Любовь в Новокладовом

 
Тридцать семь градусов восточной долготы, пятьдесят один градус с копейками северной широты, двести четырнадцать метров над уровнем моря. Ткнёшь пальцем в карту и попадёшь в крошечную точку земного шара, где живёт-поживает, корнями вросшее в землю село Новокладовое. Село как село: клуб, почта, больничка, школа, магазин, одна большая улица и кладбище. А с самолёта небось только и увидишь большие платки полей между горящих золотом перелесков и небольшое блюдечко пруда. Десятки тысяч таких сёл по всей России. Судьбы их мало изучены, плохо описаны, а что уж говорить о судьбах здешних обитателей, которые, «где родились, там и пригодились»? Но именно Новокладовое стало свидетелем истории любви, о которой там вспоминают по сей день.
     Нина была так мала ростом, что среди девушек-сверстниц всегда сходила за девочку-подростка.
– Вот уже 103 года прожила, а хоть бы на вершок подросла, куды там! – смеётся старушка, озорно поглядывая на меня и осторожно усаживаясь в глубокое, потёртое кресло на террасе кирпичного дома. По словам односельчан, помнящих бабушку Нину зрелой женщиной, видом-то она  всегда была доброличная, в деле – расторопная.  И слава о ней шла добрая. Она единственная в селе помнит, как пришла советская власть, как стали в колхоз сводить лошадей да коров, – у кого что было. В колхозе работящая девка рук не жалела. Три года обхаживал её Яша Козловский, пока решился такую малявку в жёны взять. А она ему в ответ на любовь – трёх сыновей – одного за другим! И жили-то в хатке крытой соломой с земляным полом – на зависть всей округе!
Но мировая история плевать хотела на историю их любви. Мало того, что пришлось Якову силой отдирать от себя жену, когда уходил в армию, а тут следом – война! Смерть до ломоты в плечах косила людей. Неведомо, какими молитвами, какими горючими слезами вымолила молодка у старухи с косой охранную грамоту для своего милого Яши. Вернулся со Второй Мировой бойни возмужавшим, заматеревшим, так обнял – себя не помнила! Ещё больше прикипела Нина к мужу, он такой силой налился – обездоленные вдовы засматривались ему вслед! Да и власти заметили героя-фронтовика: избрали Якова председателем сельсовета. Тут на радостях от полноты жизни и смелых надежд Нина расстаралась – принесла мужу в награду за пережитые им испытания красавицу дочь. Этот миг скоротечного женского счастья она хранит в памяти, как последнюю реликвию.
В какую из ночей в приоткрытую дверь хаты выскользнула Яшина любовь – она и по сей день не знает.
– Вот вы сейчас не понимаете, недоверчивые, – говорит она мне, поглаживая больные колени корявыми кистями рук, похожими на корни дерев. – А тогда можно было пойти к старухе и сделать приворот. Так моего муженёчка одна вдова и присушила, отвела от дому. Он у меня был хороший! – мягко произносит старушка и проверяет взглядом: верю ли. – Так ладно жили! Так весело! Перед тем как улоговиться – головы на подушки побросаем, и милуемся до свету. Всегда мы держались заодно, но после войны – всё!.. Был Яша – нет Яши. Он открывал дверь и говорил: «Я в сельсовет пошёл!..» На меня и не глядел. Я понимала – с ночевой отправился.  А уж потом, когда с этой вдовушкой пообвыкся на людях, стал и со мной разговаривать. Вроде как меньше стыдом давился. А старуху мать так и оставил со мной. Я свекровь не обижала никогда: Яшина мама!
Помощи не просила. Сам не давал. Как выстынет хата, дров нет – собираюсь в лес. Дети мёрзнут, нужда толкает меня, деваться некуда.  Один раз как принялась гроза – кто знай что! Молнии сверкают, гром – чисто гнев Господний, ливень бьёт по спине. Куда бежать со страху? Я нырнула под дубок. Сижу, слезами щёки омываю. Так потом и завелось: плакала  только в дождь, чтобы дети и свекровь не заметили. А уж как стихнет ливень,  вязанку хвороста навяжу и тащу домой. Истоплю печь, всех согрею, накормлю.
Но до того дошла я без Яши, что набросить на себя было нечего! Я в колхозе снопы вязала, цепами их молотила, зерно веяла. Не смотри, что я дробненькая, а какая-то оборотливая, не ленивая была. Но одна пчела много мёду не натаскает. На мне был огород – сорок соток, так я его за два дня пропалывала. Работать сильно любила и любила мужа своего, а чтоб нарядиться – об том речи не заводилось. Детей хотелось сберечь.  В голосе бабушки Нины – ни тени озлобления, ни горечи.
    По словам дочери Валентины, она и её братья заботы отца не знали.
– Мама его всю свою жизнь словно на божнице держала, а он двенадцать раз уходил и двенадцать раз возвращался! Боролся с собой. Очнётся – идёт к маме, а вдовушка тащит очередную курицу нашей сельской ведьме. И отец снова уходит, словно на верёвке его волокут. Это какое сердце маме надо было иметь?! – седоволосая женщина с сочувствием поглядывает на мать. – Только увидит отца в окно, сразу кидается к зеркальцу, платок поправляет, волосы причёсывает, волнуется: «Яша идёт!» На тринадцатый раз он к ней не вернулся… С тех пор мама одна с нами.
Старушка возразила дочери:
– Уж не так одна – мама Яши-то с нами  проживала почти до ста лет. Ела – по крошечке. На Рождество, помню, я ей чистую рубашку надела, кофту, – праздник большой. Хотела её холодцом накормить – отказалась. Сложила руки под щёку да легла отдохнуть и умерла. Хоть бы подёрнулась, хоть бы что наказала Яше! Так тихо, спокойно убралась! Я потом её этим холодцом поминала, – мягким голосом повествует бабушка Нина.
   Её друг сердечный Яша тоже давно упокоился на сельском кладбище. Но любовь его дала корни – пятерых внуков, семерых правнуков, двух праправнуков. Давно нет в живых сыновей Якова. Не первый год вдовствует и дочь Валентина.
– С дочерью жить хорошо. Она добрая. Никогда не поругались! Где я промолчу, где она промолчит, за мной ухаживает. Купает меня. Слышу плохо. Ноги не ходят. Сначала с палочкой подхрамывала, теперь с табуреткой. Сначала было две ноги, а теперь – шесть: у табуретки-то четыре да две мои! – лицо бабушки Нины молодеет от улыбки.  Она задерживает на мне одобряющий взгляд и продолжает: – Всех девок-подруг помню. Память у меня хорошая Поумирали. И разлучница в землю сошла. Прости ей, Господи! Я родилась тут, жизнь прожила а в Москву ни разу не съездила. Ох, да какие же у нас тогда деньги были, чтобы по москвам разъезжать?! Только в Старом Осколе и довелось  побывать – молоко да картошки туда на рынок возила. С детства бедно жили, ходили в лаптях. Вы лапти-то видали? – с сомнением в голосе интересуется она у меня и, получив мои заверения, продолжает:
– Мама нас троих поднимала. Отца убили в Гражданскую. Только лапоточки и знали. В них – на все праздники. Помню, большие гуляния были: Пасха, Троица, престольный праздник… Веселились, от двора до двора гуляли. Улица большая в сто дворов… Ой, чего это я сморозила – триста дворов было! – поправляет она сама себя. – Три поколения гуртом на танцы ходили. Летом плясали на кругу, а зимой – в хате, у кого был пол из дерева, настоящий. А так сплошь и рядом – земляные. Народ так не пил. Да за что было пить?! Работали в колхозе и на своём подворье, на себе пахали. На руках стирали бельё, одежду. В пруду полоскали зимой и летом. Вот рученьки – главный наш инструмент – не дадут соврать  А и они с натуги с пар сошлись, из сил выбились, – бабушка Нина переводит взгляд с одной руки на другую. –  Утюгов не водилось – рубелем покатаешь и всё! Вязали и шили сами. Машинка в селе была, отдавали шить только платья, остальное – на руках. Холсты ткали, сами пряли… Знаешь, что тебе скажу, – кто до пота трудился, тот кушал получше, а лодыри никогда сытно не жили. Вот сейчас всё у меня хорошо. Одно плохо: ничего не работаю! Как бы я сейчас огород пополола! – голос бабушки Нины  полон сожаления.
Валентина Яковлевна, укутывая мать пуховым платком, пригласила меня посмотреть подворье.
– Маминой старой хатке больше ста лет было. Братья определились в свои дома, я жила в городе. А потом мы с братом Володей решили, что надо маму устроить получше. Выстроили дом на две половины. Мужиков не стало. Тянемся на две пенсии. Мама в колхозе заработала двенадцать с лишним тысяч рублей, да я – чуть за десять. Жи-и-вём!
 Валентина Яковлевна показывает мне хозяйственные постройки, поминутно обращается к матери с разными пустяками. Та внимательно следит за нами. В огромных валенках, длинной тёплой юбке, выгоревшем на солнце платочке, она  трогательно смотрится на фоне синеглазой осени, симпатичного дома с ярко-зелёной крышей, убранного к зиме огорода, полыхающих в палисаднике георгинов. Дочь  подсказывает ей:
– Ты расскажи, что тебе цыганка предсказала.
– Она не цыганка была, – возражает старушка и поясняет мне, – после войны женщина прибилась к нашему селу. Продавала вещи с себя. Место понравилось, стала  работать дояркой. На руку знала – глянет в ладонь и всё скажет. Но не каждому. Как-то пришла она к моей соседке, а я сижу за прялкой, она посмотрела на меня и протянула руку. Я отмахнулась, мол, у меня вся жизнь угадана. Муж осиротил, другого не надо. Чего ты предскажешь?
Она, не слушая, развернула мою ладонь, сверлила, сверлила глазами, да и выговорила:
– Сто четыре года проживёшь! А станешь помирать, вспомнишь, что я тебе правду сказала. Не обманула. Мне ещё год помучиться осталось, – улыбнулась бабушка Нина и протяжно вздохнула.
– Увидел бы меня сейчас Яша, вот бы посмеялся, – какая я стала!..

Фото Валерия Воронова
На снимке: Н Козловская даёт интервью Ирине Гарталь

#БытьЛюдьми #ОЛюбви #творчество #Сибирь #СССР #XXвек #Поэзия #Проза #books #lovestory #казачество #ВальсХачатуряна #книга #овойне #роман #СтарыйОскол #история