Целых два месяца провела Глафира Ивановна у сына - подумать только! А дома наверно и занавески выгорели и дух стоит тяжёлый, лето всё - таки. Как там любимые фиалки, не завяли бы?! Обещала Даша за ними ухаживать, но со своими зачётами да лекциями могла и позабыть нечаянно… Нет, конечно пора ехать! Пусть Пете и хорошо с мамой, но всё же у него своя судьба и мамино место в ней теперь маленькое, такое, как городок, в котором она и прожила всю свою жизнь, если сравнивать его с Москвой.
Петя сдался и наконец взял билеты на поезд, но в спальном вагоне, хоть Глафира Ивановна и сопротивлялась против такой лишней траты. Да ладно, если сыну так хочется ей угодить - так тому и быть. Она уже и Даше конфет ротфронтовских купила, тех самых, что ей самой отец однажды привёз из столицы перед самой войной - вкусные-е-е! Отец погиб, защищая Севастополь. Глафира помнила его смутно, а конфеты - хорошо. Когда конфеты были съедены, а пальчики, которые их держали тщательно облизаны, она заложила фантики в «Сказки Пушкина» - одну из пяти толстых книжек, которые только и были у них дома. Там они, как ни странно и пролежали до нынешних бескнижных, беспамятных и бессовестных лет, как в сердцах называла наши времена моя любимая Глафира Ивановна.
Одна забота теперь омрачала все её предотъездные дни. Внучка - Катенька, которой недавно исполнилось семнадцать, и которую она не видела со своего прошлого визита, так и не появилась за все два месяца московского постоя. Понятно, что совместное проживание с бывшей невесткой не добавляло ей любви ни к Пете, ни к Глафире Ивановне, хотя она и подозревала, что с сыном внучка видится много чаще, чем с ней, а Петя об этом умалчивает по каким - то своим причинам. Когда отъезд уже совсем проявился у порога большого подмосковного дома, как приближающийся август со своими сизыми утренними туманами, Глафира Ивановна пошла в лобовую атаку и выбила из Пети клятву, что он всё - таки устроит любящей бабушке свидание со своей неуловимой внучкой.
Накануне отъезда уже ближе к обеду тяжело прошуршала за дверью Петина машина, больше похожая на трактор по убеждению нашей закоренелой провинциалки и Катя, ворвавшись в дом не знающим преград сквозняком, через мгновение уже обнимала счастливую Глафиру Ивановну. Петя нарадоваться не мог. Крутился рядом с любимыми женщинами, с удовольствием прислушивался к их разговору и всё никак не мог оторваться. А внучка с бабушкой и впрямь не могли наговориться, хотя и говорили будто бы ни о чём, а потом решили попить чай на террасе второго этажа, где стоял стол с удобными креслами и с которой открывался вид на ухоженную лужайку.
Трава блестела на солнце, как маслом намазанная. Смолой и хвоей пахла сосна на краю участка. На клумбе у дома ещё роскошествовали поздние пионы и сладкий густой запах добавлял загородным посиделкам расслабленное состояние перезревшей летней неги. Петю отправили за чаем и кексом, предусмотрительно купленным накануне и предложили ему не слишком торопиться для того, чтобы душа Глафиры Ивановны, похожая на лесную глушь, тенистую и густо заросшую разносортной растительностью смогла соединиться с психеей Екатерины - привольной и открытой, как холмистые и необъятные подмосковные поля.
Петя и не спешил, понимая, что нужно дать женщинам время на адаптацию, на притирку. Прошёлся вокруг дома, поделал какие - то мелкие повседневные дела, без которых не обходился ни один летний загородный день, потом нарезал кекс и любовно выложил его на большое фарфоровое блюдо, заварил роскошный чёрный чай безо всяких добавок, положил в стеклянную высокую вазу конфет, поставил на большой жостковский поднос и сахарницу с песком и колотый сахар в блюдце, дабы наверняка подсластить характеры двух любимых дам, о силе и властности которых знал не понаслышке. Но уже на лестнице к своему ужасу услышал громкие спорящие голоса, среди которых доминировал высокий и резкий голос Катерины.
Поставить поднос прямо на лестничную площадку было секундным делом. Петя стремглав заскочил в комнату и уже на выходе из террасы столкнулся с двумя взволнованными и слегка раскрасневшимися женщинами.
- Катя, - воззвал Петя, - Катерина, ну что у вас такое?
- А что такое, да ничего особенно такого, - скороговоркой ответствовала дочка и внучка по совместительству. - Просто бабушка, с которой я вижусь раз в год на протяжении последних десяти лет вдруг решила заняться моим воспитанием. Ей ногти мои не понравились и татушка на руке. Своди, говорит, немедленно, а то я прямо здесь с террасы сигану и сгину на ваших глазах.
- И сигану и сгину, - вмешалась в монолог Глафира Ивановна, - нечего наш род срамить!
- Давай, давай, сигай! - нахально улыбнулась Катерина. - Здесь невысоко, только ноги поломаешь, а мы потом с тобой всю жизнь будем мучаться. Ты ведь этого хочешь?!
Не успела Глафира Ивановна парировать, а Петя прикрикнуть на дерзкую девицу, как та уже звенела по лестнице ложками, которые успела выцепить из стакана, стоявшего на подносе у самой двери. Слава Богу, что на чайник с заваркой не наступила и это был лучший финал кратковременного сражения у террасы. Пока Петя соображал, что делать, хлопнула входная дверь и Катерина исчезла, как и появилась, сквозняком, возмутившим застоявшийся в доме воздух.
Когда Петя повернулся к маме, то увидел её слегка согнутую спину, мелко подрагивающие плечи и руки, которыми она закрывала лицо. Пете даже послышались тихие сдавленные рыдания
- Мама, ну ты что? - сказал он виновато, сделал шаг и аккуратно взял её за локти.
- Дура она, ты же знаешь, самая что ни на есть дура.
Но тут Глафира Ивановна повернулась и поражённый Петя услышал её сдавленный хохот и увидел смеющиеся до слёз глаза.
- Мама, ты что ? - теперь уже удивлённо повторил сын, ничего не понимая.
- Дура она, это правда, - сотрясаясь от смеха едва выдавила Глафира Ивановна. - Да что тут говорить - вся в меня!