Мы взбираемся все выше, усталые, измотанные, цепляя стеклянную корку снега камуфляжем – бессмысленной тряпкой, пропитанной грязной тенью надежды. Наст злобно хрустит, заставляя вжимать голову в плечи и припадать на колени, словно грешникам, ползущим к алтарю за прощением. На полусогнутых, не успевая выдрать ноги из снега, делаем еще несколько шагов и валимся плашмя, как губки набухая холодной влагой. Силы на исходе. Березки впереди – на гребне, хрупкие, тонкие, того и гляди согнутся от ветерка, но и они сейчас – спасение, и мы отчаянно скользим к ним, в надежде затаиться в ложбинке, что вокруг стволов вычерпал ветер.
Наконец, мы у цели. Черные ветки щекочут лицо, сошки СВД насквозь прокалывают снег, а по пологому оврагу под нами – они. Идут цепочкой, молча, уверенно, особо не таясь – как немцы в «А зори здесь тихие». Остается только считать все появляющиеся силуэты – один, пять, десять, восемнадцать, двадцать четыре…
Смеркается, минут двадцать, и мы станем для них серым пятном, грязным сугробом на краю оврага, но – не судьба, первый сворачивает прямо в нашу сторону. Саня цедит сквозь зубы, - «Стреляй! Стреляй! Ну! Стреляй же!». Он отчаянно лупит кулаком мне в бок, уже понимая, что выстрела не последует, а я – как зачарованный, не могу оторваться от лица в перекрестье прицела. Судорожно пытаюсь вспомнить, где видел этого «первого». Пересохшие губы, машинально ведут обратный отсчет, то ли шагов, то ли секунд, которые нам отвела судьба.
Саню жалко. Но ничего нельзя сделать. Я точно знаю, что будет, если нажму на курок. Не спрашивайте откуда, просто знаю – они попадают в снег, а остальные, что остались там, за изгибом, обойдут сзади, и все будет кончено.
Темнота наступает, накатывается медленно, уверенно, громадным снежным комом. Она сжимает дыхание, вытягивая его длинным шлангом куда-то за пределы видимости. Еще некоторое время свет настольной лампы противится, багряным закатом, прорываясь сквозь веки, и наконец черная краска заполняет сознание…
Я бываю там часто. Чаще, чем мне бы хотелось. Иногда, Саня почему-то молчит, и тогда я сам шепчу за него, - «Стреляй! Стреляй! Ну! Стреляй же!». Я никогда не ходил дальше этих деревьев и даже не думал об этом. Мне незнакомо лицо, что вижу в прицеле, хоть черты его всегда различимы. Но я почему-то уверен, что однажды мой палец нажмет на курок…