Ниже приводится перевод письма Э. Кэстнера
Первое письмо
Берлин 12.01.1940
ночью в одном баре
Глубоко уважаемый господин др. Кэстнер!
Надеюсь, вы на меня не рассердитесь, после того как вы найдёте эти строчки в Вашем почтовом ящике. Хотя я знаю, что не только необычно, но и непринято писать и отсылать письмо самому себе, это должно вам показать, насколько сильно мне хочется до вас достучаться.
Пожалуйста, не сердитесь! Не бросайте письмо в мусорное ведро, или хотя бы не делайте этого до того, как прочтёте его до конца! Не вызовет ли в вас пощаду хотя бы то, что я, не смотря на наше общее дружеское и терпеливое прошедшее, обращаюсь к вам вежливо на «Вы», вместо дружеского ты, которое бы мне полагалось?
Мне знакома ваша гордость, которая доверие принимает за фамильярность. Я знаю вашу легко ранимую душу, которую вы многолетним и настойчивым трудом покрыли твёрдой и холодной кожей, и я готов это учитывать. Сдержанность вызывает уважение. Нам, глубоко уважаемый господин доктор, это знакомо, поскольку мы достаточно с эти сталкивались. Однако, окружённый шумной смеющейся толпой, я нахожу уместным, поднимая за вас бокал шампанского, напомнить вам , что с одиночеством не стоит перебарщивать.
Я понимаю и уважаю ваши аргументы. Вы любите жизнь больше, чем людей. Против этого, честно говоря, нельзя что-то заслуживающее уважение противопоставить. Правда и то, что нигде лучше нельзя оказаться в одиночестве, чем в дрожащих домах большого города.
Кто знаком с вами поверхностно, не заметит вашего одиночества; поскольку он довольно часто будет наблюдать вас в кругу друзе и женщин. Эти друзья и женщины, естественно, знают это лучше, потому как они постоянно чуствуют, что остаются вам чужими. Но лишь вы полностью можите оценить, как одиноко вы себя чуствуете и какое чудо, сотканное из счастья и печали, удерживает вас от людей. Вы уже этим вызывали сочуствие и зависть. Вы улыбались. Вас даже ненавидели. Это причиняло вам боль, но вас не изменило.
Ни рукопожатие, ни подталкивание, ни поцелуй не сумеют вытолкать вас из сердечного убежища. Кто в это не верит, тот вообще не понял, о чём речь. Он, возможно, думает о мировой скорби юношества, которое пытается спрятаться от опыта, как пугливые дети от злого отчима. Но вы, мой господин, больше не юноша. Вы не грустите о ваших воспоминаниях и вы не боитесь будущего. У вас достаточно друзей и врагов, и всё же вы одиноки как первый на земле человек! Вы, как он, шествуете между львами, павлинами, гиенами, воркующими голубями и скромными осликами. И хотя вы вкусили познание с яблони, вас из этого позднего рая не прогнали.
Но всё же: не хорошо быть одиноким!
И если уж вы других до себя не допускаете, вы должны хотя бы мне позволить порой быть вам близким. Я выбираю, поскольку нас знаю, путь через почту. Разорвите письмо, если хотите, однако я бы хотел, чтобы вы этого не делали!
С наилучшими пожеланиями
Ваш покорный слуга
Эрих Кэстнер
NB. Ответ не нужен.
Замечание после получения первого письма
Берлин 13.01.1940
дома
Недавно в дверь позвонил почтальон и вручил мне письмо. И вот, после того как я, немного смущённый, прочёл, что себе вчера ночью написал, я должен со всем согласиться. Я, действительно, должен больше общаться, по крайней мере с собой, и хотя бы письменно!
Приятно получать от того, кто тебе близок, письма. И на самом деле, я же себе близок? Или я даже самому себе стал чужим? Порой у меня такое чуство. Тогда мне становится не по себе, и не помогает, даже если я перед зеркалом в прихожей делаю перед собой маленький реверанс. «Позвольте представиться, Кэстнер», - говорит моё отражение. Мой правый глаз улыбается из левой глазницы. Порой не так просто сохранять лицо.
Мне нужно будет со мной опять подружиться. Если по другому не получается, то пусть письменным путём. На худой конец таким образом я увеличу доход почты от почтовых марок. Не хочу забывать, постоянно иметь при себе подписанный конверт. Ведь было бы ужасно, если бы до секретарши дошло, что я сам себе пишу.
Хотя и не избежать того, что писатели немного ненормальные. Но большинство из них этим ещё и гордятся и носят свой сплин в петлице. Такие люди мне противны. Есть же обязанность перед собой, не опускаться. Коллеги, которых судьба одарила, так называемой головой человека искусства, мне вас жаль, что вы её не можите поменять; я всё вновь и вновь удивляюсь, что вы вместо того, чтобы стыдиться своих бросающихся в глаза лиц, их ещё и выставляете на показ, подобно женщинам в баре с рискованным декольте.