Иван Васильевич Сидорович – мой родной дедушка по отцовской линии.
Родился он где-то около 1885 года в Белоруссии, в деревне Стрельцы Скидельского района вблизи города Гродно. Половина населения этой деревни были Сидоровичами, а вторая половина – Василевичами. Это всё, что мне известно о той деревне. Я там никогда не был. Только иногда фантазия моя, после определённых медитаций, рисует перед моим внутренним взором кривую полевую дорогу, Несколько деревьев по краю дороги, приземистые хаты вдали, худощавого человека, идущего по этой дороге.
Иван с детства познал нелёгкий крестьянский труд и цену куска хлеба.
Следующим этапом его жизни стала Русско-японская война. Иван оказался в числе защитников легендарной русской крепости. Он часто писал письма домой. Но отправить их не было никакой возможности, ведь Порт Артур был блокирован.
Тетрадь с неотправленными письмами, должно быть, и ныне хранится у кого-то из его потомков. Мой отец лишь пересказывал кое-что из этих писем по памяти.
Там говорилось, что было очень трудно с боеприпасами, вернее, трудно было без боеприпасов. Иван вместе со своими товарищами без единого патрона лежал на полу одного из казематов форта, слушал свист японской шимозы. Так назывались японские снаряды, снабжённые меланитовой взрывчаткой. Потом в атаку шла японская пехота. У них-то патроны были. Вот почему их подпускали вплотную к самому форту.
Потом, по команде наши солдаты дружно с криком УРА, высыпали навстречу атакующим, и начиналась рукопашная. Японские зубастые штыки против русских трёхгранных. Воля против воли, храбрость против храбрости. И каждый раз японцы откатывались, неся огромные потери. А защитники снова отступали в казематы. И снова начинался артобстрел. Снова надо было лежать на полу казематов, под осыпающейся от разрывов штукатуркой.
В этих тяжёлых боях, Иван убил несколько японцев. И сам он был ранен в одной из таких вылазок. Но и раненый он оставался на позиции. Каждый, кто мог ещё драться, не покидал форта.
Когда Порт Артур пал, Иван оказался в плену у японцев. Следующие два года жизни он провёл в Японии. Сохранились его письма, описывающие быт тогдашней Японии. Когда пленных вели мыться в баню, весь город сбегался посмотреть на этих странных бородатых людей, огромного, по японским меркам, роста, с белой кожей и широкими глазами. Японские обыватели смотрели на русских, словно на пришельцев из иного мира.
Рассказывал Иван и о странном пайке японских солдат. Это были плоские коробочки с крышкой, разделённые перегородками на несколько отделений. Пища была разложена по отделениям – рис, фасоль, водоросли и прочее. В особом длинном отделении хранились две палочки, чтобы брать ими пищу.
В те времена ведь не было фильмов о Японии. Всё, что видел Иван в плену, казалось ему весьма удивительным.
По освобождении Ивана представили к награде. Ему полагался Георгиевский крест. Но крестов не хватало. Потому бойцам выдавали кресты через одного, а другим георгиевские ленты. Ношение ленты приравнивалось к ношению самого креста. Ивану досталась лента. Та самая оранжево-чёрная. Эта лента потом тоже хранилась в семье, как реликвия. Обещали выдать и кресты к этим лентам. Но за бюрократической волокитой забыли. Так Георгиевского креста Иван в руках и не подержал.
Представьте же, как меня коробило от акции «Георгиевская лента», когда эти священные символы мужества стали надевать кто угодно, ленты привязывали к антеннам машин, к ошейникам болонок, просто раздавали на улицах метрами. Мне тогда казалось, что подвиг опошляется, а мой дед, кровью добывший право на этот знак, приравнивается к домашней собачке.
По демобилизации, Иван осел в Сибири в городе Кемерово. Там он устроился на винокуренный завод чернорабочим. Сначала мыл котлы. Это была очень тяжёлая работа. Многие теряли сознание от винных паров, жары и духоты. Потом за хорошую работу Иван пошёл на повышение.
Там в Кемерово Иван встретил свою судьбу. Звали её Неонила Русанова. По национальности она была коми-пермячка. Хотя, судя по фамилии, у неё были русские корни. Она была высокого роста, красивая, имела крупные сильные руки. Её семья переехала в Сибирь по программе Столыпина. Будучи незамужней, она устроилась в прислуги к купцу.
Для купца старательная весёлая и расторопная служанка была практически членом семьи. Каждый вечер семейство купца и служанка ритуально сидели на завалинке купеческого дома, где хозяин угощал всех жареными семечками, вел беседу. Неонила знала много жутких историй про дремучие пермские леса, про охоту на медведей. У купчихи были маленькие изящные руки, у Неонилы большие – натруженные. Порою купец говорил жене:
-Что же ты милая так мало семечек взяла? Гляди на Нюшу. Вот она возьмёт горсточку, так возьмёт!
Так Иван – рабочий с винокуренного завода и Неонила полюбили друг друга и поженились. Женившись, Иван ушёл с завода в продавцы. Всё винное производство в Российской империи было государственным. Это называлось государственная винная монополия. От этого и происходит народное название винных магазинов – МОНОПОЛКА.
Вот такую монополку и открыл Иван в деревне Лебеди недалеко от Кемерово. Продавец продавал вино и водку по фиксированным государственным ценам. Сам же имел только небольшой процент от продаж. Деревня была небольшая, объём рынка маленький. Прокормиться одной только торговлей было невозможно. Вот Иван и обзавёлся крестьянским хозяйством. Пахал, косил. По мере роста семьи выстроил большой дом из девяти комнат. Даже у попа в соседнем селе дом был меньше. А сама монополка заключалась только в полках с вином в одной из комнат. Если приходил покупатель, Неонила продавала ему вожделенный напиток через окошко. Иван всё время был то на покосе, то в поле.
Одиннадцать детей родила Неонила. Но выжило только семеро – Четыре мальчика и три девочки. Мой отец был в семье самым младшим. Неонила родила его уже при советской власти в 1925 году, в возрасте тридцати девяти лет.
Об этом событии папа написал такой стих:
Моя мама, вот, дела,
Меня в поле родила
Жала рожь она на жатке
И почувствовала схватки.
В пять минут она разулась,
Плат на поле развернула.
Поднатужилась мамуля,
И я вылетел, как пуля.
Но это случилось много после описываемых событий в 1925 году. А между тем в стране происходили грозные события, известные под названием Февральской революции. Кучка генералов-предателей свергла императора. Далее началось разложение армии. Из тюрем выпустили уголовников, известных в истории под именем «Птенцы Керенского». Полицию же упразднили и распустили. Представляете, какой вал безнаказанного бандитизма накрыл страну?
Вот два таких птенца, сидевших за кражу лошадей, вернулись в Лебеди. Там они быстро сгоношили народ на национализацию монополки. Порядочные крестьяне за ними не пошли, но всё же братьям конокрадам удалось сколотить толпу из десятка-другого пьянчуг. Эта толпа пришла к дому Ивана и стала требовать водки, угрожая расправой.
Поскольку Иван отказал им, они взяли колья и начали бить в доме стёкла. Неонила с детьми спряталась в дальней комнате. Что было делать? Если погромщики ворвутся в дом, удовлетворятся ли они только конфискацией казённого спиртного? Или разграбят весь дом? Чем тогда кормить детей? Да и останется ли кто живым после этого? Закона нет. Суда нет. Государство в агонии.
И пришлось Ивану самому защищать свою семью. Некого звать на помощь. Вынул Иван из тайника заветный чугунок. Там, завёрнутый в тряпицу, лежал семизарядный браунинг и пачка патронов к нему.
Когда сельский пролетариат начал бить стёкла и лезть в окна, Иван навёл пистолет и выстрелил.
Пуля попала точно в лоб старшему из конокрадов. Зачинщик был убит на месте, а нетрезвое воинство его, разом протрезвев, в ужасе разбежалось.
Наступила мёртвая тишина. Только плач малышей, вой соседских собак, битые стёкла и труп во дворе.
Грех-то какой! Хотя, возможно, те японцы, которых деду приходилось убивать под Порт Артуром меньше заслуживали смерти, чем этот человек. Впрочем, поздно было колебаться. Не было времени на гамлетовские страдания.
Неонила взяла инициативу в свои руки. Её практичный ум рассудил так: «Грех грехом, а жить как-то надо. Дети должны выжить. Без мужика в доме всё рухнет, а без бабы, пожалуй лучше. Старшие дочери вполне способны выполнить женскую работу».
И Неонила решила пожертвовать собой, ради семьи.
В тайне от мужа она быстро распустила по деревне слух, что стреляла она, а вовсе не Иван. Пара слов, сказанных соседкам «по большому секрету», под страшную клятву молчать до гроба, и готово. По деревне поползли слухи, что стреляла Нюша. Правда, попасть не хотела. Просто курок сорвался.
-Ой, бабоньки, да как же это! Нюша-то чего натворила! Да как она вообще к этому нагану подойти-то насмелилась?
-Ой, я бы ни в жись его и в руки-то не взяла!
Иван со своей стороны переговорил с братом убитого. Дал ему изрядную сумму денег в обмен на клятву никуда не заявлять и покинуть деревню. Ну, а если он ещё хоть раз попадётся Ивану на глаза, в обойме ещё остались патроны. Просьба не обижаться.
Вор, конечно, взял деньги и растворился в революционном хаосе. Ибо давно известно: «Дают – бери, бьют – беги».
Вскоре по деревне пошли другие слухи, будто Нюша стреляла, да не попала. А умер конокрад по причине того, что его брат, замахиваясь для удара, нечаянно попал колом ему в лоб. Потому, дескать, и сбежал из деревни. Покойный же перед смертью сказал: «Ой, братко, ты же меня убил!». После чего упал и умер.
И это якобы ясно слышали многие из погромщиков.
Так, или иначе, этот инцидент не имел иных последствий, кроме пересудов и противоречивых россказней.
А между тем, в России разгоралась гражданская война. Мятеж белочехов, потом наступление Колчака.
Однажды в деревню явились белые. Они проводили мобилизацию. Лебедевские мужики в основной массе не горели желанием идти на фронт. Их драли. Угрозами и силой принуждали вступать в белую армию. Пригласили на правёж и Ивана.
Когда Иван вошёл в избу, где заседала призывная комиссия колчаковцев, от его взгляда не укрылась скамья, поставленная посреди избы и брызги крови на полу за скамьёй, на стене и даже на потолке. Видимо, на этой скамье секли несогласных шомполами.
На все вопросы Иван с достоинством отвечал, что он георгиевский кавалер, ветеран Порт Артура, инвалид по ранению, освобождён от службы в армии.
Белые стыдили Ивана, намекали, что отечество нуждается в таких бравых солдатах, как он. Но Иван твёрдо стоял на своей инвалидности, и воевать отказывался.
Драть шомполами георгиевского кавалера белые не решились. Понимали, что опасно подрывать авторитет государственной награды. Да и помнили, наверное, судьбу того помещика, который выдрал своего бывшего крепостного - георгиевского кавалера. Того дворянина император Александр третий лишил всего имущества и дворянского звания и предложил ему радоваться, что не повешен. С тех пор не было на Руси желающих пороть георгиевских кавалеров. Пришлось – отпустить Ивана.
Отгремела гражданская война. Пришла советская власть. В 1925 году родился мой отец. До двадцать седьмого года прожили мирно, хотя и небогато. Но вот наступила коллективизация. Ивана объявили кулаком и раскулачили. Отняли и дом из девяти комнат, и корову, и лошадь. Отняли женские платья, обувь, не погнушались и детскими вещичками. Вещи продали в Кемерово. Деньги пропили. Семейство переселилось из дома в старый заброшенный амбар.
Отец помнил только один эпизод из той поры, будто его сестра Маня, шести лет, взяла его двухлетку за руку и повела гулять. У амбара, в котором ютились наши раскулаченные, был слишком высокий порог. Мой отец, бывший тогда двухлетним ребёнком, чтобы вылезти из амбара, вынужден был лечь на порог животом и спустить ноги на землю.
Был тёплый летний день. Шестилетняя сестра привела двухлетнего братика на берег реки Томь. И сама, играя, упала в воду. Быстрая и полноводная река понесла малышку. Мой отец очень испугался, но помочь сестре не мог. По счастью, бабы стирали бельё ниже по течению. Одна из них спрыгнула в воду и выловила малышку из реки.
Иван Васильевич не пал духом после раскулачивания. Он принялся строить новый дом и завёл пасеку.
Моему отцу было тогда два года. Однажды его укусила пчела. Пылая чувством мести, он вооружился молотком и встал у улья. Только пчела вылезает на леток, как ударом молотка он расплющивал полезное насекомое в лепёшку. Так он уничтожил несколько пчёл.
Взрослые, наконец, заметили войну малыша с пчёлами и разоружили его.
Семья уже переселилась в новый дом. Окна временно затянули тряпками, на потолок уже насыпали землю. Крышу же только начали делать. Приближающаяся зима требовала первым делом сложить печку. Но новая жизнь продлилась недолго. Вскоре семью раскулачили второй раз. Отняли недостроенный дом и пчёл с ульями. Семью снова выбросили на улицу. Пережить сибирскую зиму в неотапливаемом амбаре было невозможно. Надо сказать, что это был 1928 год. Опоздай наши гонители с раскулачиванием на год, и в следующем 1929 году деда могли бы отправить на поселение, или в ГУЛАГ. Но нет худа без добра. После второго раскулачивания, дед понял, что жизни в Лебедях ему не дадут. Он с семьёй ушёл в Кемерово. Благо вещей много тащить не пришлось. Ушли пешком, в чём были.
В городе Иван много работал. Сначала снимали угол в чужой избе. При первой возможности Иван купил старый пятистенок и в нём поселился. Постепенно он обзавёлся лошадьми и стал заниматься гужевым извозом. Экономил на всём, принимал квартирантов. В основном его дом служил ночлежкой для своих же мужиков из Лебедей, которые привозили в город сено на продажу. По воспоминаниям отца, в доме Ивана всегда было полно малознакомых мужиков. Спали по всем лавкам и на полу.
Продав сено, мужики возвращались в деревню. Жерди, которыми запирались возы с сеном, обычно бросали во дворе. Не везти же их обратно в деревню.
Эти жерди тоже в хозяйстве использовались. Иван распиливал их на чурочки, тщательно избегая сучков. Надо было добиться, чтобы все чурочки были прямослойными и без сучьев. Потом раскалывал чурочки на баклушки, сушил, и резал ложки. Вот так сидит он в ожидании груза на повозке и ложки режет, чтоб время не пропадало даром. Потом продаст на базаре, вот и лишняя копейка в дом.
Всегда Иван был при деле. Увидев товар дешевле рыночной стоимости, покупал его и перепродавал. Так по мелочи зарабатывал.
По воспоминаниям отца, старший брат учил уроки при свете печки. Ставил перед топкой табуретку, клал на неё учебник, открывал заслонку и при этом свете учил уроки. Иногда для освещения использовали лучины. Нащипать лучинок из полена было пустяком. Но, к сожалению, лучинки слишком быстро прогорают. Минута – другая, и лучину пора менять. Обычно смену лучинок поручали самому маленькому члену семьи – моему отцу. Ребёнку интересно было зажигать одну лучинку от другой, бросать огарки в таз с водой, где они с шипением гасли.
Пока женщины занимались рукодельем, мой отец отвечал за непрерывность освещения.
Когда на стол ставили сковородку с картошкой, дети старались проедать в картошке ходы навстречу друг другу. Если кто из детей начинал сильно шалить за столом, Иван, молча, тщательно облизывал свою ложку и стукал шалуна ложкой по лбу, под взрыв весёлого хохота других шалунов. Было не столько больно, сколько обидно.
Неонила знала много поговорок и загадок на языке Коми. Мой отец, будучи малышом, механически запомнил её присказки, не понимая смысла.
Ещё Неонила умела рисовать лошадей. Мой папа с детства любил рисовать. Он восхищался умением своей мамы рисовать лошадей. Просил нарисовать собаку, но тут таланты Неонилы кончались.
-Не умею, - пожимала она плечами.
Мой отец с раннего детства обожал рисовать. Все в семье говорили: «Юрка будет художником».
Однажды Иван купил масляную краску. Это была диковинка. Никто в семье понятия не имел, как с этой краской надо обращаться. Налили в блюдце воды, капнули туда чудо-краски. А она в воде не растворяется. Так шариком и катается. Что за краска такая!
Другое воспоминание моего папы – болезнь и смерть отца. Отец помнит, как мать откинула одеяло с ног Ивана, а ноги тёмные, почти чёрные. По-медицински это называется гипостазы – предсмертное нарушение кровообращения. Так поняли, что он уже умирает. Медицинская помощь тогда была недоступна.
Несмотря на трудную жизнь, Иван всё же сумел поднять семью. Все семеро оставшихся в живых детей получили образование.
После смерти отца, главой семьи стал старший из его сыновей – дядя Миша. Он во многом походил на отца, такой же неутомимый, трудолюбивый и предприимчивый. Разводил кроликов, увлекался фотографией, спекулировал на рынке, подключался к электричеству в обход счётчика. Но это уже другая история.
А памятный браунинг ещё много лет хранился в семье. Потом, один из папиных братьев, Владимир, заявил, что утопил оружие в речке, от греха подальше. Но было ли это правдой, сказать не могу.