Серёжа Ракитин прославился ещё в школе тем, что упал с Исаакиевского собора. Случилось это после девятого класса, когда группа школьников поехала на экскурсию в Ленинград. Шёл 1966 год. Зачем Серёжу понесло залезть на гранитный куб, третий снизу, уже не помню. Кажется он собирался произнести речь, но неловко повернулся и загремел вниз. Особого вреда он себе не причинил, ибо весил не намного больше кузнечика. Крайняя худоба являлась отличительной чертой Серёжи наряду с длинным, почти гоголевским носом с горбинкой на узком лице, так что в профиль Серёжа напоминал бритву, и летящей, подпрыгивающей походкой. Казалось, вследствие исчезающе малого веса Серёже стоит большого труда не взлетать при каждом шаге, как на Луне. Угнаться за ним я никогда не мог и, задыхаясь, поспевал сзади. Худоба Серёжу угнетала и он всё просил меня, когда я уже учился в медицинском институте, дать ему какое-нибудь лекарство для потолстения. Я принёс ему ретаболил, гормон, усиливающий белковый обмен. Единственным эффектом, очень меня насмешившим, оказался одинокий, но длинный и толстый волос, выросший на чахлой Серёжиной груди.
Падение с Исаакиевского собора являлось выдающимся, но не единственным происшествием. Серёжа отличался удивительным умением попадать в смешные ситуации. Он мог курить на лестнице и щелчком выбросить сигарету таким образом, что она, отразившись от стены или потолка, падала ему на голову. Однажды я случайно наткнулся на него вечером после дождя. Серёжа лежал на спине в луже посреди улицы и яростно ругался. Оказывается он умудрился запутаться в мотке проволоки, почему-то оказавшемся в луже. В лужу Серёжа безошибочно влез, видимо, по причине задумчивости.
Ругался Серёжа с большим искусством. Нецензурные выражения в его устах приобретали утончённость и размах. Именно этот его талант привлёк в школе моё внимание и я буквально впитывал Серёжину незаурядную лексику, но прибавить от себя ничего не мог, ограничиваясь пошлым эпигонством.
Дедушка Серёжин со стороны матери являлся заслуженным украинским писателем. То есть писал по-украински романы в духе соцреализма. Серёжа называл его: наш украинский Фолкнер. Имелось в виду, что дедушка умудрился накатать двенадцать романов про одну и ту же украинскую деревню. В знак доверия Союз Писателей поручил дедушке развлекать заезжего американского писателя Джона Стейнбека. Они вместе рыбачили в сопровождении переводчика в штатском. Дедушка не знал ни слова по-английски, а Стейнбек ни слова по-русски.
Всё это впрочем не так важно. А важно то, что дедушка жил один в квартире, расположенной в шестиэтажном доме ещё довоенной постройки, то есть не хрущёбном и не шлакоблочном. В том же доме проживали и Серёжины родители. Когда дедушка куда-нибудь уезжал, мы оккупировали с Серёжиной подачи его квартиру, где гоняли чаи и чего-нибудь покрепче. Я так никогда Серёжиного дедушку и не видел.
Над украинским языком мы подтрунивали. В Харькове почти все говорили по-русски, но в школе заставляли учить украинскую литературу, которая ничем нас не радовала. Сейчас я уверен, что дело в школьной программе, а не в украинской литературе. К тому же, заставляли заучивать идиотские стихи в стиле соц.подхалимажа. С украинским языком у русскоязычных непростые отношения. Сам по себе язык этот очень красив и мелодичен, но если он является лишь добавочным к родному русскому, возникают смешные и не всегда приличные ассоциации. Вдохновенно декламировались нами, к примеру, такие строки:
Свитить мисяць нибы срака.
Зиркы дэ ни дэ.
На двори насрав собака.
Пар идэ.
Думаю, примерно такое же отношение у немцев к идишу, что не помешало, скажем, Исааку Зингеру получить нобелевскую премию по литературе за действительно замечательные книги на идише.
Родители Серёжины, инженеры, проработали в Индии по контракту два года. Большую часть заработка у них отнимал Совок, но по тем временам и того что оставалось хватало на некоторое условное благополучие по приезде. Из рассказов об Индии мне больше всего запомнилось, что день начинался с изгнания змей, заползших в дом ночью. Впрочем, Серёжиным родителям повезло и они вернулись в относительном здравии, не прихватив с собой никакой тропической хвори.
У Серёжи была сестра Неля на десять лет его младше. Она занимала внимание родителей куда больше Серёжи. Сестра мне запомнилась довольно бесцветной девочкой, которую Серёжа называл «мышь», что очень ей подходило. В дальнейшем «мышь» обула Серёжу довольно крепко, прихватив все оставшиеся от родителей и дедушки квартиры. Серёжа в это время уже проживал с семьёй в Израиле и реагировал на сестринский разбой вяло. Но это я сильно забежал вперёд.
Надо внимательно следить за второстепенными персонажами. Они скопляются и выбегают на авансцену, затрудняя и удлиняя повествование. В результате оно начинает провисать и делается нудным. Этого нельзя допускать.
Здесь я собственно собираюсь описать женитьбу Серёжи на Неточке Романовой, что не так просто сделать, ибо событие это обросло разными нюансами или, выражаясь витиевато, эпифеноменами, мимо которых пройти трудно, хотя они и удлиняют рассказ до грани провисания. Итак, начнём, благословясь.
Неточку звали на самом деле Аня, но приятели прозвали её Неточкой, по ассоциации с Достоевским, за мечтательный характер и музыкальный талант её отца, к сожалению рано умершего от туберкулёза. Отец работал инженером-строителем в проэктной организации, но окончил также консерваторию по классу фотепиано и выступал время от времени с концертами в Харьковской филармонии. Неточка была миловидной девушкой девятнадцати лет, когда я впервые её увидел. Несмотря на маленький рост, формы её вполне впечатляли. К сожалению, моим вниманием в то время полностью владела Леночка Трегубова, с которой ничего серьёзного у меня не выходило по причине её молодости, ей тогда едва испонилось шестнадцать, и ветрености характера.
Неточка жила с мамой на первом этаже старого, ещё довоеннной постройки дома возле Госпрома, то есть в самом центре Харькова. Квартира трёхкомнатная, следовательно по совковым меркам большая, тем более старой планировки, но запущенная, с ванной, покрытой пятнами ржавчины, и сортиром с бачком наверху, опасно болтающимся и словно грозящим чугунным пальцем всякому осмелившемуся присесть на потрескавшийся унитаз. Колонка тоже не без сюрпризов. Иной раз она от спички изрыгала синее пламя, словно дракон, на полметра дальше положенного.
Был у Неточки старший брат Миша, но он проживал в Москве. Миша окончил Московский универ и слыл талантливым математиком. Иногда он наведывался в Харьков и блуждал по квартире с безумной улыбкой человека, привыкшего к пяти измерениям. Говорил он тонким голосом и никакого человеческого контакта с ним я не ощущал, хотя он относился ко всем вполне доброжелательно. Видимо, я не попадал, как и остальные, в пятимерный континнуум, где Миша постоянно пребывал, и, должно быть, производил там совершенно другое, куда более нормальное впечатление.
Впрочем, у Миши был в Харькове близкий ещё со школьных времён друг Антон Трегубов, брат Леночки. Антон, похоже, освоился с пятимерным пространством или во всяком случае мог там отыскать Мишу. Не знаю имеет ли это отношение к их взаимопониманию, но впоследствии Антон сделался выдающимся контактёром с Вселенским разумом, специалистом по коррекции биополя на любом расстоянии, и прочая и прочая. У него нашлись спонсоры и ныне в возрасте семидесяти лет он достраивает рядом со своей дачей пятиэтажный сарай именуемый «Порталом» для исследования астральных феноменов в Харьковском небе.
С Неточкой меня, а затем Серёжу, познакомил Феля Грин, который подхватил её на одном из своих убогих рок-концертов. Случилось это года за полтора до его рокового романа с Алисой и последовавшей трагической и в то же время дурацкой гибели, когда он вылетел из окна в состоянии кайфа от галлюциногенно-наркотической смеси. Я эту историю описал подробно в одном из рассказов. Здесь напомню, что Феля учился в Харьковском универе на физфаке и выпасал бесталанную, как и он сам, рокгруппу, которая на безрыбье тем не менее пользовалась, если не успехом, то некоторым вниманием изголодавшейся студенческой аудитории. По характеру Феля производил впечатление законченного холерика и вообще человека непредсказуемого. Неточка, которой едва исполнилось девятнадцать, увлеклась экзотическим расп...дяем Фелей. Происходило всё это в начале семидесятых. В Неточку, как я позже узнал, был влюблён со школьных времён Саша Бабушкин, ещё одна приметная в полубогемных харьковских кругах фигура. Саша несколько позже сделался художником-графиком, а ещё позже и поэтом. В описываемое время он никому известен не был, что конечно же никак не уменьшает перенесенные им страдания. По характеру Саша мечтательный, робкий и безобидный человек субтильной комплекции. Влюблённости и трагедии Сашины большей частью происходили в Сашином психическом пространстве, никого особо не отягощая. Удивительно, как это он в конце концов умудрился жениться и даже обзавестись детьми. Разве что получил дар материализации астральных феноменов. Но Неточкин роман с Фелей оказал на Сашу глубокое влияние и послужил источником ряда его графических и поэтических работ. Видеть Неточку рядом с презренным Фелей Саше было до слёз невыносимо. Слёз этих впрочем никто не видел и даже Неточка о них не подозревала. Много позже я рассказал ей и она, глядя в землю, оправдывалась, что и сама запуталась и Феля свалился на неё, как кирпич на голову. Вспоминаю, что смотрела она на него, как загипнотизированная. Ей почему-то втемяшилось, что она должна выйти за него замуж, а потом развестись. Феля однако избавил её и от того и от другого. Неожиданно выяснилось, что Феля переселился к Неточке. Некоторое время, то есть недели две, он вёл себя более или менее адекватно, то есть пугал Неточкину маму, вообще-то не робкого десятка, до повышения артерального давления, но не до обморока. Мирная жизнь продолжалась, как я уже сказал, недели две. К концу второй недели подъехал из Москвы улыбающийся пятимерный Миша, а там и Антон подтянулся для общения. В это же время с Фелей произошла злокачественная перемена. Судя по всему, ему надоела Неточка и попытку семейной идиллии он посчитал завершённой. К тому же Миша с Антоном явно не попадали с ним в психологический контакт, если у кого-то этот контакт с Фелей был вообще возможен. Миша смотрел на Фелю в изумлении, как баран на новые ворота, или, цитируя Достоевского, как баран на воду. Он, кажется, даже уменьшил количество измерений с пяти до четырёх. Антон просто отводил глаза. И было от чего их отводить. Феля то ли изобразил, то ли и правда впал в поведенность и невменяемость. Он буровил нечто невразумительное, метался по квартире, смеялся невпопад и производил впечатление кандидата на буйняк. Закончилось визитом Фелиного папаши, человека крайне несимпатичного и даже хамоватого, который объяснил, что у Фели расстроены нервы и его необходимо проконсультировать у знакомого психиатра. Папа Фелю увёл к большому всеобщему облегчению и на этом история Неточки и Фели закончилась. Неточку пришлось отправить на рекреации в Крым к знакомым, а мама прилегла на неделю в терапевтическое отделение с гипертоническим кризом. Мы, то есть я и Серёжа, наблюдали Фелины эволюции с неподдельным интересом. Когда Неточка вернулась из Крыма, мы регулярно её навещали.
Здесь я должен сообщить, что с раннеинститутских времён Серёжа был пронзён мыслью о женитьбе и вообще создании семьи. Мысль эту он мне неоднократно высказывал к большому моему удивлению. Я не мог взять в толк почему в двадцать с небольшим надо заботиться о подобном. Я и впоследствии не очень эту мысль освоил и в результате так и не женился. Мысль Серёжина носила довольно абстрактный характер. Серёжа отличался в личных делах неповоротливостью, неуверенностью и застенчивостью. Поэтому к Неточке он ходил в гости вполне бескорыстно. В это же время Неточка путём тягостных раздумий пришла к выводу, что любовь вещь ненадёжная. Похоже, этот вывод явился Фелиной заслугой. В девках сидеть тоже не хочется. Поэтому надо привлечь какого-нибудь нескучного мужика. Это, полагала Неточка, главное. Не должно быть скучно. Серёжа явно отвечал означенному критерию. Я тоже отвечал, но увяз в Леночке, следовательно не годился. Несколько решительных телодвижений и Серёжа неожиданно для самого себя оказался в давно искомой ситуаци. Однажды, зайдя ко мне, он сообщил об этом с отвисшей челюстью, настолько сам был изумлён свалившимися перспективами.
Среди архитекторов и инженеров-строителей, знакомых Неточкиной мамы, работавшей в проэктном институте, пронёсся слух, что Неточка выходит замуж за металлоконструкцию. Вскоре Неточка и Серёжа поженились и Серёжа вступил в неравную схватку с Неточкиной квартирой. Он боролся с ней двадцать лет и потерпел поражение. В начале девяностых они с двумя дочками перебрались в Израиль. Это, впрочем, уже совсем другая история.
В заключение хочу отметить, что избранный Неточкой критерий прекрасно сработал. Они с Серёжей неплохо ладили и даже Неточкина мама, довольно-таки не подарок, как, наверное, и всякая тёща, не сумела испортить их отношения. Вот уже больше сорока лет они вместе.