тем, ломают камни лучшие сельские работники и наиболее молодые.
Из 36 человек каменоломов 26 человек в возрасте от 18 до 40 лет и 10 человек в возрасте от 40 до 60 лет. Все каменоломы живут у себя дома, уходя на работу утром и возвращаясь к вечеру; обедать домой ходят не все, проводя таким образом вне дома весь рабочий день…
Чернорабочие или просто занимаются подённой работой или служат на железной дороге, зарабатывая при удаче до 180 руб. в год; извозчики легковые и ломовые нанимаются к хозяевам с платою 70-80 руб. в год.
Являясь главной, а в некоторых случаях и единственной поддержкой в жизни крестьян Моховатки и, особенно, Н.-Животинного, промыслы дают возможность кое-как сводить концы с концами в убогом годовом бюджете крестьян.
Благодаря им является возможность покупать хлеб, который у крестьян плохо родится на ничтожном наделе.
Зависимость промыслов от этого надела, также как и других [именно] экономических признаков, стоит вне всякого сомнения».
Как видим, заработки у всех перечисленных А.И. Шингаревым рабочих профессий, на которые мог тогда наняться крестьянин, были очень невысокими, позволявшие только хоть как-то «сводить концы с концами» в их «убогом годовом бюджете».
В одной из предыдущих глав, у меня была довольно острая дискуссия с одним ярым ненавистником советского прошлого, который рассказывал о прекрасной жизни крестьян до революции, приводя в пример своего дедушку, который, служа кочегаром, в паровозной прислуге, на заработанные при этом деньги умудрился купить «большой удобный дом» в Оренбурге и кроме этого содержать жену и четырех детей.
В общем-то хорошо известно, что работа на железной дороге тогда довольно хорошо оплачивалась, и опытные машинисты могли себе позволить многое. Но паровозная прислуга (а никаких паровозных «бригад» до революции не существовало), тогда имелся машинист и паровозная прислуга: помощник машиниста, и кочегар, которая жила НАМНОГО скромнее.
Все познается в сравнении, как известно.
До революции подпоручик получал около 70 рублей в месяц, околоточный надзиратель (современный аналог - участковый) - 50 рублей,
городовой (рядовой сотрудник полиции) - 20рублей 50 коп., старший дворник - 40 рублей.
Средняя зарплата рабочего в Петербурге, к 1914 году, составляла 22 рубля 53 копейки.
Размер жалования кочегара паровозной прислуги я не нашел, но не думаю, чтобы оно было больше, чем у старшего дворника или околоточного надзирателя.
Как на такие деньги можно было купить «большой удобный дом», даже в Оренбурге, совершенно непонятно. Я сказал, что если бы это можно было, при таком доходе сделать, то все подпоручики, всяка уж имевшие жалование выше, чем у кочегаров, запросто покупали бы себе дома в Москве и Питере, а куда более высокооплачиваемые, штабс-капитаны владели бы собственными квартирами на Тверской и Невском. Чего, как известно не было и быть не могло.
Так что купить «большой удобный дом» кочегар паровоза, в принципе, конечно мог, но для этого ему надо было бы: или иметь богатых родственников, которые могли ссудить его соответствующей суммой денег, или что-то (или кого-то) долго, много и успешно «возить» по России-матушке (с разрешения и одобрения паровозного машиниста, естественно.
Благо в тендере паровоза можно было много чего (или кого) спрятать и неплохо на этом заработать.
К примеру, один известный финский машинист (а до этого – кочегар) Эйно Рахья не раз возил на своем паровозе самого Ленина, успешно переправляя его через границу, мимо всех жандармов, пограничников и таможенников.
Другой пример умелого «бизнеса» железнодорожников той поры, в своих воспоминаниях, приводит генерал-лейтенант барон А.П. Будберг.
В конце января 1918 года он по железной дороге поехал в командировку, из Петрограда в Харбин.
«23 января 1918 года.
Тронулись в далекий путь…
Едем прилично; коридоры вагонов заполнены товарищами, которые ведут себя прилично, в купе не лезут и даже стараются услужить, исполняя разные мелкие поручения; объясняется это отчасти пожилым составом едущих (старые солдаты срока службы 1901—2 годов), а также и строгими мерами, принятыми комиссарами, противопоставившими солдатам красную армию и красную милицию», - отмечает в своем дневнике А.П. Будберг.
Затем некий «чрезвычайный комиссар Северной Области», фамилию которого Будберг не указывает, ненароком порушил весь тщательно организованный наркотрафик:
«Увидав в нашем поезде вагон-ресторан грозный комиссар решил, что буржуи могут обойтись и без этого вагона, и перевел его на свой меридиан; нам это все равно, ибо мы им не пользуемся, но зато в отчаянии опиопровозители, составляющие половину пассажиров: оказывается, что у них в стенках вагона-ресторана заделано восемь пудов опиума, стоимостью свыше полумиллиона. Один из них остался в Вятке, очевидно для того, чтобы выручать свой товар».
Представляете, насколько хорошо все было налажено для того, чтобы в военное время, через все границы и таможни, доставить из Персии в Питер ВОСЕМЬ пудов опиума, там его запрятать в стенки вагонов экспресса, и снова вести через все таможни и границы в Харбин?!
Судя по всему, наркотик был упрятан отнюдь не только в стенках этого конфискованного вагона-ресторана, но находился и в стенках других вагонов. Не случайно остался «выручать» свой товар только один из наркокурьеров, а остальные продолжили путь с этим экспрессом.
Значит, было что охранять и сопровождать, да и работка эта была архиприбыльной:
«1 февраля 1918 г.
«Наши опиоторговцы от Вятки в угнетенном состоянии; едущий с нами владивостокский купец Попов рассказывает, что опиоторговля за последнее время получила прочную организацию и имеет целую сеть контор и агентов; наиболее дорогой опиум везется из Персии и Туркестана в Петроград, там заделывается в стенки экспрессных поездов и переезжает в Харбин».
Разумеется такие «услуги» тоже очень хорошо оплачивались, и «в доле» были многие участники этого «транзита».
Конечно же, имелись и менее криминальные способы дополнительного «заработка». Многое зависело от степени порядочности и «предприимчивости» машиниста и его прислуги.
Так что поговорка: «От трудов праведных не наживешь палат каменных» родилась в России отнюдь не от хорошей жизни, и ее верность была многократно доказана суровой российской действительностью.
Если бы простые кочегары из паровозной прислуги могли запросто покупать «большие хорошие дома» ТОЛЬКО на свое жалование, то никакой революции в России и в помине бы не было.
В следующей главе продолжим рассказ о жизни русского дореволюционного крестьянства.
(Продолжение:http://www.proza.ru/2019/04/23/1068)