Один человек взял и гнорировал. Никто бы этого не заметил, если бы в это самое время Лев Толстой и Тютчев не зашли в Институт Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы. Патриса Лумумбы не было на месте, поэтому Тютчев взял Менделеева и четыре блюда крымских татар, мариупольских греков и северокавказских народов, представляющих собой пирожок из пресного теста с начинкой из измельчённой жирной баранины с луком и пряностями, обжаренные в большом количестве растительного масла или бараньего жира, горячие. В Институте Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы было людно. Люди были повсюду, подтверждая наречие людно. Тютчев и Лев Толстой нашли место, где можно было поговорить, но даже в этом месте нельзя было поговорить, потому что людно делает шумно. Поэтому Тютчев взял Менделеева и поделился со Львом Толстым. После второго деления появился Маяковский. На самом деле Маяковский из него был только географический. Возможно под маской Маяковского в нём прятался Стендаль или Карл Маркс, но Маяковский был в маске, поэтому, пока Тютчев и Лев Толстой здоровались с Маяковским, уже подошёл и Буковский. Буковский что-то принёс Маяковскому, а Маяковский Буковскому. Они начали обмен и тут Лев Толстой что-то тоже достал и как давай присоединяться к обмену. За этим круговоротом обменных операций они совсем забыли о блюдах и вспомнили. Маяковский достал блюдо, обладающее золотистым цветом и долгим послевкусием, отличие которого заключается в том, что основным сырьём для производства служит кукуруза, а не ячмень. И опять же у Маяковского под маской этого блюда, обладающего золотистым цветом и долгим послевкусием, отличие которого заключается в том, что основным сырьём для производства служит кукуруза, а не ячмень, могло прятаться любое другое блюдо, но все поверили и было вкусно. Буковский стал угощать многоводным блюдом для работников тяжёлого труда, так как оно очень питательно. Все с удовольствием питались, так как все были работниками тяжёлого труда. Лев Толстой угощал блюдом из мезги и после каждого угощения зачитывал вслух ГОСТ 16351-86. Все внимательно слушали ГОСТ 16351-86 и тут появился Максим Горький и достал козла. Но самым неожиданным было появление Платонмнедругноистинадорожи. Лев Толстой от неожиданности даже приобнял Платонмнедругноистинадорожи. Всё было прекрасно, кроме одного момента. Максим Горький достал треножник, чуть поколебал его, поставил на него аппарат и велел всем построиться. Все решили, что это будет дружеская разновидность автопортрета, созданного с помощью фотоаппарата, иногда при помощи зеркала, монопода или автоспуска, но Максим Горький расчехлил пулемёт и приказал, чтобы все до понедельника написали по "Войне и Миру". Лев Толстой возмутился, что у него кони, крестьяне, сено, ему некогда и неохота никакую "Войну и Мир" писать, у него с Анной Карениной-то нихера не получается, но Максим Горький был неумолим и даже пару раз дал очередь. Очередь расступилась и Максим Горький взял без очереди ещё пару блюд крымских татар, мариупольских греков и северокавказских народов, представляющих собой пирожок из пресного теста с начинкой из измельчённой жирной баранины с луком и пряностями, обжаренные в большом количестве растительного масла или бараньего жира, горячие. Так они и простояли до девяти, дегустируя блюда и вспоминая Гагарина. А когда было девять, то Платонмнедругноистинадорожи уже не было.
В девять кто-то закричал: Едемте по шлюхам! Все в Дом Терпимости!
Но никто не едемте, все идёмте.
А пока идёмте Буковский увидел Ильфа и Петрова, скромно стоявших у стены какого дома. Буковского начали переполнять чувства. Он хотел взять Ильфа и Петрова с собой. Но как? С ними точно не пустят в Дом Терпимости. Да с ними никуда не пустят. Буковский переборол себя, всплакнул и, высоко подняв знамя революции, пошёл терпеть эту несправедливость.
И пришли они в Дом Терпимости. И была там Стратосферная крепость и Боярский. Лев Толстой еле стерпел такого Боярского. Такой маленький, а двестиписят. Конечно, с Институтом Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы было не сравнить. Да и Патриса Лумумбы до сих пор не было на месте.
И тогда опять кто-то закричал: Едемте ко мне!
И опять никто не едемте, все идёмте.
Маяковский привёл всех к себе на маяк. Все стали расхаживать по маяку, рассматривать и что-то говорить. Кто-то даже пописал вниз с самого верху.
И вдруг Маяковский закричал: Едемте в маяк!
Так вроде мы и так в маяке? А вот нет. Не в маяке. Маяк лишь маячит на горизонте и карета уже подана. И в этот раз правда едемте. Так как все были работниками тяжёлого труда, то уже очень устали. Каретчик не погнал карету на верх маяка, поэтому пришлось подниматься самостоятельно. Опять появился Менделеев. Его уморительные открытия совсем убаюкали Маяковского и вот Маяковский уже видит в смутном поле зреет рис, в хищной чаще зреет зверь, покатилось колесо. Через какое-то время Буковский вспомнил, что кто-то ещё не сказал ему "некрасиво" и ему надо спешить поехать вдоль берега. Льву Толстому совсем не понравилось это учреждение и он представил, что в полчаса, которые они провели в маяке, погода успела перемениться: туман, расстилавшийся по морю, собрался в серые, скучные, сырые тучи и закрыл солнце; какая-то печальная изморось сыплется сверху и мочит крыши, тротуары и солдатские шинели. Максим Горький предложил разъезжаться. Взял Маяковского на руки и понёс домой. Лев Толстой и Тютчев опять остались вдвоём. Они медленно пошли в направлении, который указал им Максим Горький. Они верили, что путь, указанный им, верный. И верно. Они попадали на синюю. Потом на красную. И потом в разные стороны.
А Патрис Лумумба так и не появился на месте.