“You are not the only traveller
who has not repaid his debt”.
"The night we met",
Lord Huron
Он не понимал, о чем я говорю, и точно считал меня чудаком. Но я был на кураже, и его представления обо мне меня не волновали. Я был готов повторить то, что сказал. Мне нравилось раздражать его.
- Зачем это делать? Мы же работаем не в ООО «Ромашка», а в хороших местах.
Бла-бла-бла.
- Ну, допустим, сделал ты это, а дальше что? Какой у тебя план?
Бла-бла-бла. Никакого плана у меня, конечно, не было. Мне просто хотелось жить больше, чем ему. Он вкалывает вот уже четыре года после института и вполне себе состоявшийся яппи, молодой профессионал, с хорошей съемной квартирой, машиной, разумной экономией, разнообразным досугом и прочими прибамбасами из сытой жизни. А я безработный и трачу последние деньги, чтобы встретиться с одногруппниками и выдаю свои представления о мире, которые стары, как сам мир, за авангардное бунтарство.
- Ну, объясни. Ты, как всегда, не говоришь ничего конкретного. Какой у тебя план?
Он не понимает, какие у меня планы на жизнь. Как будто это вообще важно. Ведь и он, и я – все мы копошимся по одним и тем же углам. Я не знаю, какой у меня план и не понимаю, как можно планировать сухую и постную жизнь, как делает он. Я знаю, что она сухая и постная. Пусть меня не переубеждает и себя не обманывает.
Когда я задумываюсь или засматриваюсь, а это часто со мной происходит, потому что я мечтатель, я часто переношусь на год назад, и все начинается сначала.
Начинается душная августовская ночь. Мы сидим на лестнице и пьем пиво, позади нас сторожит Сакр-Кер. Никогда я еще не чувствовал себя таким свободным. Все мне кажется моим в этой духоте не стихающего разноголосия. Я одурманенный и пьяный, я на некоторое время изменил свою жизнь.
Вот она дотрагивается до моей руки и тут же извиняется. Оказывается, ребята хотят еще пива, и она интересуется, присоединяюсь ли я. Низкорослые пареньки снуют между нами и по-восточному настойчиво предлагают нам , – бесхребетным вертопрахам, - пиво в маленьких стеклянных бутылках. Перед нами приветливо раскинулся город.
Она, маленькая блондинка с тонкими пальцами и рыжим веснушчатым лицом, сосредоточенно переписывается с другими каучсерферами. Нужно обязательно всех собрать. Такие легкие и приветливые фразы, как «hey» и «what’s up», «what are you guys up to right now», возбуждают в ней любопытство, и жизнь будто растягивается, откуда-то возникают дополнительное пространство и взбалмошная радость, вызванные то ли пивом, то ли сочетанием молодости и лета, и она радуется переписке с незнакомцами, которые так легко сходятся и расходятся с людьми.
А вот и Сэми. Сэми, Сэми. Ты неуловим. Так легко ты тогда, в белой растянутой майке, не стесняясь ничего на свете, перепрыгнул, как какой-то воробушек, через дюжину ступенек лестницы и подсел к нам. Ты сразу же начал что-то рассказывать на беглом английском, но она, к твоему удивлению, продолжала переписываться и только отрывисто улыбалась, причем то тебе, Сэми, то мне. Ты с недоумением смотрел на меня, и я взглядом подтвердил: «Чувак, с ней просто что-то не то». Мне она тоже нравилась вот уже полчаса.
Она уже со всеми договорилась и вот улыбается по сторонам. Ей все равно, кто ты. Все люди объединились для нее в единого мифического персонажа, которого заботят только must see и must do, который тоже каучсерфер и тоже не знает, где окажется через пару дней.
Мы покупаем целый ящик пива, и я вкладываю деньги в смуглую жадную руку. Скоро подойдут ребята, они пока что в районе Пигаль. Там играет какой-то музыкант, они дослушают и придут. Мы все их очень ждем.
Вечера проносятся незаметно, и все они похожи друг на друга: город, десятки новых людей, алкоголь, музыка, мы все улюлюкаем, фотографируемся, добавляем друг друга в друзья на facebook и ищем какие-то места, о которых писал никому не знакомый парень из общей группы на whatsapp, но почему-то заслуживающий безусловного доверия. Это было время незнакомцев. И сам для себя я оказался незнакомцем. Что-то поднималось из глубин моего «я», то ли больное и детское, то ли новое и свободное, и я не требовал от себя рефлексии и перемалывания одних и тех же мыслей; новое во мне не смущало меня, мне просто нравилось жить и чувствовать себя в потоке. Мне не нужно было ничего раскладывать по полочкам, потому что ничего не существовало, все было призрачным, как и я сам, и мне позволили быть любым и принимали этого любого ни смотря ни на что.
Мы с Сэми прощаемся с этой блондинкой и ее чокнутой компанией и отправляемся на Монмартр искать кафе “Des deux moulins”, в котором снимали «Амели». Сэми любит кино. Так он иногда проводит вечера в бесконечных хостелах: готовит рис и смотрит фильмы. Когда мы познакомились, он путешествовал уже около полугода.
На Монмартре мы встретили трех веселых парней. Они пьют пиво, домашнее вино и водку из пластиковых стаканчиков напротив небольшого полупустого бара, из распахнутого окна которого бармен в красном фартуке что-то кричит про футбол. Бравый Сэми, как опытный путешественник, быстро насытившись первым флером внезапного знакомства, переходит к делу и спрашивает по-английски у ребят, где это кафе, то самое, в котором снимали «Амеои». Он оснащает свой вопрос французским “excusez-moi”. Так он лучше погружается в культуру.
Бармен из бара напротив заканчивает про футбол и переходит на русский. Он, оказывается, учился в России. Рассказывал мне про зиму и холод, про культуру и молодое поколение, которое кажется ему добрее и улыбчивее. Он непрестанно похлопывает меня по плечу и спаивает пивом, вином и водкой. Я вдыхаю ночной, пыльно-сладкий воздух. Это не необходимость жизнедеятельности, а наслаждение и наваждение, потому что этот воздух физически будоражит мои нейроны или что там у меня в раскалывающейся голове. Я дышу, и это искусство. Мы говорим о простых вещах, и мы простые люди, вне дневной рутины и довольные друг другом. Надо мной бесконечный купол, и от избытка энергии я готов взлететь. Дышу, моргаю и живу. Звучат самые главные слова в песне, по коже мурашки. Я растворен, и меня снова нет, будто я не рождался, будто я вернулся домой. Кто-то заботливый так не думает и подводит меня, горланящего, к друзьям. Они такие же, и нас всех оставляют в покое. Я уже сделал пост в инстаграмме, как мне клево.
Мои каникулы продлились недолго, около двух месяцев. Потом я вернулся домой, и все это наваждение как рукой сняло. Я не уверен, что я полностью здоров. Но мне лучше, и я становлюсь на ноги, но по-прежнему ничего не знаю, обкладываюсь книгами и форумами, мнениями и впечатлениями для того чтобы понять, кто я и что мне нужно делать. Мне хочется определить себя и очертить дорогу.
Теперь мое утро начинается с просмотра вакансий. Мой бывший коллега наверняка бы позлорадствовал и еще раз бы убедился, что по-другому невозможно, и что жизнь, хотя и скучная, и пустая, но правильная и не оставляющая вариантов.
Я приехал осенью, и скоро дремучая зима обратила меня в другой, новый сон. Мне детские голоса. Больные, простуженные голоса, которые требовали уплаты по долгам.
Я силился понять, что им от меня нужно, но зима сыпала снегом на мою усталую голову, и мысли таяли у батареи, у которой я, как последний аутист, коротал вечера пятницы. Тот город часто мерещился мне, все было как наяву. Лето кончилось, мой пионерский лагерь закрыли, мои гастроли путешественника завершились.
Помню первое ощущение, когда я вернулся домой и вошел в родную комнату. Пыльный пол, старый ковер. Все добротное, родное и отвратительное. Мамин голос из кухни что-то робко пытается меня спросить. Мне кажется, что я в пограничном, непонятном измерении, что я только заглянул на минуту проведать свой дом, но ничего еще не закончилось. Что еще не поздно, купить билет в одну сторону и рвануть в аэропорт и продолжать делать то, что я только что делал. Я эскапист. Когда я смотрю фильмы, и герои по сюжету оказываются в затруднительном положении, мой внутренний мальчик бунтует и умоляет их убежать и все бросить. Это же просто – убежать, нужно немного смекалки и много отчаяния, которое просто спутать со смелостью. Убежать проще, чем стоять посередине комнаты и мириться со всей этой чушью, которая происходит вроде бы не с тобой.
Сэми продолжил путешествовать и через полгода свалился призраком прошлого в мой родном городе. Я был рад его видеть. Несостоявшийся дауншифтер, хорошенько огретый по голове и безуспешно пытающийся вернуться в корпоративную среду для определенных целей. И совершенно чокнутый колумбиец, но настоящий и довольный. Я встретился не только с Сэми, но и с несколькими своими «я». Все было смешанным, нечетким, отложенным на потом. Мы шли по Мичуринскому проспекту, очень хотелось в тепло. Мы не наелись чебуреками, которые Сэми захотел попробовать в советской закусочной в центре города. Мы не доели, омерзительно, но дешево. На небе льдинки, под ногами снег делает хруст-хруст. Сэми хочет побыстрее дойти до своего хоста и отделаться от меня.
В детстве я шел по бесконечной белой дороге. От мороз разгорелись щеки. За мной шла моя бабушка в тяжелом зимнем пальто. Бабушка несла в обеих руках пакеты с продуктами. Там точно есть колбаса и сушки. Бабушка остроносая, голубоглазая, жалостливая. Мне хочется ускорить шаг, оторваться от нее и убежать. Бабушка часто говорила мне: «Вот бы идти прямо и не сворачивать. И пусть снег валит. Главное, чтобы эта дорога белая не кончалась».
Я с удивлением смотрю на Сэми – доброго паренька из истории про мою проваленную авантюру. У него шапка была похожа на мою кроличью. Тоже русская, только военная.
Человек проживает не одну жизнь. Мои жизни причудливо, может быть, даже уродливо соединились в точке, которая наступила под небом летнего веселого города под аккомпанемент радостных балагуров. Я увидел мальчика, прогуливающегося по горизонту и заслоняющего своей головой самые лучшие в мире крыши. Он знал, что я тоже там и вообще он знал то, чего не знаю я, но он ко мне не подходил и даже не смотрел на меня. Мне стало физически страшно и захотелось обнять ребят, поцеловать блондинку и выпить пива, тогда я, может быть, не увижу это тонкое, проницательное личико. Он безобидный, как молочный козленок, но я-то знаю, что он пришел за мной и боюсь его, сразу же разоблачив его деланную отстраненность как отвлекающий маневр. Он подойдет ко мне и вопьется своими ясными глазами в мои потемнешие и закрытые линзами глаза, когда не будет спасительной для меня мизансцены, мысли мои окончательно перепутаются, когда я буду один, когда буду засыпать. Я не знаю, что ответить ему, он гадлив и все это, не оторвавшееся от матери, какое-то гадливое, подавленное и забытое. Спасибо, Сэми, что мы пошли искать “Des deux moulins”.
В тот вечер бесконечных поисков и бесполезной ходьбы под морозным небом все как-то уровнялось, и я подумал, что, может быть, знаю Сэми с детства, и он тоже там был и тоже шел со мной по белой дороге. Я засуетился и бросился шарить по углам. Руки рефлекторно открывали нужные дверцы старого шкафа, и я без труда нашел его, спрятавшегося. Свернувшегося калачиком, обиженного и больного. Я подал ему руку. Он не смотрел на меня. Я подал ему руку. Он притворился, что спит. Тогда я осторожно дотронулся до беззащитного, тонкого плеча и взял его за руку. Теплело. Мальчик посмотрел на меня, осторожно и с недоверием. Я крепко, по-мужски, из будущего, пожал его руку. Все становится на свои места. Он смотрит на меня с благодарностью и протягивает руки. Я не имею права поступать по-другому, и обнимаю его и утираю его слезы.
Я знаю, Сэми, что когда-нибудь мы соберемся все вместе и наконец-то найдем заколдованное кафе.
***
В городе была пятница. Я встретился с ребятами. Мы вместе учились, прошло четыре года. Почему они все выглядят такими довольными – неужели у них все так, и им все так нравится? Да нет, я просто чудак, романтик, вечный студент, мне все это уже говорили.
- Так о какой ты свободе?
Все прошло, потому что я смог его обнять. Теперь мне не страшно, все получилось наоборот. Принимая его, слабого и напуганного, я не возвращаюсь в прошлое, потому что это почти невозможно, но принимаю себя – сильного и здорового – дирижера и путешественника в потоке непонятного, переписываемого сценария.
Я просто один из тех путешественников, которым нужно было расплатиться по долгам своего детства. Такие ребята рождаются в рубашке. Я улыбаюсь. Все, живем!
- Не знаю, - улыбнулся я, и, на всякий случай, мне захотелось добавить что-то примиряющее.- Еще виски?