Вынырнув из-под арки на Стремянную, я увидел Ника с интересом разглядывающего трещины на оштукатуренной ещё при царе горохе стене дома.
- Что там, стесняюсь спросить?
- Саванна. Жирафы и слоны. Здравствуй, Сережа!
У него было прекрасное настроение, видимо день удался и он работал столько, сколько хотел и так, как хотел, чего нельзя было сказать обо мне, но работа, к счастью, осталась на работе и ну её к лешему.
- Планы не изменились? Сначала ужинать, а потом на Елагин?
- Ты такой голодный? Может ужин – потом? Первый же день летний, то какая-то хмарь висела, то лило. Самое оно к заливу поближе, или просто побродим по городу, - он оторвался от разглядывания стены и принялся цепко, но ненавязчиво изучать моё лицо, ища слабину, тень сомнения, за которую мог бы ухватиться и утянуть меня в путешествие по городу, минуя поход в едальню.
Всё это было замечательно, но Кальфа, уверенный, что режим нарушать можно кому угодно, кроме Горина, за нарушение режима шкуру спустит не с него, а с меня и будет, в общем-то, прав.
- Я? Голодный. Более того, ты тоже голодный и сейчас мы пойдём есть рыбу в Кэт и пить вино, а потом – хоть к чёрту на рога.
- Так ты без машины? Бывает же! Бокал вина, выпитый в твоей компании с чистой совестью – редчайшая редкость, но солнца жалко, оно тоже редкость. Может пикник?
- С грязной совестью - тоже редкость.
Это я зря, конечно, но его настроения мои слова ничуть не испортили, и меня как-то разом отпустило. Он в любом состоянии был для меня лучшей компанией, но в таком вот – я точно знал – совсем скоро дотянет меня до того искристого и лёгкого, в котором пребывает сам.Пока мы пререкались, мимо нас прошуршал, притормаживая, W124 невыносимо-прекрасного серого цвета, такой весь ладный, мощный, не машина – мечта, из него выпорхнула молодая женщина и уверенно зацокала в нашу сторону. Ник стоял к ней спиной и видеть не мог, а я узнал мгновенно. Узнал, несмотря на тёмные, в пол-лица очки, короткую стрижку и то, что не видел её уже очень и очень давно. Это была Ира Королёва - королевская дочь. Я не успел совсем ничего, даже предупредить Ника не успел.
Стильная, красивая, холёная вклинилась в пространство между нами так, словно меня не существовало вовсе. Мне ничего не оставалось, кроме как отступить на несколько шагов. Она летела к нему, она не видела ничего и никого, кроме него, ну и себя, конечно. Себя она ещё видела, такую прекрасную, такую загадочную, которая поразит его в самое сердце неожиданным своим появлением из ниоткуда.
- Здравствуй!
Вот только что Ник был тёплым, мягким, греющимся на солнце чёрным котом и тут же, мгновенно, без всякого перехода стал холодным и острым куском льда.
- Здравствуй.
Не поразила.
- Сто лет тебя не видела, как ты?
Протянула руку, чтобы коснуться его лица, но он сделал шаг назад и её трогательный, изящный, точно рассчитанный, но чуточку слишком экзальтированный жест вышел нелепым и неуклюжим.
- Прекрасно.
- Боже, это же надо! Ведь не хотела здесь с Марата сворачивать, но там, у Невского, свалка какая-то перед светофором адская, а мне все равно на Литейный. Я сразу тебя увидела.Слушай, ну что мы стоим посреди улицы, давай посидим где-нибудь, поболтаем.
- Нет, Ира.
Она не слышала, она была так занята собой и своими переживаниями, что не обратила внимания на его градом по асфальту рассыпавшееся «нет».
- Я последнее время постоянно о тебе думаю и вот встретила, случайно совершенно встретила и сразу узнала, как будто вчера рассталась, ты совсем не изменился, мне так много надо тебе сказать…
Её экспрессия, её движение могли, казалось, увлечь кого угодно, затянуть в бесконечный хоровод, меня вот – точно, но я для неё не существовал, а Горин оказался слишком тяжелым, чтобы быть подхваченным сумасшедшей исходящей от неё энергией.
- Нет, Ира. Ты сказала мне всё много лет назад.
Она остановилась. Она и до того стояла на месте, конечно, а не кружилась в вальсе, но до неё, наконец, достучалось его спокойное «нет», и она как на стену налетела. Подняла очки, взлохматив идеальную прическу и произнесла с напором:
- Ты не мог меня слышать.
Горин коротко глянул на меня, словно извиняясь за происходящее, и произнёс ей в тон:
- Я не мог тебе ответить.
Ира не верила. От возмущения её качнуло назад, потом вперед, к нему, посмевшему сопротивляться.
- Ты не слышал меня! Ты вообще никого не слышал тогда!
- Я помню каждое сказанное тобой слово.
Он был куском льда занесённым для удара, и я не понимал - вмешаться? Напомнить о себе? Молча ждать? Ледяной клинок застыл в воздухе.
- Извини, Ир, мы опаздываем, - королевской дочери, обычным своим голосом. – Да? – уже мне.
- Да, опаздываем. До свидания, было приятно возобновить знакомство.
И тогда она посмотрела на меня, посмотрела так, словно я мог, но не хотел ей помочь, словно погибала на моих глазах, а я равнодушно наблюдал за её гибелью, убедилась, что от меня помощи не дождешься, и поймала за руку уже двинувшегося в мою сторону Горина.
- Ты не можешь просто так уйти! Оставь адрес, телефон, хоть что-то, мне очень надо с тобой поговорить, я хотела встретить тебя и встретила, это не случайность, это судьба.
Он остановился, прахом просыпался сквозь её пальцы.
- Это случайность, Ира, нам пора, извини.
- Неужели ты всё еще не можешь забыть тот инцидент? Столько лет прошло! Ты всегда был мальчиком, способным на поступок, соверши его, прости меня, ну же!
Она пыталась преодолеть стену всеми возможными и невозможными способами, и в этом была страшно похожа на мою мать, та всегда билась до последнего. А я совершенно не понимал – чего она хочет? Почему – вдруг - встретив случайно, вцепилась в него мёртвой хваткой? Горин, по всей видимости, тоже пребывал в замешательстве на сей счёт.
- Я не обижался и ни в чём тебя никогда не винил, но забыть не получится - сказанное ржавым гвоздиком выцарапано на внутренней поверхности моего черепа.
- Меня заставили!
- Никто не мог заставить тебя, Ира – там никого не было кроме нас.
- Тебя там тоже не было! Меня накрутили! Накручивали столько времени, а потом я увидела тебя в больнице жалким, распластанным, с трубкой, испугалась очень... ты не мог меня слышать, не мог, и видеть не мог. Ты даже дышать сам не мог.
Он подошел к ней вплотную, осторожно притянул к себе за плечи, и, почти касаясь её уха губами, произнёс довольно длинную фразу. Ира отшатнулась, вырвалась, хотела возразить, но он уперся ей в лицо тяжелым, как стальной рельс взглядом, и она сдалась. Оступаясь, сбиваясь с шага, не оглядываясь, Ира пошла к роскошному своему мерседесу, а мы - в сторону Марата. Там он сел на первый попавшийся подоконник, а я примостился рядом и стал ждать.
Я только что в прямом эфире досмотрел конец давно вроде бы закончившейся истории, и история эта оказалась ещё более гнусной, чем я мог представить. По крайней мере никогда прежде не доводилось мне видеть Горина таким злым подавленным и жестким одновременно.
Что сказала ему Ира, думая, что его почти нет, я никогда не узнаю, да и ни к чему. Скорее всего – озвучила то, о чём Троян самозабвенно звенел в коридорах школы, пока Макс не остановил его мощным ударом в челюсть. Наивный дурачок Горин помрёт ни за грош, - вещал Валерка, - он для Ирочки Королёвой был идеальным прикрытием, у Ирочки бурный роман с профессором ЛГУ, ей глупенькие школьники, страдающие грудной жабой нахрен не нужны. Трояну я не верил, просто потому, испытывал к нему перманентное брезгливое отвращение, но, видимо, он был прав.
Мне было очень жаль Горина там, в той весне. Он бился до последнего, защищая свою первую любовь, а любовь его не любила. Прикрывалась им. Манипулировала. А потом, потом, когда он был повержен, женское, материнское, человеческое не проснулось в ней, сострадание не заткнуло ей рот. Потрясена она была его видом, подумайте! Не тем, до чего довела парня её игра, не стойкостью его и доблестью, не ослиным упрямством, не подвигом в её честь, не стылым дыханием старухи, а жалким видом. Не зря Вика её терпеть не могла, не зря. Я сочувствовал Нику там, в прошлом, а в настоящем не понимал, что его так потрясло, потому как
всё случившееся случилось давно, в прошлой жизни.
- Давай-ка всё же поужинаем, - предложил я, - теперь я точно голодный. А потом выберемся не на Елагин, а на Крестовский, туда, где песок, и народ в волейбол играет, и вообще.
Мы так и сделали, ни слова больше не сказав о случившемся друг другу. Да и потом - я ни с кем не поделился никогда, и он, думаю, тоже.
На Крестовском был народ, но не так, чтобы очень много. Кто собаку выгуливал, кто на велике гонял, кто целовался, кто пиво пил, кто песни орал, кто сосиски жарил, а мы просто сидели на берегу, наблюдали за чайками и молчали. Ник умел молчать так свободно, естественно и заразительно, что я всегда с лёгкостью подхватывал его немоту. С ним можно было говорить о чем угодно, но лучше всего с ним было именно молчать, особенно если удавалось попасть в такт его молчанию, вот как сейчас.
А потом мы пошли вдоль берега, и он нашел в траве маленький синий мяч, повертел в руках, обогнал меня на несколько шагов и: Лови! Я поймал - воробья. Испуганно разжал руки, и птица вернулась к нему маленьким синим мячом. Он поймал и тут же бросил мяч мне. Апельсин - синий мяч - клубок грубой шерсти - синий мяч - банка зеленого горошка - синий мяч - снежок - синий резиновый мяч - кубик Рубика - мяч - хрустальный шар - синий мяч - сдобный колобок - я откусил и бросил ему мяч - целый рой бабочек - резиновый - яблоко - синий - мыльный пузырь - маленький - компьютерная мышка - мяч - просто мышка. Я не мог её бросить, опустил в траву. Она пискнула и помчалась к нему. Он поднял мяч и бросил мне снова. От размеренной моей меланхолии не осталось и следа, за те полчаса, что длилась эта забавная игра, он ни разу не повторился. Я ловил небольшие, круглые и не очень предметы и возвращал ему маленький синий мяч. Потом он устал, или ему надоело - и как я ни старался, поймать огромную водяную каплю - не смог. Она мгновенно впиталась в землю, а мы отправились - не помню куда. Я вообще ничего больше не помню о том дне.
Теперь я думаю, что он в очередной раз пытался что-то мне сказать, а я опять не мог понять - что. И сейчас не понимаю.