Бернхарда, сына Бернхарда, круглая голова, мясистое лицо, серая ветровка, джинсы, бейсболка, сумка на плече, встречала в аэропорту дёрганная девица. Стояла у выхода c табличкой, написанной по-немецки крупными буквами и раздражённо по птичьи крутила головой. Он уже готовился заключить незнакомку в свои медвежьи объятия, но, натолкнувшись на её сердитый взгляд, лишь поздоровался: “Guten Tag”. Девица утвердительно кивнула головой и, смерив Бернхарда взглядом, указала жестом, чтобы он следовал вперёд. “Знает ли она немецкий?” – мелькнуло у него и тут же уступило место другому: "Какие они тут?”. Вглядывался в мелькающие за окном, худосочные деревья с облезающей корой, надвигающиеся и исчезающие постройки, дома. Ему хотелось бы сесть рядом с шофёром, но девица, не церемонясь, почти втолкнула его в заднюю дверь, ещё и цыкнула. В дороге молчали. В поведении сопровождающей Бернхарду виделась озлобленность, почти ненависть. “Неужели они нас так и не простили?” – думал он и вспоминал детство без отца, конверт из жёсткой бумаги с расплывшимися буквами от единственного письма с фронта, худую мать, зябкие длинные тусклые вечера. Он сожалел, что ничему толком за свою жизнь не выучился. Работа на почте, куда в четырнадцатилетнем возрасте сунула мать, так и осталась единственным местом его службы. Сортировал письма, принимал телеграммы…
И вот теперь, выйдя на пенсию, скопив, как и положено немцу, некоторую сумму и, предварительно изучив глянцевые проспекты, купил тур в страну, откуда не вернулся отец. Глядя на картинки с золотыми, утонувшими в зелени куполами, он волновался так, что сердце замирало, а кончики пальцев начинали чуть заметно дрожать.
В первую свою поездку Бернхард выбрал две точки: Кириллов и Соловки. В Кириллове, не пытаясь согнать с лица блаженно-мечтательное выражение, с несвойственным ему чувством полёта над землёй, всматривался в разлившееся озеро, могучие монастырские стены. И счастливо улыбался. В музеях с настойчивостью исследователя дотошно рассматривал экспонаты. В Храмах не только разглядывал иконостас и иконы, но несколько раз пытался осенить себя крестным знамением, сосредоточенно прикладывая к двум пальцам третий.
Девица, представившаяся Леной, ему не мешала, но и участия в его прекрасных душевных порывах не принимала: стоя в отдалении, дожидалась, отсутствующим взглядом скользя по экскурсантам и историческим объектам.
На её лице, кроме безразличия и скуки, Бернхард иногда замечал удивление. Он догадывался, что она не понимала, зачем какому-то заштатному немцу российская история. Её взгляд часто говорил ему: какого чёрта ты суёшь свой нос в каждую дырку. Почему задаёшь какие-то глупые вопросы экскурсоводам, если в русском ни бельмеса, а те ни слова по-немецки… Нарочито вяло тащилась к ним, переводила лениво и невнятно.
Он же старался быть с ней вежливым, предупредительным: поддерживал под локоток, одобрял взглядом, в ресторанах отодвигал для неё стул. А она? Локоток выдёргивала, на взгляд не отвечала и делала вид, что не понимает, когда он с немецкой настойчивостью просил на обед то пигус, то взвар.
“Нет, должность betreuer не по ней. Дело сопровождающей обеспечить мне наибольший комфорт, а она… только мешает.”
Бернхард замечал, что Лена, показывая местным экскурсоводам на него то взглядом, то кивком головы, посмеивалась над ним, а те поглядывали на неё с явным сочувствием.
Терпел… Увы, сбежать от неё не представлялось возможным.
Как-то, заметив приближающегося к колокольне звонаря, припустил за ним и уже стал подниматься по крутой деревянной лестнице, как вдруг Лена, распахнув настежь, аккуратно прикрытую им дверь, ворвалась, схватила за рукав и стянула вниз.
- Да, что же это такое? Что ты мне житья не даёшь? Отстань от меня! – хотелось закричать ему всею мощью богатырской груди.
Но промолчал.
Лена же процедила сквозь зубы:
-Ich bin f;r Ihre Sicherheit verantwortlich.
А скольких трудов ему стоило уговорить реставраторов, жестами показывая на своды в храме, чтобы взяли его с собой на леса, и опять тоже:
- Я отвечаю за вашу безопасность.
“Неужели она и на Соловках будет опекать меня как нянька?”- волновался Бернхард, не сводя глаз с мелькавших за окном пейзажей, то величественных, то убогих.
Их поселили в новом гостевом доме на Торфяном озере. Номера оказались друг против друга. Ему выделили номер большой светлый, окнами на восток, ей комнатушку с видом на ельник. Бернхард с охотой парился и нагишом нырял вместе с норвежцами в кажущуюся маслянистой, но удивительно чистую и прозрачную воду. Норвежцы рыбками повисали в воздухе и разрезали поверхность озера лёгким всплеском. Немец плюхался так, что вода выходила из берегов. Он досадовал на себя и сожалел о своей тучности. Радовался тому, что научился плавать в юности, посещая некоторое время тесный городской бассейн.
Лена негодовала и скрипела зубами.
Бернхард рвался всё увидеть, сфотографировать и запомнить. В музее ГУЛАГа, уже после экскурсии, умолил экскурсовода открыть стеклянную витрину и достать для него редкую книгу. Рассматривая фотографии, он, чуть не плача, всматривался в чужие лица чужой жизни. Заглянув через его плечо, Лена рассвирепела. Не выдержав, бросила: “ Зачем тебе это надо? Компромат на нас собираешь? А сами, сами вы, что с нами сделали? Гады, гады”. Но тут же взяла себя в руки, извинилась и лишь бросила в сторону негодующее “Немец, перец”. Только что не сплюнула.
Бернхард выслушал Ленину тираду молча. Он чувствовал себя виноватым, а потому остаток дня и вечер не только не открыл рта, но выглядел старым, больным, угрюмым.
С утра всё пошло по плану: экскурсии, богослужения, вечером кресторезная мастерская.
Лена валилась с ног, он просил её остаться в номере, отдохнуть, она не соглашалась.
- Понимаешь, я за тебя отвечаю, - твердила она.
Перестала подкрашивать глаза; волосы, ставшие ломкими, похожими на птичьи перья, прятала под косынкой, которую повязывала так, чтобы защитить лоб, уши и шею от изводящих её комаров…
Как-то отправились на Муксалму. Когда подошёл катер, показавшийся Бернхарду ржавой кастрюлькой, Лена запихнула его в каюту и рявкнула, чтоб сидел и не высовывался, а он то мечтал встать на нос, чтоб брызги в лицо, и упиваться, и фотографировать, и млеть. Порывался вырваться из тесноты с одним немытым оконцем, но Лена не пускала. Выдвинула вперёд руки и толкала его вниз. Немец сначала посмеивался, будто принимая игру, потом всерьёз рассердился и отпихнул бы свою телохранительницу, если бы не её гневное и всегдашнее: “Я отвечаю за вашу безопасность” . Спустился вниз, съёжился на скамейке у окна. Лена встала на стрёме у трапа. “Караулит", -злился Бернард.” Жара и духотища донимали его. Через мутное стекло он увидел, что Лена изменила дислокацию и, скрестив руки на груди, стояла около сходней и почти в упор смотрела на капитана, пора отчаливать.
Однако тот не спешил. Закурил, прошёлся по берегу, постучал сапогом по борту катера, опять закурил.
Из леса к озеру, растянувшейся цепочкой, подходили паломники. Он сразу узнал эту группу: несколько часов назад встретились, когда спускались с Секирки. Их автобус сломался и весь путь туда и обратно они проделали пешком. Уставшие, почти в изнеможении тащились к катеру, говорили что-то капитану, видимо, просились на катер. Капитан опять закурил, потом, отшвырнув сигарету, махнул рукой и дал знак: загружайтесь. Бернхард наблюдал, как он помогал подниматься женщинам по сходням, следил за его уверенными движениями и вдруг заметил женщину лет сорока с ребёнком, девочкой лет пяти. Девочка сидела у женщины на шее. Ручонки, ухватившись за материны волосы, безжалостно теребили пряди. Лена жестикулировала, пытаясь что-то втолковать капитану. Тот лишь пожимал плечами и, указав ей на вход в катер резкими движениями отбросил сходни…
“Перегруз",- отметил про себя Бернхард”, пробираясь к выходу из каюты, в которую набилось изрядное количество пассажиров…
В толпе он не сразу отыскал Лену, которая высматривала кого-то. Он рванулся в её сторону, привык быть под надзором своей наседки, но, натолкнувшись на неё взглядом, понял, что она ищет не его. Протискиваясь с носа на корму и обратно, он шёл за ней, не обращая внимания на недовольные взгляды и шипение женщин, на дрожь и крен катера, не глядя на величественную картину необъятного неба с парящими в нём чайками, альбатросами, поморниками. Наконец-то увидел, что, вернее, кого высматривала Лена. На капоте среди других, полулежавших вплотную друг к другу, выделялась женщина с девочкой. Девочка примостилась у женщины на подоле, и та придерживала её обеими руками. Бернхарда насторожило не столько то, что пассажиры находятся на таком опасном месте, как то, что даже на ребёнке, не было спасательного жилета.
- Лена, Лена! На ребёнка необходимо надеть жилет! - выкрикнул через головы.
Вместо ответа развела руки, пожала плечами…
Неожиданно катер остановился, по левому от него борту стоял катер чуть бОльших размеров. Он молча качался на волнах. Толпа сгрудилась на палубе и приветственно махала руками. Капитаны, стараясь перекричать ревущий мотор и чаек, спорили о чём-то. Бернхард догадался, что капитан аварийного судна о чём-то просит. “На буксир хочет, вот чудак, мы же и так еле тащимся”. Однако судя по тому, как тот был настойчив, заключил, что сговор состоится. Но тут появилась Лена. Подойдя к капитану, она сказала что-то и, показав на Бернхарда, строго взглянула сначала на одного капитана, потом на другого. Бернхард усмехнулся: “Оберегает”. Очевидно, её аргумент был настолько весОм, что капитаны лишь пожали плечами и разошлись. Отчалив, катер набрал ходу и, натужившись, задрожал ещё сильнее…
Метрах в пятидесяти от дамбы, заглушив мотор и бросив якорь, капитан начал транзит пассажиров на ожидающие их деревянные лодки. Вместе с гребцами, поддерживая то одну женщину, то другую, помогал подойти к скамье и только после того, как та, обретя равновесие, занимала свободное место, протягивал руку следующей.
Внезапный всплеск воды, за ним второй, третий, истошный женский крик, ещё один всплеск… Никто не успел понять, что произошло, но увидели руки в серой намокшей одежде, поддерживающие ребёнка над водой, круглую голову. Перегнувшись через борт лодки, руки осторожно положили девочку на скамейку и тут же исчезли…
Оглушая пространство грохотом мощного мотора, нёсся по заливу, сверкая в лучах заходящего солнца, новенький “Мангуст”. Укутанные пледами, сидели в каюте две женщины, девочка пяти лет и грузный старик с взлохмаченными волосами. Старик был весел. Бравые парни хлопали его по плечу, подливали ему и себе в пластмассовые стаканы и он, повторяя время от времени “russischer vodka sein gut”,то откусывал от шмотка жёсткой краковской колбасы, то подтягивал за ними их песни. Девочка вертелась, глядя на старика, как и её мать, с удивлением и восторгом. И только одна пассажирка, то ли женщина, то ли девица, казалась раздражённой и озабоченной. Двумя пальцами она держала уголок промокшего паспорта в бордовой обложке и движением руки из стороны в сторону пыталась его просушить, при этом она сердито поглядывала на старика и как-то мстительно повторяла: “Ничего, ничего меньше ездить будет”. Старик же по-отечески любовался ею и, удивляясь её бесстрашию, прикидывал в уме маршруты их будущих путешествий по России.