Семимостье желаний

                О чём поют воробушки
               
                В последний день зимы?
               
                - Мы выжили!
               
                - Мы дожили!
               
                - Мы живы! Живы мы!
 

    Мартовскую грязь, скользкую наледь и липкую сырь коммунальные службы торопливо счищали и вывозили с парадно наштукатуренных проспектов города. Но в отдаленных дворах-колодцах  осевшая снежная хлябь скапливалась в плесневелых углах,  затхло таяла, стекала по стенам, просачиваясь в подвалы жилых домов. 
В одном таком колодце возле огромной лужи, на обшарпанной скамейке, сидела немолодая дама в длинной норковой накидке и модной бежевой шляпке с синим пером. Ровная осанка, стильная одежда и неброский макияж делали ее значительно моложе своих лет. Дама заметно нервничала. Она поглядывала на открывающиеся двери парадных и всматривалась в темные зияющие пасти проходных арок.
 В дальний, самый грязный угол двора, вслед за мусорной машиной прошмыгнула странная парочка.  Вяло переругиваясь, они  поковырялась у контейнера и собрались уже раствориться в  темноте арки, но один из них заметил даму, лихо закинул на плечо длинный конец шарфа и спешно зашагал к скамейке.
- Прошу прощения, не будете ли вы столь любезны… угостить путника сигареткой, - театрально склонил голову небритый мужчина в красной шапочке с помпоном и обмотанных скотчем ботинках. Длинный конец обшитого блестками переливающегося шарфа, сполз с плеча и мокнулся в лужу.  На зеленом распахнутом пальто с облезлым бобровым воротником и желтыми пуговицами пламенели пионерские значки. Человек походил на выброшенную в марте новогоднюю елку. 
- Что? Простите, что вы сказали? Я не расслышала, – приподняла дама очки с дымчатыми стеклами.
- Если можно, то парочку, я с подругой…, – растянул он в улыбке фиолетовые губы, вытягивая заросший серыми колючками подбородок в сторону мусорки, где у контейнера, как часовой на посту, с  рюкзаком за спиной стояла его спутница.
- Ах, да. Но как вы узнали, что у меня есть сигареты? Я ведь не курила.
- Зажигалка в ваших руках, довольно раритетная вещица.
- Это точно,- спрятала дама в сумочку потертую «Zippo».
  Сбоку хлопнула дверь парадной, дама оглянулась. Перепрыгивая  ручьи,  мимо скамейки мелькнул пацан лет двенадцати с клеенчатой сумкой на плече. На первом этаже открылась створка окна.
- Вовка, не забудь хлеба ржаного…две буханки, - из-за оконной решетки крикнул дряхлый старик в полосатом халате.
  Не оглядываясь, пацан скрылся в арке. Дама вздрогнула, поднялась и сделала несколько шагов к появившемуся  в окне старику.
- Простите, вы не подскажете…
Створка со скрежетом закрылась. За ржавой решеткой с мутным стеклом  колыхнулась плотно задернутая занавеска.
- Вовка..,- задумчиво повторила дама.
Стоящий путник в распахнутом пальто напомнил о себе, деликатно покашляв в кулак.
Дама взглянула на кусок налипшей ленты, тянувшийся за его ботинком, чему-то своему улыбнулась и расстегнула молнию сумки.
  -  Вот, пожалуйста, – протянула она открытый портсигар, где двумя рядами плотно лежали коричневые сигариллы. Приплюснутые желтоватые мундштуки походили на ряд вырванных зубов жеребенка. Путник протянул растопыренные дрожащие пальцы к портсигару, но в последнюю секунду одернул руку, пряча за спину.
- Пардон, если не затруднит, положите на скамеечку. А то, понимаете,..- попытался он что-то объяснить, но стушевался и перепрятал грязные руки в карманы пальто.
Исполнив его просьбу, дама закурила присев на скамейку.
Путник стоял рядом и, зажмурившись, обнюхивал сигариллы, словно бездомный пес случайно найденную копченую колбаску. 
-  Если не ошибаюсь, «Vasco da Gama» - немецкие сигарки с суматранским табачком? – разлепил он глаза. 
- Какие познания? – изумилась дама.
-  Даже не удивлюсь, ежели к такому набору у вас в сумке припрятана бутылочка золотого рома… Эх, я бы предпочел кубинский «Дель Моро». Разрешите? - присел он на краешек скамейки.
Чуть откинув голову, дама красиво засмеялась, обнажив белоснежный ряд дентальных имплантатов. 
- С «Дель Моро» проблема, а  вот несколько глотков «Мартеля» всегда при мне.
- Прекрасный вкус, мадам, – очень серьезно ответил он.
-  Прям заинтриговали, - продолжила дама. - Что вы еще интересного можете  рассказать? Если, конечно, вы не из тех самых служб и не знакомы с моим досье.
- А что, таковое имеется?- вопросом на вопрос ответил путник.
- Не уверена, но все может быть…
- Нет. К службам я не имею никакого отношения. Ну если только к коммунальным, и то сугубо на договорных началах.
Даниэль Шумилов, – поклонился он, привстав, - свободный художник, как это пошло и не звучит. А точнее, до недавнего времени, не побоюсь этого определения, талантливый театральный художник-декоратор. Последние места творческого пристанища - театр «Европы» и «Мюзик-Холл».
- Оооо, - как это по-питерски. Устали декорировать чужие постановки и занялись декорацией своей жизни в стиле постмодернизма?
- Как вы тонки и проницательны. Но, возвращаясь к вашему вопросу…  Если я кое-что интересное расскажу, то могу надеяться на глоток «Мартеля»?
Кивком головы дама дала согласие.
Декоратор вскочил с места и  тут же  начал создавать воздушные периакты, нагромождая их на пустую сцену грязного двора.
-  Представьте, -  как дирижер, начал он плавно жестикулировать ожившими руками, –  первые дыхания весны. Пробуждение. Приятные воспоминания.  Светло и так легко дышится в прекрасном праздничном городе. Но … (пауза)  на нашей любимой Петроградке,  да и не только, есть такие вот места,  где нет ни света, ни праздника. В одном из  промозглых колодцев, так сказать, как изумруд в болотной луже, как бриллиантовая брошь на сальном ватнике, как золотая рыбка… ну,  короче, вы поняли…
- Так вот, в таком непотребном месте довольно долго (мы проходили пару раз мимо) скучает прекрасная дама. Пардон, мадам, что в третьем лице. Необходимость глубины образов.
 Вся такая одинокая, задумчивая и немножко растерянная. По всей видимости, она недавно приехала в Санкт-Петербург,… допустим, из старушки Европы. Судя по стилю… Все модно, элегантно, подобрано с большим вкусом, но не тоскливо и чопорно, значит не из Британской части.  Также не наблюдается южной, итальянской или французской напыщенности и крикливости в  мелочах, типа пестрых шейных платков, длинных перчаток и сапог, расшитых кристаллами. По изгибу полей шляпы и голубому кашемиру кардигана ближе всего прохладная стилистика Австрии или Бельгии. Я прав?
Дама улыбнулась.
- Но что здесь потеряно? – продолжил декоратор.
 - Кого она высматривает в этих холодных продуваемых арках?  Может, случайно забрела, заблудилась, устала и просто отдыхает? Минутная слабость приятных воспоминаний? Немножко ностальгии… и дальше привычный маршрут. Гостиница на Невском, рестораны, музеи и театры. Но нет. Пустые развлечения на потом, сначала надо разыскать частичку прошлой жизни. Давнюю, но не забытую, обжигающую всю жизнь свою любовь…
- Все, достаточно, - перебила дама увлекшегося рассказчика.
 - Перебор с опереточной наигранностью,- добавила она, достав из сумки плоскую фляжку.
Декоратор оценил жест и, спросив разрешения, позвал свою спутницу, скучавшую у мусорных бачков.
- Делисса,.. - подойдя ближе, тихо представилась та.
- Татьяна Николаевна, - улыбнулась дама. - Какое необычное имя для питерских широт.
- Это все папа… в честь малоизвестной английской художницы Лили Делиссы Джозеф.
- Вы художница?
- Неудавшаяся. Бывшая натурщица, теперь вечная подручная…
- Доставай мой кубок хрустальный, - прерывая Делиссу, наигранно распорядился декоратор.
Делисса - молодая, но уже поникшая лицом женщина, потерявшая что-то ценное в своей жизни, скинула с плеча тощий рюкзак и вытащила из бокового отделения увесистый металлический подстаканник с ажурной космической тематикой и граненый стакан. Подумав, достала из кармана пуховика детскую чашку-уточку.
- В мой кубок с вином льются слезы.., - запел декоратор фальшивым баритоном.
Янтарная жидкость тонкой струйкой переливалась в подставленный стакан. В дрожащей руке стакан позвякивал в подстаканнике, как на откидном столике в вагоне скорого поезда. Последние капли заполнили его аккурат к ободку. Такой щедрости декоратор не ожидал, он даже присвистнул от нежданной удачи. Как застоявшийся конь, потоптался на месте, подготавливая площадку для старта. Размотал шарф,  по-гусарски приподнял локоть и без  суеты и спешки расширенными ноздрями стал вдыхать аромат коньяка.
- Мой кубок за здравье немногих, немногих, но верных друзей…
Пережевав губами последние слова песни, он поднял к небу мутные глаза и сделал  глоток. С прикрытыми подрагивающими веками и закинутой головой так и застыл, только хрящеватый кадык быстро задвигался на  тощей, обросшей колючками шее.
- Нет, так нельзя, – выдохнул  декоратор,-  резкие вкусовые перемены могут взорвать глубины подсознания и запросто вызвать инфаркт.
Делисса подошла поближе, нервно хрустнув пальцами.  Декоратор отдал ей раскуренную сигариллу и в протянутую чашку налил коньяк.
- Может, помощь, какая требуется? – через несколько минут спросил декоратор, поглядывая то на Татьяну Николаевну, то на дно пустого стакана.
- Скажите, а вы знакомы с жителями этих домов?
- Аааа, все же я оказался прав, – возликовал декоратор.
- Я ищу одного человека, - продолжила Татьяна Николаевна.
- Вот недавно узнала, что последнее время он проживал в начале проспекта Добролюбова. Я обошла всю линию дворов до Владимирского собора, но безрезультатно.
- Так можно навести справки в ЖКХ. В чем проблема?
- Не все так просто, он прописан в Кронштадте, но там его квартира сдана внаем. Оплату по доверенности получает ближайшая родственница. Она заверила, что временно он переехал к приятелю.
- А как фамилия приятеля?
- Увы, - вздохнула Татьяна Николаевна,- известно только, что  называют его «Кутузов». Я сначала думала, что это и есть фамилия, обошла в округе всех Кутузовых, но нет. Придется обратиться в милицию.
- Постойте,- встрепенулась застывшая Делисса. У моей знакомой отец со стеклянным глазом, в народе крещен «Кутузовым».
-  Я, кажись, понял, о ком идет речь,- подхватил декоратор.
 – И жил он тут рядышком, где я квартиру раньше снимал, в девятом доме.  Если хотите, можем прогуляться. 
Через несколько минут декоратор уже звонил в дверь. Информация частично подтвердилась дочерью уже покойного Кутузова.
- Да, все правильно, - говорила приятная девушка, - у отца долго гостил его лучший друг Владимир Сергеевич, они по молодости  «Пик коммунизма» покоряли.  Но той весной после смерти отца он уехал в Гатчинский район. Они туда с папой часто ездили, в садоводстве у знакомой домик снимали. Где-то и адрес был, сейчас поищу.
 Записав адрес, Татьяна Николаевна покинула сырой двор.
  -  У вас все же получилось найти нужное направление в моих запутанных декорациях, -  протянула Татьяна Николаевна крупную купюру, прощаясь с новыми знакомыми.
 - В чужих  переплетениях жизни  намного легче искать правильный путь, а вот в своих собственных - всегда тупик,- крикнул декоратор на прощание.
- Если что, мы постоянно в этих колодцах, так что всегда рады.
 - Странные какие, - подумала Татьяна Николаевна, - сворачивая на Кронверкский проспект,
- Декоратор и Делисса - что-то мистическое, почти булгаковское в современном Питере. По всей видимости, и у них без дьявола не обошлось.
 У Петропавловской крепости Татьяна Николаевна поймала такси и  умчалась в Гатчину.
Через неделю поисков (от Гатчины до Пскова, потом обратно в Питер, далее один адрес в Павловске и снова в Кронштадт) измотанная Татьяна Николаевна нашла то предполагаемое место, где надеялась встретиться с разыскиваемым человеком. Все ниточки привели в  подвальное кафе. Дело в том, что здесь, на Васильевском острове, бесплатно кормили обедом блокадников и ветеранов Великой Отечественной войны. Догадываясь, что ее Владимир Сергеевич сейчас переживает не лучшие времена (по рассказу его дочери) и часто посещает это заведение. Теперь с двенадцати до пяти Татьяна Николаевна сидела за столиком слева от входа. Расспросив официанток и обрисовав внешность человека с поправкой на десятилетнюю давность, она не теряла надежды.
  Устав ждать, Татьяна Николаевна вышла на улицу. Поднялся ветерок,  по мостовым закружило колючим снежком. Устроившись под небольшим козырьком, она задумчиво смотрела на мартовскую метель. По скользкой дорожке, опираясь на две лыжные палки , ковылял сутулый старик в вязаной шапочке и в застегнутым под горло потертом кожаном плаще.  Обдав  перегаром плохого табака, он, как большой паук, неуклюже по ступенькам спустился вниз. Торчащая во все стороны всколоченная серая борода была облеплена мелкими сосульками, как  хвост бездомной дворняги.
-   Видать и сегодня неудача. Подожду еще полчаса, - вздохнула Татьяна Николаевна, возвращаясь на свое место. Подозвав официанта, заказала  имбирный пряник и чашку зеленого чая. За соседним столиком расположился вошедший посетитель. Накинув  мокрый плащ на вешалку, он растопыренной пятерней стал приводить себя в порядок, приглаживать длинные седые волосы и отряхивать мокрую бороду.
 Сделав глоток горячего чая, Татьяна Николаевна от впустую потерянного дня раздосадовалась и сломала пряник.
«Эх, Володя, Володенька… куда же ты пропал? Столько лет… знал бы, как ты мне сейчас нужен…».   Ее мысли прервал хриплый голос:
- Чего пригорюнилась, Танюха?
Татьяна Николаевна вздрогнула и уставилась на лохматого старика.
- Простите…
- Бог простит, если нагрешила, хотя какой бог махровой атеистке.
- Что вы.., - прикрыла она дрожащие губы тонкими пальцами.
-  Чего, не узнала, или с глазами к старости плохо стало? Ведь мы с тобой, зараза, как листочки на одной веточке, пока не сорвало и не разнесло ветрами по разным сторонам…
- Володя,.. - прошептала она и отвернулась к окну, вытирая щеку.
- Ты это, давай сюда, а то у меня нога болит, еле уселся, или так и будем на весь зал орать.
 - Ну, ты как? – спросила она, присаживаясь рядом. – То есть, привет, дорогой, - натянулась ее улыбка.
- Привет, сто лет… прям там, дорогой, и подороже видала, когда из Союза бежала,.. –  хохотнул он, собираясь пожать ее протянутые пальцы, но взглянув на свои грязные ногти, передумал.
- Я тебя искала…
- Да знаю, мне дочка еще прошлый раз говорила, что какая-то мадама расфуфыренная шибко интересуется моей персоной. Верка у меня того, немного дурочка, подозрительная, сразу не рассказала. А вчера прибежала и лопочет, решила, что аферисты снова наехали квартиру отбирать. Но я почему-то сразу о тебе вспомнил. Сначала думал плюнуть на такие встречи, а потом что-то шевельнулось, заныло в груди. В общем размяк, развалился, как трухлый пень. Думаю, чем черт не шутит, схожу погляжу. Надеюсь, не забыла, как мы с тобой…
-  Что случилось, Володя, что за наезды? Могу помочь, ну там финансово или юристов толковых нанять, -  перебила она взволнованно.
- А, ты что, всемогущая, - насупил он лохматые брови.
- Все схвачено. Крутая нанимальница бл.., -  резко сменил он тон. Не понравилось ему, что она совсем не то услышала, не оценила его порыв, да еще и это покровительство.
 - Судя по тряпкам,  да по фейсу наштукатуренно надменному, высоко летаешь.
- Зачем ты так, Володя, я только поинтересовалась.
- Да у тебя всегда так, только интересы без интересов, плевала ты на всех.
- Ты это о чем? Больше тридцати лет толком не общались. Наконец- то встретились. Не успели поздороваться, а ты опять за свое, оскорблять да собачиться.
Беседу прервала появившаяся официантка.
- Из вашего ланча остался только рыбный суп, припозднились вы сегодня.
- Ну, что ж, давай суп, зря что ли перся сюда по такой погоде? Только подогрей хорошо и хлеба не жми.
- Ты, я вижу, здесь частый гость, - сменила она тему.
- Да не особо. Но, бывает, захаживаю, когда совсем хреново. А в последнее время почти каждый день хреново. Часики-то тикают. Немного уже осталось. Следующей зимой юбилей, если доживу, конечно.
- Я помню, 7 января.
 - О, прошу прощение, мадам, а ты сама есть будешь? А то давай, по супчику горячему, не побрезгуй. Тут не отравят.
- Ну, давай, – согласилась она.
- Тогда, может, и водочки по капельке, за встречу.
- Давай и водочки, только как ты потом со своими палками лыжню не потеряешь? А, лыжник? - хмыкнула она.
- Фуфлыжник. Это, чтобы ты знала, скандинавская ходьба, спорт. Я даже после такой тренировки,- щелкнул он себя пальцами по горлу, - с этими палками  на Пулковскую гору на раз влезу, -  перестал он злиться. 
- Ух ты, прям альпинистом так и остался, – улыбнулась она. - Тогда согласна. Двести водочки и селедочки с лучком. Целоваться, надеюсь, не будем, – пошутила она уже свободней.
-  Все, харош, отцеловались, лет сорок назад под завязку. До сих пор зубы сводит.
- Чего так? Неужели  плохо было? Помню, не жаловался, нравилось. Или потом лучших целовальниц находил,- начала она уже откровенно посмеиваться. - А теперь-то что, альпинист-любовник все высоты облазил, сейчас уже и на бабу не влезть?
- Да, ладно тебе. Смотри, еще и подкалывает. Сама-то старая швабра, а туда же.
- Ну уж, не такая, как ты, покоритель задрипанный. Смотри, на кого стал похож: грязный, лохматый, костром провонял. Борода эта, как у черта кудлатого. Эх ты, Вова-Вова… Последний раз в девяносто третьем на встрече мелькнул, весь такой элегантный,  ниточка усов, рубашка белая, при галстуке. Так и не подошел тогда к нам, хотя и рвался,  я видела, и от брата убежал. Чего так ?..
- Да пошла ты, сидит тут, жизни учит, хрень всякую вспоминает..,- начал он заводиться. – Как была язвой, так и осталась…  Уйду я, – начал он под столом греметь своими палками.
-  Все-все, умолкаю, извини, Володя, это я так по старой дружбе поворчала немного. Давай рассказывай, как сам, где пропадал,  обыскалась я тебя. Все дворы Петроградки обошла, потом по садоводствам разным, даже во Псков ездила. У тебя, оказывается, и там жена имелась.
Он начал успокаиваться. Посопел еще немного и понюхал рукав свитера.
- Ну да. Дымком немножко тянет. Лещей за гаражами коптили…- Вздохнув, продолжил:
 - И жена имелась, последняя, моложе на пятнадцать лет, но дура-дурой, так и не сжились. Помыкались четыре года и разбежались, но то - давняя история.
- А сейчас где живешь, и почему в Кронштадте квартира твоя сдается?
- Да все нормально, потом расскажу. У меня комната, на дочку, тут недалеко на Восьмой линии. А потеплее станет, под Гатчину  двину, там у Мишкиной знакомой хибарка в садоводстве. Хозяйка туда не ездит, давление, а я типа охраняю, в теплице ковыряюсь, к земле, так сказать, привыкаю.
- Знаю, была я там и хозяйку твою видела.
- Да, какая она моя?
- Ладно, успокойся. Хорошая женщина.
Принесли суп в глубоких чашках, шесть треугольников черного хлеба, графинчик водки и две порции масленой селедки, переложенные кольцами лука и густо посыпанные укропом.
- А тебя какими ветрами сюда занесло, неужели Валька под зад дал? Хотя куда ему, слабаку, – прищурил он глаз на графин с водкой.
- Давай, Володь, спокойно выпьем, потом поговорим, - сказала она, разливая водку по рюмкам.
- Я верхние зубы сниму, а то могут и в тарелку невзначай вывалиться. Ты меня голым тысячу раз видела, так что разок можно и беззубым, – сказал он, отворачиваясь к висевшему на вешалке плащу.
- А жевать чем будешь? – засмеялась она.
- Я сразу глотаю, а с водкой как по маслу идет, не подавишься…
 -  Ты все такой же, прямой как рельсы и пыхтящий как паровоз, так и прешь всю жизнь непонятно куда:  ни горе, ни радость не меняют твоего пути.
-  Если у тебя не получилось направить на путь истинный, чего трепаться без толку. Да и поздно уже куда сворачивать, везде тупик. Так что давай, Танюха, за пути наши разошедшиеся, ну и за встречу!
-  Ну, давай, мой родной.
                ***
   На втором этаже  углового дома, стоящего на пересечении Крюкова и канала Грибоедова, на диванной подушке без ножек у остывшей печки, замотанный в солдатскую шинель, похожий на тряпичную куклу лежал мальчик и пустыми глазами-пуговками смотрел в темный угол. Пыльная комната качалась в полумраке. Все окна, выходящие на набережную, мама с братом утеплили тряпками, прижав к треснутым стеклам железные спинки от кроватей. Только одно большое окно, служившее выходом на металлический балкон, крест-накрест заклеили полосками газет и занавесили старым одеялом. Одеяло отворачивали и крепили за вбитую скобу, для прохождения света через мутное стекло. Комната сквозила пустотой. Почти все дерево, включая межкомнатные двери, сгорело в печке. Осталось только самое необходимое. К выступу второго окна одной стороной прислонился шаткий стол. Низкая лежанка матери пряталась за занавеской, еще одно спальное место, кроватная сетка без спинок с матрасом и заправленным одеялом лежала рядом с печкой. В углу без дверок и полок прислонился к стенке резной сервант с наваленной грудой посудой. Обои вместе с газетами были сорваны со стен косыми полосками. Тут же у печки серыми комочками валялась пожеванная бумага.
 Грюкнула входная дверь, обитая рваным ватным одеялом, потянуло морозным сквозняком. В комнату облепленный снегом вошел пацан лет тринадцати.
- Валька, привет! Живой, не замерз? Потерпи, братан, я печку сейчас раскочегарю, согреемся, - бросил он на ободранный пол метровый кусок обгоревшей балки. Продолжая громко разговаривать, Вовка поднял огрызок веника, отошел в другой угол, отряхнулся и стал с валенок счищать снег. 
- Забегал к  маме, она хлебушка передала и почти варежку гороха насыпала, так что живем, Валюха. Супчиком горячим сегодня подкрепимся. А на завтра сахар обещали.
Валя зашевелился, но вылезти из-под тяжелой шинели так и не смог.
- Лежи, не трать силы. О, молодец, и растопки нажевал. Смотри бумагу не глотай,  только крахмал слизывай, а то кишки забьются и каюк.
Вовка скинул тяжелый ватник и прошел в боковую комнату. Вместо двери отогнул прибитое покрывало, сшитое из кусков шинельного сукна.  Под окном стояли раздутые ведра со льдом. Закопченый чайник, литровый бидончик, кастрюли и сковородки, пустые бутылки и банки, разная хозяйственная утварь  вперемешку с одеждой и тряпками были свалены по углам. Выбрав из кучи армейский котелок, Вовка куском заточенного штыря наколол в ведре льда. Выбрав ледяное крошево кружкой, прихватил топор и поспешил к брату.
 Вскоре комнату затянуло дымком. Расколотая сухая балка потрескивала в железной печке, зашипело в котелке.
 Валя уснул. Вовка поправил брату съехавшую на глаза шапку и подвинул ближе к теплу. Вывернув варежку, пересыпал в тарелку горох и пересчитал. Двадцать шесть целых, четырнадцать мятых и двенадцать половинок. Подумав, он достал из шкафа жестяную коробочку из-под монпансье и зацепил ложку перловки.
Теперь порядок. Замотанный в тряпочку кусок хлеба, чтобы не куснуть,  накрыл тарелкой. Из кармана ватника достал серый комочек и присел к подоконнику, где больше света. Прежде чем начать кропотливую работу, погрел у печки опухшие от холода красные пальцы.
Замёрзшего воробья он нашел в щели  между кирпичами, на разбитом чердаке разрушенного бомбой двухэтажного дома. По дороге в нагрудном кармане воробей согрелся и начал трепыхаться. Вовка засунул руку, нащупал пальцами тонкую шейку и сдавил до хруста.
Лишившись перьев, на подоконнике лежала крохотная сизая тушка, облепленная серым пухом, с раздутым животиком, большой  головкой и когтистыми лапками. «На Вальку похожий, такой же дохлый», - Вовка оторвал воробьиную головку и вместе с перьями бросил в печку, а лапки и крылышки с остатками перинок оставил для навара. Из печки завоняло паленым, зашевелился под шинелью Валька. Вовка положил воробья в ложку,  сверху посолил и аккуратно опустил в кипящую воду.
- Давай, Валя, вставай потихонечку, – откинул Вовка шинель. Поднял под руки легкое тельце, посадил, прислоняя брата спиной к стенке.
- Может, шапку снять?
Валя еле кивнул. Под шапкой его стриженая голова была обмотана сползшим на затылок маминым платком. Перевязав платок, Вовка снял с печки котелок, размял ложкой разваренного воробья. Выловил лапки с перьями, отлил парующей жижи в кружку. Кусок хлеба разделил на четыре части.  Два кусочка, наутро оставил под тарелкой. Накрошив хлеба в кружку, Вовка подсел к брату.
- Так, давай. Только не трясись и ложку зубами не хватай.
Покормив брата, Вовка дохлебал остатки супа, тщательно пережевав все воробьиные косточки.
- Ну, что, ожил? Вот видишь, а мамка все плачет. Ей сказали, что если говорить перестал и не хнычет, значит, скоро помрет. А ты уже с ноября молчишь и жив-здоров. Да и чего без толку ныть и болтать, да, Валюха? Вот разобьем фашистов проклятых, как погоним от Ленинграда. Ура! Победа! Смерть проклятым оккупантам! Так крикнем,- у Гитлера в Берлине уши лопнут.
 От Вовкиного рассказа Валя оживился, оскалил  мелкие зубки, сжал маленькие кулачки и стал похож на испуганного суслика.
-  Ладно, сиди, грейся. Я в печку подкину и сбегаю за дровами на ночь. Мамки сегодня не будет, так что не жди. Ну, все, не скучай.
Пока не стемнело, Вовка побежал на улицу Мастескую проверить ловушку. В бывшем католическом соборе на  дырявой купольной крыше жили голуби. Попасть на ту крышу было не просто, только если перелезть из чердака соседнего дома. В соборе находилась мастерская по сборке  противогазов, но с осени ее закрыли. Сверху между балками Вовка натянул куски рыболовной сетки с привязанными крючками. Сетку, катушки лески и крючки он украл из сарая деда Игната. Раньше Вовка стрелял голубей из рогатки в  Никольском сквере, по набережным каналов и на Садовой. Но сейчас почти все деревья спилили, а те мелкие, что остались, стояли голые, без веток. Даже вороны пропали. Ловушки  Вовка ставил в разных местах: на чердаках заброшенных складов - на птиц, а в проходных подворотнях - на собак. В узком проходе между сараями в Дровяном переулке он натянул петлю из гитарной струны, а для приманки подвесил крысиную голову. Собаку  удалось поймать только раз, в первые морозы. Хорошо, что не пришлось добивать. К его приходу она одеревенела в петле. Там же за сараями  Вовка разрубил мерзлое сухое тело. Ножом срезал шкуру и облепленные шестью кости, варил в ведре. Хлеб, что давала им на день мама, оставлял Вальке, а сам ел собаку.
 Под обугленными остатками сгоревшего Могилевского моста, вмерзшего в канал Грибоедова, Вовка услышал утробное рычание.
Собаки, - похолодело у Вовки в груди. Вот так удача,  только бы не спугнуть, – начал он осматриваться в поисках увесистой каменюки.  Рядом ничего не наблюдалось, из снега торчали только куски грязного льда.  Груды кирпичных обломков разрушенного дома находились на той стороне канала: Эх, далековато. Пока никого нет, надо действовать. Для верности требовалось несколько снарядов. Даже если оглушить в голову, то добивать или защищаться придется с близкого расстояния. Пацаны рассказывали, что так зазевавшегося Жеку из восьмого класса стая собак порвала.
- Надо рискнуть,- достал Вовка из перекинутой за спину противогазной сумки геологический молоток с короткой ручкой, обмотанной прочной ниткой. Из оружия имелся нож, трехгранный напильник, большая вилка с тремя зубьями и кусок велосипедной цепи с защелкнутым на конце замком. Все эти инструменты Вовка таскал с собой для проникновения в разрушенные помещения и защиты.
Две дворняги, черная лохматая и рыжая с большой головой, перегавкиваясь, трепали что-то торчащее из под обгорелой стойки. Вовка подкрался поближе и спрятался за сугробом. Расстояние меньше двух метров. Для удобства скинув ватник, он пару раз присел и сделал несколько тренировочных замахов.
«Вперед!»- дал  себе команду, сжав в кулаке рукоятку молотка, поднятую над головой. В другой руке держал цепь. Потихонечку обходя сугроб, он с колотящимся сердцем шел на рычание: «Швыряю в голову рыжей, она крупнее, потом добиваю, только бы не поскользнуться». Собаки грызлись внизу на льду, Вовка стоял чуть выше, на удачной позиции. Хриплые рычания с приближением становились громче. Из-за сугроба показалась выгнутая дугой тощая спина и лохматый в мелких сосульках хвост, мотающийся из стороны в сторону. У собачьих лап валялся разгрызенный валенок. Вовка дернулся грудью вперед и тут же замер. Под камнем набережной он увидел растрепанные, смерзшиеся седые волосы и серое стеклянное лицо. Отшатнувшись назад, Вовка упал на колени, ткнулся головой в снег, его вывернуло водой и желтой желчью. За всю блокаду он первый раз плакал. Собаки грызли ноги Надежде Семеновне, его любимой учительнице географии.
 Ловушки в этот день Вовка так и не проверил. С большим трудом, прогнав собак, он как смог временно похоронил Надежду Семеновну. Обложил тело натасканными обломками кирпичей, головешками от сгоревшего моста, кусками льда и курганом нагреб снега. Разбитый и вымотанный, он поплелся в Дровяной переулок. «Сдохну, но собак жрать не стану», - прохрипел Вовка в темноту прохода, сорвав все поставленные петли.
     Мерзлых уличных мертвецов Вовка не боялся, уже привык. Ужасался и немел от нежданных встреч с мертвяками в тесных помещениях, сараях или разрушенных домах, где часто рыскал в поисках чего-то ценного. Ковыряясь в разваленном сарае деда Игната, Вовка полез в дальний захламленный угол и сдернул с бочки кусок мешковины. Откуда-то сбоку на него свалилась оскаленная мумия старика, стукнув каменной головой Вовку в грудь. От неожиданности Вовка вскрикнул и рванул домой. Пока бежал, теплая струя стекала по ноге в валенок. Просушив штаны, он снова полез в хозяйство деда Игната. Укрыв припорошенного снежком скрюченного деда мешковиной, Вовка вспомнил, что в этом сарае дед не только плел сетки, но и солил рыбу. Рыбы Вовка не нашел, но под верстаком обнаружил превратившийся в камень мешок соли. О своей находке рассказал бывшему управдому, дежурному по бомбоубежищу. Управдом похвалил, назвал Вовку настоящим пионером и обещал премировать сахаром  и помочь с дополнительными карточками на хлеб. Но на следующий день о своем обещании забыл.
-  Ты, хлопец, что-то  попутал. Откуда у нас сахар, это убежище, а не продуктовый склад, еще и соль какую-то выдумал. Иди, не мешай работать. А лучше помогай снег от входа отгребать.
 Заступиться за Вовку было некому. Отец пропал на фронте в самом начале войны. Мать после пожара в типографии, где работала бухгалтером, с большим трудом устроилась в прачечную при госпитале. Днями и ночами измученные женщины с опухшими красными руками кипятили кроваво гнойное белье. Простреленные и разорванные осколками шинели убитых и раненых замачивали и вываривали в больших чанах, мешая веслами. Потом сушили, а в помещении через стенку кроили и сшивали зимние госпитальные халаты и покрывала. Из обрезков шили рукавицы и стельки для сапог. После смены на выварке мама оставалась мыть полы и ухаживать за ранеными в госпитале. Домой еле приползала, кое-как покормив детей, без чувств падала на лежанку.
 Напоив Вальку теплой хлебной водичкой и оставив свой кусок, Вовка побежал к маме на работу. Сегодня дополнительно к норме хлеба обещали сахар и мерзлую капусту. 
- Сейчас, сыночек, ненадолго зайдем в женский корпус к тете Тамаре. Она просила ее карточки отоварить, - на выходе из прачечной обняла мама Вовку.
- Как Валя?
- Ничего, вроде заснул. Печка горит, пока тепло.
- Мам, - продолжил Вовка,- Надежда Семеновна, умерла.
- Ой, сыночек. А кто это?
-  Учительница наша, по географии.
-  Аааа. Горе-горе,- быстро проговорила мама,- у нее ведь дочка в полку связи служит. Наверное, уже сообщили.
- Она под мостом лежит.
- Кто?- испугалась мама.
- Надежда Семеновна. Я ее снегом закидал, от собак.
- Хорошо, сынок, на обратном пути коменданту госпиталя доложим. Кажись, Морошкина ее фамилия?
- Да, - подтвердил Вовка и тихо добавил, - моя учительница…
     В заставленном кроватями  коридоре мама сняла пальто и прошла в отгороженный угол за ширму. Вовка снял шапку, расстегнул ватник и уселся рядом на пол у пустых ведер, тряпок и швабр.
-  Ой, Нина, как хорошо, что пришла. Ты у меня последняя надежда, единственная из близких во всем городе осталась. Спасибо, родная, - послышался слабый голос из-за ширмы.
-   Как ты, Тома? Нельзя сейчас болеть. Твое место держать надо, а меня одной у чанов надолго не хватит. Сегодня ночью Степановна помогала. Ну какая из нее помощница? Сама еле ноги волочит, того гляди  в кипяток свалится.
    Послышался стон, потом  редкие всхлипы переросли в тихий протяжный вой.
- Ну, что-ты, Тамарочка, не плачь, все будет хорошо, ты только поправляйся, я поработаю,  - успокаивала мама подругу.
 В ведре с мелкими инструментами Вовка заметил острый железный скребок, похожий на маленькую лопатку. Покрутив в руках, со вздохом положил назад, а блестящий скальпель с отломанным кончиком не удержался, сунул в галошу.
-  Тише-тишеее.  Вот, выпей водички, успокойся, - застучала об зубы алюминиевая кружка.
-  Все, Нина, я в порядке. Теперь послушай меня, только не перебивай. Обещаешь?
-  Обещаю, - мама взяла Тамару за руку.
    Мне, Нина, конец, несколько дней  домучиться осталось… Так я же тебя просила, не перебивай, -  стал тверже голос Тамары.
- Сгнило у меня все внутри,  брюхо внизу раздулось, черная кровь с гноем пошла. Врач даже смотреть не стал, махнул рукой и ушел. Но это ладно, я смирилась со своей погибелью. Вот только как с Танечкой быть? В детдоме она не выживет, сразу погибнет. Всем святым, что есть на этом свете, умоляю, забери к себе дочку.
Мама отвернулась, не смогла отказать, глядя на больную.
- Куда я ее заберу, Тамара? У меня Валька на последнем издыхании, кожа да кости, не говорит уже. Вовка с голодухи по мусоркам лазит, пропитание ищет. Сама с ног валюсь. Прости, не осилю я троих.
- Подожди, дай мне перед смертью выговориться, - часто задышала Тамара.
- У меня на квартире немного продуктов спрятано. Вот карточки мои и Тани, все, что сумеешь получить, возьми себе. Сразу не отказывай, подумай хорошо. Я расскажу, как тебе самой выжить и детей спасти. Будешь слушать?
- Буду. Говори, только успокойся.
-  Недавно я бабушкино наследство - перстень золотой с изумрудом - обменяла на продукты. Заведующий лекарственным складом Давид Яковлевич такой  согнутый, как коромысло, в шинели голубой с воротником и шапке каракулевой ходит. Это он помог золото обменять, и меня сюда пристроил.
-  Поняла, о ком ты, Тома. Видела я его несколько раз в госпитале.
- Ну, да-к вот. Давид Яковлевич - очень влиятельный человек. Я до войны с его женой знакомство водила, платья шила. Теперь самое главное. Он мне весной эвакуацию обещал. В ближайшую очередь вписал. Ну, конечно, не просто так. Я ему браслет золотой с рубиновыми рыбками и брошь старинную, бабкину, с драгоценными камнями пообещала. Он как увидел, сразу согласился помочь, заверил, что все сделает и продуктами обеспечит. Сказал, что по нынешним расценкам это потянет на мешок крупы,  полпуда сахара и десяток банок тушенки, ну и там другое, может яичный порошок и горох. Да к вот, Нина, если поклянешься, что дочку мою не оставишь и спасешь, я тебе все отдам. На эвакуацию вместо меня с детьми уедешь. У меня сестра родная на Урале живет, бездетная. Напишешь потом ей, она Таню заберет. Только спаси дочку, молю тебя, главное, вывези из Ленинграда.
В  щелочку Вовка увидел, как мама близко наклонилась к тете Тамаре, а та ей что-то долго шептала на ухо. Прощаясь, отдала  ключи.
На следующий день Нина столкнулась с Давидом Яковлевичем в коридоре, где лежала Тамара. Он вышел из-за ширмы с серым лицом и перекошенным сухо сжатым ртом. Тамара была без памяти. Металась по кровати и хрипло кричала: «Не обижайте сиротку …Отдайте Тане макароны…»
 Утром мама разбудила Вовку и попросила, чтобы он взял санки и  ждал ее на Фонтанке у Египетского моста.
Пожевав с Валькой хлебушка, чуть припорошенного сахаром, (удалось получить сто граммов) и запив горячей, немного подслащенной водичкой Вовка побежал на Фонтанку.
-  Так, сынок,  теперь с нами будет жить девочка Таня,- сказала мама, как только увидела Вовку.
- Той тети, что умерла?
- Да.
- А кто ее кормить будет? – вырвалось у Вовки.
- Не переживай, тебя не объест,- сухо ответила мама и пошла к парадной желтого дома.
Вовке стало стыдно. Он хотел  другое спросить, но получилось, о чем постоянно думал, то и вырвалось.
- Я не жадный… Но мама, махнула рукой и поторопила: «Давай, шевелись! На третий этаж санки тащить!»
Одетая в кроличью шубку, Таня сидела на кровати в ворохе покрывал и подушек.
- Здравствуйте, вы тетя Нина? Я давно вас жду. Мама говорила, что вы  обязательно за мной придете, - сказала девочка. Возле кровати стоял перевязанный тесёмкой фанерный чемодан, сумка и плетеная корзинка с тетрадками, фотоальбомом и книжками.
-  Здравствуй, Таня. Все правильно, я тетя Нина, а это Вовка. Ну что, давай собираться, тут недалеко.
- А можно, я подушку и одеяло свое возьму?
- Конечно, Таня. Мы потом еще не раз вернемся, все, что хочешь, заберем. Сынок, давай помогай.
     Пока дети копошились возле санок, привязывали чемодан и корзинку, Нина прошла в другую комнату. В шкафу под тряпками достала вещмешок с продуктами. Развязав лямки, сделала быструю ревизию: мешочек перловки килограмма на два, столько же пшена, сухофрукты, замотанные в носовой платок слипшиеся конфеты «подушечки», две пачки печенья, коробку вермишели, пол-литровую банку маргарина и кусок сахара. После скудного пайка последних недель это было настоящим богатством. Осмотрев комнату, Нина подошла к окну и откинула светомаскировку. Под гранитным подоконником  нащупала выпуклость и вытащила кирпич. Из углубления достала деревянную коробочку. «Теперь выживем, спасибо тебе, Тамарочка»,- мысленно поблагодарила Нина покойную малознакомую подругу. 
Валя сразу принял и полюбил Таню. Как только увидел такую же стриженую девочку, смущенно заулыбался и начал прятаться под шинель. Совсем скоро они лежали на диванной сидушке, покачивая согнутыми худыми ножками в больших валенках и листали книжку с веселыми картинками. Мама тщательно, по дням, распределила продукты и принялась готовить ужин. Вовка убежал за дровами. Вечером за столом  ели густой жирный суп с хлебом. В ту ночь Вовке первый раз за последнее время не снились разрубленные собаки и трепыхающиеся в сетке птицы.
 Днем Таня с Валей оставались дома, рисовали в тетрадках и листали книжки, а Вовка убегал в прачечную помогать маме.  Вместе встретили Новый год. Вовка раздобыл сосновую ветку, сбегал к Тане домой, принес елочных игрушек и картонного деда Мороза с ватной бородой. Все смеялись и шутили, когда Валя тихонько подошел к наряженной елочке и осторожно стал лизать стеклянный леденец. На короткое время забыли о войне: в мерцании керосиновой лампы вокруг печки водили хоровод, пили из чашек настоящий чай с конфетами и  печеньем. Но когда стали загадывать желания,  вспомнили о блокаде. 
К концу месяца припасы закончились, дети стали хиреть. Нина решилась и пошла к Давиду Яковлевичу. Она и раньше хотела встретиться и поговорить, но чего-то опасалась, оттягивала. Какие-то нехорошие слухи ходили об этом мрачном человеке.
Аптечный окружной склад находился на охраняемой территории госпиталя, и без специальных пропусков туда не пускали. Почти час Нина гуляла возле огороженного помещения, ждала заведующего складом. Пожилой солдат, куривший на крыльце, стал гнать чужую тетку.
- Не положено здесь шататься, давай топай отсюдова.
- Да мне к Давиду Яковлевичу очень надо,- жалобно попросила Нина, - я здесь рядом, в прачечной работаю.
- По какому вопросу? 
Нина замялась.
- По личному.
- Ха, по личному, - возмутился солдат, - здесь охраняемый объект, а она по личному. Много таких личностей тут ошивается, всех не согреешь и не накормишь.
- А когда он выйдет?
- Когда-когда… когда Гитлер сдохнет,- скривился солдат. Но взглянув на жалкую и дрожащую тетку, немного смягчился.
- Да занят он. Полночи по складу бегает, ящики считает, все проверяет, потом до утра пишет.
- Тогда передайте ему, пожалуйста, что я от Тамары Синельниковой, недавно умершей, из прачечной, он знает, по ее делу хлопочу.
- Ладно уж, скажу. Но если через полчаса не выйду, не жди. Значит, послал он тебя подальше, с твоими хлопотами. Все поняла?
- Поняла! – простучала Нина зубами.
 Через десять минут в приоткрытую форточку солдат крикнул:
-  Эй, подруга! Завтра в четыре на пропускной скажешь, что с девятого отделения, к заведующему за накладными. Тебя проведут.
 В длинном кабинете, заставленном ящиками, мешками  и бесформенными тюками с красными крестами, Давид Яковлевич встретил Нину открыто нелюбезно.
- Чем могу служить-ссс?- цыкнул он сквозь зубы, даже не взглянув на вошедшую.
- Я вот по … Мне передали… вот тогда… Тома..,- замялась и совсем растерялась Нина…
- Какая к черту Тома? Вообще-то, вы кто? Кто вас сюда пустил?- начал он злиться и его голос противно заскрипел.
Нина испугалась и хотела уйти, но вспомнила Вальку (он опять тихо лежал и смотрел в угол), собралась и одним духом выпалила:
- Давид Яковлевич, Тамара Синельникова - это та умершая женщина, которой вы помогли с продуктами и обещали весной эвакуировать. Она мне оставила дочь и …
- Что вы себе позволяете! Какие продукты в блокадном городе, – закричал он и затряс высохшими костяшками кулаков.
 - Немедленно покиньте помещение!
Нина шарахнулась назад, зацепилась ногой за тюк, свалилась на ящики и больно ударилась спиной.
- Все-все, давайте, уходите, - привстал Давид Яковлевич из-за стола, грозно нависая над стонущей на полу Ниной. 
Нина спешила к детям. На Садовой обходила наметенные бугорки жутких форм с торчащими ногами и беззвучно рыдала. «Что же делать, как выжить, как спасти детей?» Боясь потерять, она всю дорогу ощупывала в кармане небольшой сверток с хлебом, полученную дневную норму. «Так, надо успокоиться, собраться…  С остатков муки  сварю болтушку. Потом, потом, а что потом?..» холодела она,  ища хоть какой-то выход. Тамара, Тамарочка, что же случилось? - спрашивала Нина, глядя в черное небо.
 -  Почему он, гад, выгнал меня?».
Тут она вспомнила, что когда забирали Таню, в шкафу под тряпками она видела завернутую в рваные газеты шубу. «Шубу легче поменять или продать. В госпитале много военных, офицеры, начальство приезжают – уезжают, может и получится. Завтра пошлю Вовку, или нет, лучше с утра забегу сама».
- Мама,  ма… смотри, - обрадованный Вовка ждал в арке дома.
- Чего, сынок? - отвлеклась Нина от тяжелых мыслей.
- Вот чего! - протянул Вовка  руки, но в темноте она ничего не увидела.
- Морошкина приходила.
- Господи, какая Морошкина, ты же говорил, что она умерла.
- Дочка Надежды Семеновны. Старший сержант связи. Мы же тогда у коменданта свой адрес оставили. Помнишь?
- Ну, да. И что? – у Нины не было не сил разбираться со всем этим.
Вовка, все еще волнуясь, продолжил:
-  Надежда Семеновна пропала. Дочка, Светлана, искала маму, и живую и мертвую. Ей сообщили в часть, она к нам и пришла. Стала спрашивать. Я ей все рассказал. Потом мы вместе пошли к сгоревшему мосту и отрыли Надежду Семеновну. Она там так и лежала под снегом, без валенок.
- Вот и хорошо. Хоть попрощается с матерью и похоронит по- человечески,- вздохнула Нина.
- Мама, она мне полбуханки хлеба и две банки каши с мясом,..  представляешь две банки, - еще раз повторил Вовка,- целые.
  У Нины закололо под лопаткой, она молча обняла сына. Только возле дверей спросила:
- А чего ты меня не дома, а на улице ждал?
- Боялся, что когда Вальке с Танькой покажу, не утерпим, все  съедим и тебе не оставим.   
Утром Нина забежала в Тамарину квартиру за шубой. Дверной замок взломали. Вынесли все: сорвали паркет, плинтуса и деревянные карнизы;  шкаф и стол разрубили на куски и растащили по соседним квартирам, где еще теплилась жизнь. Вывернутые струнные внутренности пианино валялись на битом стекле от серванта и железных спинках кроватей. Даже деревянные рамы - и те сняли с картин и семейных портретов. Нина собрала мятые фотокарточки, сунула в сумку и поспешила на работу.
Несколько дней протянем, дальше спасет только чудо, - тащила Нина через госпитальный двор тюки с грязным бельем. Возле прачечной увидела сутулую фигуру в каракулевой шапке.
- Как Вас зовут? – резко спросил Давид Яковлевич. - И что вы от меня хотите?
Нина так измучилась, что не стала заискивать, сказала все как есть, резко и даже раздраженно.
- У меня трое детей полумертвых. Еды нет. Норму хлеба по крошкам делим. Сама с ног валюсь…
Давид Яковлевич скривил свое желтое восковое лицо и хотел что-то сказать назидательное, даже понимающе вздохнул и развел руки, но Нина его перебила.
-  Не надо. Я не слепая, все вижу и понимаю. Но я обязана спасти детей. Понимаете? Перед смертью Тамара меня заверила, что вы поможете с продуктами и эвакуацией. А я вам за это отдам брошь и браслет.
Нина видела, что он чего-то опасался и колебался. Рискнув, твердо добавила:
-  Если вы об этом ничего не знаете, то извините. Видать, напутала Тамара, в бреду. Прощайте.
- Постойте, - шляпкой строчка сморщился его подбородок, - я что-то припоминаю. Давайте так договоримся. Сегодня у нас пятница, вы завтра вечером принесете и покажете.., что там у вас, - покашлял он нервно в кулак. - А в конце следующей недели мы встретимся,.. обсудим, я должен убедиться, что …
-  У меня дети обои жуют и стены лижут,- опять перебила его Нина. - Если нет, то я сегодня все это обменяю на ведро капустных кочерыжек,- придумала она на ходу. - До следующей недели, я боюсь мы не дотянем.
Давид Яковлевич зажевал фиолетовыми губами:
- Так,  я сказал, успокойтесь. Через час зайду.
Он принес две пачки прессованного гороха и замотанный в вощеную бумагу кусок мороженого студня из потрохов и кишок.
- Сегодня в десять вечера я жду вас. Вот записка, покажете охране.  И не опаздывайте.
Словно африканский гриф, он сгорбленно сидел за своим столом, уткнувшись крючком носа в большую лупу.
- Так-так-так...Четыре крупных, восемь маленьких, вот еще и полукруг… изумрудов, а в центре…да-да-да.. с обратной стороны знак мастера.., –  бурчал он себе под нос и аккуратно записывал в маленькую книжечку.
 Отодвинув настольную лампу, Давид Яковлевич поднял в коричневых пятнах голову, блестевшую, как запеченная в меду тыква, и посмотрел сквозь Нину:
- Ну, что же. Пожалуй, я свое слово сдержу.  Давайте свои бумаги и метрики на детей.
Нина положила на стол конверт с документами.
 - Так, теперь с продуктами. Чтобы здесь не мелькать, оставьте свой адрес. Пару раз в неделю постараюсь заходить. Пока только горох, кукурузная мука, немного яичного порошка и рыбий жир для детей.
Давид Яковлевич, нацепив на нос другие очки, хотел уже попрощаться, но внимательней оглядел просительницу. Помолчал немного и как бы нехотя продолжил.
- Муж-то, на фронте? Где служит?
- Танкист. Последняя весточка была в октябре из Старой Русы.
- Понятно,- пожевал губами Давид Яковлевич,- там немец сильно бил, живого мало чего оставил,- стал он уже откровенно пристально осматривать Нину.
- Сама-то, до войны где работала?
- В типографии. Главным бухгалтером.
- Значит, образованная и считать умеешь.
- Умею.
- А лет-то сколько тебе?
 - Тридцать два в марте исполнится, - заволновалась Нина.
- Так-так,- почесал он карандашом вялое ухо в синих прожилках.
- Вижу, не дура, - оскалился он по-дружески. - Если еще и расторопная, то возьму к себе на склад, так сказать, на постоянный усиленный паек. Ну как, пойдешь?
- Да. Конечно, пппп-ойду, - сразу ответила Нина, чуть не задохнувшись.
- Тогда свободна, на сегодня все. В понедельник обговорим более обстоятельно. 
«Вот и солнышко выглянуло в первую оттепель и отдаленно запахло весной. Теперь точно переживем проклятую зиму», - бежала в госпиталь оживленная Нина. Сегодня утром она не делила на граммы еду, а довольно неплохо покормила детей. Вовка даже удивился, когда мама сварила на день похлебку из целой банки перловой каши.
Возле склада Нина увидела военных в серых шинелях с малиновыми петлицами. Госпитальное хозяйственное начальство толпилось на ступеньках.  Тот самый пожилой солдат из охраны курил табак у ворот.
- Простите, а что случилось?- спросила у него Нина.
- А тебе что за дело? – сдвинул он мохнатые брови.
-  Проверка на складе, у Давида Яковлевича?
- Иди, куда шла. На том свете черти его проверят, - сплюнул солдат на снег коричневой слюной.
Чуть позже Нина узнала, что в эту ночь в своем кабинете от инсульта скончался Давид Яковлевич. Ходили слухи и странные пересуды, что заведующего толи задушили, толи он сам застрелился при аресте. В его кабинете обнаружили неучтенные лекарства, продукты и трехлитровый алюминиевый бидон, под завязку набитый золотом. Все последующие дни Нина ничего не помнила, ходила в плотном тумане. Рухнула последняя надежда. А в конце недели у большого котла подкосились ноги, падая, она по локоть сильно обварила руку. В перевязочной наскоро наложили повязку и отпустили на больничный.
          Вовка снова полез по крышам проверять птичьи ловушки. В бывшем католическом соборе появились военные. Голуби от шума и грохота сразу разлетелись. Свою сетку забрать не удалось, дырки в куполе наглухо заколотили. В разбитом помещении склада на Пряжке тоже не везло. Сетку сорвало ветром, и она, перекрученная, забилась снегом и висела, как замерзшая сопля. Кое-как распутав и растянув ловушку, Вовка  слез с крыши.  За разрушенной стенкой он спрятался от ветра и слизывал кровь с разорванной крючком ладошки.
Надо спешить домой, еще и дров где-то найти, а то стемнеет, и все, до утра в холоде дрожать, ладно, я привычный, а как Вальке с Танюхой, да и мама больная.
   За поваленной стеной валялись разбитые ящики и прочий деревянный хлам. Но теперь тот угол замело снегом. «Ну, что здесь ковыряться? Или к Дровяному переулку сбегать? Нет, лучше к дому ближе, только надо немного согреться», - подумал Вовка, ускоряя шаг. Через  минуту у  него закружилась голова, и огибая угол, он задел плечом кирпичное строение. Лежа в мягком сугробе, он так захотел спать, что закрыл глаза и мучительно сладко подумал:  «Вот сейчас только немножко полежу и сразу домой», провалился он в тягучее, вспыхивающее желтыми исками марево. В сознание Вовку вернула собака. Она тихо скулила и сухим шершавым языком лизала его закрытые глаза. Вовка очнулся, качнул головой и приподнялся на локоть. Страх быть сожранным собаками заставил часто забиться сердце и разогнал по замерзшему телу густую кровь. Собака отбежала в сторону и громко залаяла, окончательно рассеивая плотный туман забвения. Вовка вылез из сугроба и поплелся домой. По дороге недалеко от дома в арке одного из домов увидел замотанного в платок бородатого старика, отдыхавшего на широких санках. Из санок торчала вязанка напиленных досок. Вовка прошел мимо, но вспомнив недавнюю собаку, вернулся назад. Надо разбудить деда, пока не замерз.
- Дедушка, вставайте, - потряс Вовка его за плечо.
Старик склонился и окоченело ткнулся головой в снег. Санки с дровами, пока никто не видел, Вовка утащил к себе на этаж.
 У мамы за занавеской сидела Степановна из прачечной. Она принесла полученный по карточке хлеб, баночку керосина, мазь от ожогов и делала перевязку. Вовка напился воды и подсел к печке. Расколов сухую доску, он посмотрел в детский угол. Валя спал, а Таня перебирала его рисунки. 
- Таня, дай мне что-нибудь на растопку.
Таня подсела к Вовке и протянула листики.
- Смотри, что Валя рисует. Каждый день одно и тоже.
- Рыба, что ли? А это круглое на мину похоже.
- Да, а вот мост и машина.
- А почему грузовик перевернутый, вверх колесами по волнам плывет?
- Не знаю. Он хотел мне что-то рассказать, но не смог. Только мычал, шевелил руками, показывал на рисунки и тянул к окну. Потом устал, заплакал и уснул.
- Ладно, это ему приснилось плохое. Пусть отдохнет.
На третий день дня стало совсем худо.  Мама не могла встать с постели. Рука распухла, поднялась температура, она тихо стонала, уткнувшись головой в стенку.
- Сынок,-  позвала она утром Вовку,- я совсем расхворалась и не получила карточки на следующий месяц, ты сбегай на работу, попроси Степановну. Вы ели?
- Да, мам, хлебушек вчерашний.
 Степановны в прачечной Вовка не нашел. Другие женщины были заняты работой и отправили его в хозслужбу госпиталя. Там в большой очереди Вовка простоял почти до вечера, но карточек не получил. Требовали мать или документы.
Нина, как услышала о документах, похолодела.
-  Ой, сыночек, что же делать? Надо бежать на склад и спросить Давида Яковлевича. Документы у него, – в горячке порывалась мать встать с лежанки.
Утром, растопив печку перегородкой Танькиного чемодана,  Вовка пошел на склад. Но так толком и не смог никому объяснить, какие документы он хочет получить от умершего Давида Яковлевича. Охранявший склад солдат жалобно посмотрел на беспомощно мычащего Вовку и, чтобы хоть как-то успокоить, сунул ему в руку черный сухарь.
    - Ты не видела у Вали отцовскую зажигалку?-  спросил Вовка у Тани, когда пришел домой.
- Нет, не видела,- тихо ответила Таня, ковыряясь в своем чемодане. 
 В начале зимы Вовка таскал в прачечную простреленные бурые шинели. Потом перед стиркой, сидя на наваленной куче, срезал  пуговицы, петлицы и нашивки. В одной из командирских шинелей в подкладке  нашел блестящую коробочку, зажигалку с орлом и надписью «zippо» 1936 на крышечке. Пару дней Вовка хвастался и всем показывал свою находку. Управдом, дядя Коля, хотел заполучить такую ценность, предлагал взамен шоколадку и две банки сгущенки. Но Вовка отказался, а зажигалку подарил Вальке. Чтобы поддержать брата, Вовка придумал историю, что зажигалку ему привез раненый солдат с фронта, подарок от отца. И самое главное, отец передавал на словах: «Оставаться мужественными и сильными, защищать маму и обязательно его дождаться». Валька так обрадовался, закивал головой: «Обязательно дождусь»,- стал гладить и целовать металлическую коробочку, пахнущую керосином. С отцовским подарком Валька не расставался, хранил в нагрудном карманчике и даже спал с ней, зажав в кулачке.
Растолкав Валю, Вовка начал спрашивать о зажигалке. Но Валя ничего не понимал, только мычал, плакал и показывал ручкой на окно. Вовка обыскал Валю, но ничего не нашел, стал кричать на брата.
- Где папина зажигалка? Отдай ее мне! Я только гляну и сразу верну...
Но Валя хныкал и тянулся к окну.
- Ну, что ты там увидел? - измученный Вовка подсадил Вальку на подоконник.
Валька, присев на коленки, тыкал пальчиком в стекло, указывая на  мост, и издавал сухими с белым налетом губами непонятные урчащие звуки.
- Что ты хочешь, зараза? – психовал Вовка, дергая Валю за воротник пальто. – Отдай зажигалку по-хорошему. 
Не выдержав,  Вовка взвыл и ладошкой смазал Вальке по скривленному, как у старичка, дрожащему личику, а потом схватил  за тонкую воробьиную шейку. Валька захрипел и свалился с подоконника. В защиту Вальки, сжимая кулачки, на Вовку бросилась плачущая Танька. Вовка оттолкнул Таньку, и та полетела в угол через корзинку с рисунками, стукнувшись головой о стенку. За занавеской страшно закричала мать. В следующее мгновение все утихло. Дети опомнились. Так и замерли, раскиданные на полу, словно тряпичные куклы, только прерывисто дышали и размазывали по лицам слезы и сопли.
Валька на карачках тихо полез в свой уголок. Вовка подсел к брату и стал вытирать ему мокрое лицо тыльной стороной ладони.
- Валя, прости, - тихо повторял он. –  Ну, прости ты меня, я ведь хотел…
Танька сидела под стенкой, поправляла платок, потирая ушибленный лоб.
- Вова! – вдруг громко крикнула она.
  От ее резкого окрика Вовка  вздрогнул и втянул голову в плечи.
- Вова, я все поняла,- кинулась Танька к братьям с одним из Валькиных рисунков.
Вовка посмотрел на нее подозрительно.
- Что башкой сильно треснулась? Не хотел я, Танюха, ты тоже прости.
- Да ннн-ет, все хорррошо, – от волнения Танька стала заикаться.
Таня уселась перед ними и повернулась к Вале, показывая ему  рисунок.
- Валечка, это та машина, которая упала с нашего моста, – тыкала Танька пальчиком сначала в нарисованный корявый грузовик, а потом в окно.
Валя печально улыбнулся и кивнул головой. От перенапряжения он глубоко задышал, закатил глаза и повалился набок, теряя сознание.
Вовка испуганно смотрел на глупо хихикающую Таньку.
Успокоившись и попив водички, Таня застегнула шубку, надела шапку и потянула Вовку на улицу.
Сначала Вовка ничего не понимал: причем тут грузовая машина? Какая-то непонятная давнишняя авария? И основная неясность - это утонувшая рыба-селедка.
Таня отдышалась и на мосту  начала подробно рассказывать.
 -  В начале сентября у меня день рождения.
-  Ну, и что? Прям событие, – начал раздражаться Вовка.
- Не  перебивай, пожалуйста, Вова.
- Ладно, давай быстрей, мне еще на Пряжку надо сбегать.
- Ну вот, – продолжила Таня. Седьмого сентября 1940 года, в день моего рождения, ровно в семь часов вечера, на этом мосту я должна загадать желание. Так у нас с папой повелось. Ведь наше Семимостье - волшебное место в городе. Все желания обязательно сбываются. Моя бабушка еще рассказывала …
- Не отвлекайся на бабушку,- буркнул Вовка.
-  Ага. Не буду. Слушай дальше. В тот день  мы с папой шли, по Крюкову каналу от Фонтанки. Часы показывали без пятнадцати семь, я торопилась и нервничала, словно чувствовала, тянула папу за руку, боясь опоздать. На подходе мы увидели ограждение и милицию. Мост перекрыли и никого не пускали. У разрушенных перил стоял кран, кричали люди, пытаясь подцепить и вытащить из воды перевернутый грузовик. Я даже расплакалась. Папа меня успокоил и сказал, что ничего страшного, загадаем желание на следующий  день рождения. Но на следующий уже шла война, и папа погиб…
- И зачем ты мне все это рассказала? – недоумевал Вовка.
- А вот зачем, - начала злиться Танька.
- Вон на том углу, - указала она рукой в конец Крюкова канала,- в зеленом доме был рыбный магазин «Волна» - недалеко отсюда, помнишь?
- Ну, помню.
- Так вот. Машина, которая свалилась из моста, везла в магазин селедку в бочках, копченую рыбу в ящичках и все остальное, рыбное. Когда краном поднимали грузовик, разломалась будка, и все, что там было, посыпалось прямиком в воду. Мы вон там стояли с папой и все видели. Бочки и неразломанные ящики потом выловили, а остальное, наверное, так и осталось на дне...
- Что остальное? – заорал Вовка. - Вяленые лещи и развесная килька? Ты совсем дура!
- Сам дурак, -  обиделась Танька. – А рыбный паштет в маленьких баночках, а селедка в таких больших круглых… может еще что-то…В витринах такие высоченные пирамиды выкладывали, – подняла Танька руки вверх. - В большом окне так красиво горками стояли! 
- Ты хочешь сказать, что сейчас вон там, на дне, валяются банки селедки?
-  Наверное. Ведь Валька тогда откуда знает? Авария прямо под вашими окнами случилось, он сам  видел, как машину вылавливали, раз вспомнил и столько времени пытался нам объяснить. Банки эти, на мины похожие, рисовал. Пошли теперь к нему, расспросим спокойно.
Вовка задумался: «Черт, а ведь может быть и правда. Валька часто болел, гулять его не пускали. И он днями сидел закутанный на балконе».
- Давай так, - серьезно сказал Вовка,- я на Пряжку, ловушки гляну. А ты походи по дворам, дров поищи. Напои Вальку горячим и все разузнай.
Вовка шел по улице и думал о селедке: «Стоп,  даже если там и осталось кое-что на дне, то как достать с глубины? Снег, лед, вода. Нет, дурная затея. Ничего не получится. Только растревожила зря,  глупая».
В сетке слабо трепыхался голубь. Вовка сразу обо всем забыл и полез за добычей. Выпутав птицу, стал зубами рвать перья еще с теплого судорожного тела.  В разломе стены увидел знакомую собаку. Отрезав ножом голову, лапы и крылья, швырнул вниз. Плохо ощипанную тушку опалил спичками и спрятал в карман. Вытащил из снега деревянный обломок, заспешил домой. Собака увязалась за ним, но, увидев на улице людей, скрылась в развалинах.
   За занавеской тихо стонала мама. Вовка неподвижно лежал под шинелью, а Танька ломала валенком фанерные бока своего чемодана.
- Нет нигде дров. Я все обыскала. Потом взяла ключи и побежала на Фонтанку. А там, в нашей квартире,..- Таня зарыдала.
 Вовка помог маме выпить несколько глотков воды, глянул на Вальку, успокоил Таньку, разжег печку и принялся варить голубя.
Ночью они лежали рядом и тихо шептались.
- Вова, а я знаю, как зимой рыбу ловить. Я видела из нашего окна на Фонтанке.
- Ладно, молчи уже, видела она, – отвечал Вовка.
- Ничего не получится. Там снег больше метра и толщина льда ого-го. Морозы какие трещали!
- А мы потихонечку все расчистим и дырочку проковыряем.
- А дальше что? Тебя за веревку привязать и водолазом на дно опустить? Так, что ли?
- Не знаю, Вова. Я плохо плаваю, меня папа только учить начал.
-  Все, спи. Пока зима, ничего не получится.
- Вова, я рыбки хочу, я раньше селедку не любила. А теперь очень люблю. Давай рыбки наловим, может крючочком.
- Спи, я сказал, крючком вязать будешь.
- Не могу я спать, я рыбку хочу, хотя бы хвостик. Маленький- премаленький.
Вовка отвернулся и натянул одеяло на голову.
- Карасики, карасики, любимые мои карасики, золотыми хвостиками все машут и машут.., – тихонько напевала Танька придуманную песенку, когда утром Вовка открыл глаза.
Мама сидела на полу и пыталась одеть пальто. Замотанная рука не лезла в рукав. Закусив до синевы дрожащую губу, она мучилась, но ничего не получалось.
- Сынок, мне надо на работу сходить, карточки получить.
- Хорошо, мама, я с тобой. Только печку растоплю и за водой сбегаю.
Когда Вовка прибежал с ведром воды, мама без сознания лежала возле топчана с наполовину надетым пальто.
- Таня, смотри за печкой, как закипит в котелке, дай остыть и напои Вальку с мамой, а я в прачечную сбегаю.
На полдороге Вовка встретил Степановну.
- Я к вам, Вова, хлебушка несу. Завтра к маме обещались прийти из службы, карточки выписать. Вот и с фельдшером из хирургии получилось договориться, к вечеру  должен подойти.
 Проводив до квартиры Степановну, Вовка побежал к ловушкам. На Банном мосту встретил старших пряжкинских пацанов. Они с палками и кусками труб шли на Галерный остров бить собак.
- Айда с нами в загон,- предложил Вовке Витька Шилов, местный бузотер и шпана. Он когда разговаривал, щурился и подергивал головою.
- Нам как раз не хватает мелкого, чтобы по всем щелям прошуршал.
 Шило даже среди своей кодлы слыл психом и гадом. Его давно выгнали из школы за издевательство и воровство. С такими же он сколотил шайку и промышлял на Коломне мелкими кражами и грабежами пьяных. Говорили, что даже мать его боялась и все ждала, когда он отправится в тюрьму к родному отцу.
Вовка промычал что-то невразумительное и сразу же юркнул в арку ближайшего дома. В ловушках было пусто. Только в одном из ангаров увидел несколько ворон, но без рогатки не достать.  Возвращаясь домой, заметил Таньку. Танька вся в снегу лезла по сугробам канала, таща за собой большую лопату.
Вовка спрыгнул с набережной и, утопая по колено, полез к Таньке.
- Вова, прости, мы с Валей твой сахар слизали, а хлебушек вот,- достала она из кармана со всех сторон обкусанный кусочек.
- Лопату где взяла?
-  В кладовке, за корытом.
- Все, пошли домой, - взял Вовка лопату.
- Я не пойду, - опустила голову Таня.
- Ну, и торчи здесь, как дура, хоть целую ночь. Собак приманивай. Они сейчас голодные и злые, сожрут и не подавятся.
Танька поправила шапку, но осталась сидеть в сугробе.
- Не пугай. Я не боюсь собак, у нас пудель жил. И ладно, подумаешь, лопату  он забрал,- крикнула она Вовке в спину,- я руками норку выкопаю.
Вовка остановился. Вот, зараза упертая, ведь точно замерзнет, ищи ее потом ночью, спасай, - а вслух сказал:
- Таня, давай так. Согреемся, отдохнем, а завтра у Вальки узнаем точное место. Я кое-что интересное придумал.
- Ой, Вова, а что ты придумал?- повелась Танька.
- Шагом марш домой, там  расскажу.
 В отблесках печки они сидели на полу и сёрбали теплую водичку с размоченным хлебушком. В дверь постучали.
Степановна привела усатого фельдшера в больших очках с толстыми стеклами и железным чемоданчиком с красным крестиком. Фельдшер потоптался на пороге, стряхивая снег, и спросил о больной. Вовка зажег керосиновую лампу и передал за занавеску.
Мама так кричала, что Валька с Таней спрятались под шинель, когда  ей сдирали всохшиеся бинты в оголенную плоть загнившей руки. 
- Срочно в госпиталь, -  прикрикнул фельдшер, топорща усы, - надо резать…
- Хотя нет, куда тут дергаться. Не выдюжит, слишком слаба.
- Как же так,- запричитала Степановна,- посодействуй мил, человек, ты же знаешь, я в долгу не останусь. 
- Да знаю я, Степановна, но ты же видишь, доходит она, пару дней осталось, если заражение не пошло. А начнут руку резать…
- Давай попробуем в больничку, хотя бы не при детях отойдет страдалица, мать все же…
 - Ладно, завтра с утра жду, тащите свою горемычную.
Степановна аккуратно промокнула гноящююся рану, перевязала руку смоченной чистой тканью и осталась ночевать возле мамы. Вовка стал ладить краденые широкие санки.
 Еще затемно, кое-как одев маму, они спустились на улицу, там уложив в санки, потащили к госпиталю. По дороге помогли два солдата. Сдав маму фельдшеру, Степановна ушла в прачечную, а Вовка с Таней потащились домой.
Таня еле шла, ноги скользили и заплетались. Несколько раз упала, если бы не Вовка, так бы и осталась лежать.
- Вова, а мы пойдем селедку ловить?
- Пойдем, обязательно пойдем. Только надо отдохнуть и что-нибудь пожевать, а то сил совсем нет.
- Да, Вова, а что пожевать? Голова кружится, давай немножко посидим.
Чего пожевать, Вовка не знал.
- Некогда рассиживаться, дома Валька один, проснется, испугается и будет плакать.
- Ты садись в санки, так быстрее доедем.
Дома Вовка уложил Таньку  под шинель к Вальке, а сам побежал обратно в хозчасть за карточками.
В приемной громко назвав  фамилию, Вовка рассказал, что мама тут в госпитале на операции, фельдшер такой с усами, может подтвердить.
Главная тетя в лисьей шапке с острым в красных пятнах лицом, полистав журналы, сказала, что на эту фамилию все выдано. Хлебные карточки на месяц получила доверенное лицо, старшая швейно-прачечного блока. Вот приписка.
- Степановна? То есть, Кулешова, тетя Маша, – обрадовался Вовка.
- Нет. Некая Туманова, швея. Вот ее подпись.
- Даша, – крикнула главная в другую комнату, – ты на Виноградовых карточки выдавала?
- На каких именно? – Вышла из комнаты коротко стриженная светлая девушка в распахнутом полушубке с комсомольским значком на груди.
- На Нину Николаевну, Грибоедова 19.
- Нет, но я в курсе, что Виноградова болеет. Просили прийти на дом, но потом увидела учетную запись.
- Ладно, мальчик, мы сейчас еще раз проверим, а ты пока сходи в швейную мастерскую, спроси Туманову Жанну, наверное, она забыла передать.
Но Туманова не появлялась на работе несколько дней. Где она проживает, точно никто не знал. Сказали, что где-то на Васильевском острове. Вовка снова побежал в хозчасть. Там служащие пошептались и пообещали  разобраться. Вовка вышел из кабинета и в коридоре под стенкой сел на пол.
- Мальчик, я все сказала, иди домой,-  выглянула из кабинета пятнистая тетя в шапке.
Вовка поднял голову и тихо сказал.
- Я боюсь. Там Валя... Что я потом маме скажу.
- На, держи и отнеси своей сестренке Вале, - наклонилась к нему комсомолка и сунула в руку бумажку с вареной картошиной и двумя слепленными желтым жиром кусками хлеба.
Вовка зашевелился, начал приподниматься, опираясь о стенку.
 - Валя - это брат, а девочка Таня, - непонятно зачем уточнил Вовка.
- Ой,  а ты совсем плохой, - сказала тетя в шапке,- пойдем хоть чаем напою.
К кипятку с размешанной ложкой сухого молока Вовка получил сухарь и два кусочка сахару.
На следующий день, узнав точный адрес швеи Тумановой, Вовка вместе со Степановной пошли к ней домой.  На пятой линии в незапертой квартире, на полу увидели скрюченную мертвую старуху и холодного младенца в кроватке. Швея так больше нигде не появилась, пропала без вести.
- Это я во всем виноватая,- корила себя Степановна. Много лишнего о вас болтала, что Нина плохая и вы доходяги, еле-еле душа в теле…  Вот Жанка и … решила хотя бы своих спасти, но видать не судьба… сама сгинула и дочку с матерью за собой утащила. 
Вовка не слушал, всю дорогу зыркал по сторонам и думал о прирученной собаке на Пряжкинских развалинах. 
-  Пока мама болеет, я с вами поживу, - продолжала Степановна.
- После ночной соберусь и переедем скоренько, двумя санками. Ты приходи завтра с утра, дров побольше захватим. Может, и протянем с божьей помощью на мои карточки. Мне капустных кочерыжек и засоленной ботвы в столовке обещали. Да и зиме скоро конец, а с теплом и жить легче.
     Танька ходила по протоптанной дорожке по краю моста, внимательно осматривала, протирая рукавом перила. В одном месте залезла на ограждение, перегнулась, глядя под опору моста. Если бы пожилой прохожий в треснутых очках не одернул ее за воротник, так бы и ухнула вниз.
 Вовка подоспел, когда прохожий, похожий на учителя музыки, вяло отчитывал Таньку за опасные игры на мосту.
- Вова, вот это место, – зашептала ему Танька, когда отдалился прохожий,- смотри, видишь решетки заборчика другой краской покрашены, хорошо видно, если приглядеться. Значит, ремонтировали, точно здесь машина свалилась. А вот отсюда ее поднимали, - вытянутой рукой Танька изобразила стрелу крана, - машина еще качнулась и стукнулась о камень набережной, вон царапина, я точно помню, – наклонилась Танька, тыча варежкой под опору. - А потом с разломанной будки  вода хлынула, и все смыло в канал.
Вовка посмотрел вниз и увидел, что снега там особо не было. Ветер завихрениями намел с боков сугробы, огибая выступ опоры.
- Значит так, я сейчас гляну Вальку, притащу топор, а ты побегай тут рядышком, дровишек поищи.
Когда Вовка крошил в кружку последний кусок хлеба, взятый у Степановны, прибежала запыханная Танька.
- Вова, ты посмотри, что мне солдатики дали, - полезла Танька в карманы шубки и достала краюшку хлеба, золотистую луковицу и сморщенную, свеженадкушенную мерзлую репку.
-  Это репка, мне сказали из сказки: Тянут-потянут Жучка, а за ней внучка,.. репку надо кусочками нарезать и все вместе сварить. Потом лук на сладкие дольки разделить и бульоном запивать, так вкусно будет, - зажмурилась Танька, радуясь своей добыче. Пока готовили еду и делили поровну вареные кусочки, быстро стемнело.
Утром, стараясь не разбудить детей, Вовка побежал в службу выдачи. Но там никого не было, всех послали на разбор завала дальнего корпуса. В прачечной узнал худые новости. Ночью померла Степановна. Упала на бетонный пол возле парующих котлов. Остановилось надорванное сердце.
       Вовка долго лазил по развалинам, высматривая знакомую собаку. Больше надеяться было не на что. Мама после операции не приходила в сознание. Утерянные непонятно по чьей вине карточки восстановлению не подлежали. Ловушки смерзлись и оборвались с боков, так и висели непригодные, треплемые ветром. Чинить, искать новые места и перетягивать сетки у Вовки не было ни сил, ни желания. В одном из заброшенных амбаров он увидел, как от дохлой вороны отбежала крыса. Вовка поднял высохший пучок перьев и отломил голову. Из тушки посыпалась труха. Сунув воронью голову в карман, Вовка пошел дальше. Он даже не заметил, откуда появилась та собака. Присев на обломок кирпичной стены, вытащил клюв с перьями и протянул собаке. Та приблизилась, понюхала, но грызть не стала, только печально посмотрела в глаза Вовке и улеглась у его ног. Вовка наклонился, погладил ее за ухом, достав из кармана молоток.
Добычу у Вовки отобрали Витька Шило с двумя старшими пацанами. Не сказав ни слова, просто толкнули в снег. Один из них наступил Вовке на грудь, а Шило протряс сумку, забрав нож и спички. Схватив собаку за хвост, уволокли в подворотню.
Ни слез, ни обиды, ни даже злости у Вовки не возникло. Все плыло, как в замедленной съемке немого кино. Отчаяние и безразличие ко всему происходящему. Даже не отряхивая забившийся за шиворот и в валенки снег, он побрел, не разбирая дороги. Очнулся на своем мосту, глядя на темные окна своего жилья. 
  Окончательно разломав свой чемодан и отобрав ненужные карандаши, возле дымящей печки, растапливая снег в котелке, хозяйничала Танька. Ей опять удалось  принести домой немного хлеба и сахара. Проходившие в  штаб на Фонтанку небольшие группы солдат и матросов жалели странную девочку в облезлой кроличьей шубке, лазающей внизу по замерзшему каналу.
- Вова, мы сейчас сладкого хлебного супчика поедим и пойдем на рыбалку. Я там почти все расчистила, осталось только дырочку во льду проковырять. 
Вовка безразлично кивнул и завалился на свой тощий матрас с выдерганной на растопку ватой. Разбудила его Танька и дала в руку половину горячей кружки мутной водички. Сделав глоток, Вовка услышал, как Танька беседовала с Валей.
- Ты, Валечка, подожди и пока не умирай, - строго свела она жиденькие бровки, - мы с Вовой за рыбкой сходим. Так что надо подождать, а то принесем рыбку, а кто кушать будет? Помнишь, как в сказке: «Ловись, рыбка, большая и маленькая». Вот мы и наловим большой и маленькой, тебе какую? Лучше маленькую, ты же сам маленький,- приговаривала Танька, сунув ложку с хлебной кашицей Вале в рот. 
- Бу- буууу- бо- бо…,- мычал Валька, хватая зубами ложку.
- Ну, конечно, большую. Самую большую-пребольшую, как сом. С таким огромным ртом и длинными усами,- Танька как могла, широко распахнула свой маленький роток, выкатила глаза и показала пустой ложкой длинные закрученные усы.
Валя хихикнул и пустил по подбородку серую кашицу.
Вовка уже ни во что не верил и ничего не хотел. Только одного: крепко заснуть и не просыпаться до тех пор, когда не кончится кошмар постоянного страшного голода. Хотя и в кратковременном бессознательном состоянии сновидений, дико хотелось есть и снилась только еда. В особенности каша. Гора парующей желто-масленой каши, с жареным луком и мясом,  в которую Вовка прыгал и, медленно погружаясь, набивал руками рот и все ел и ел. Часто просыпался оттого, что во сне рвал клочки ваты из матраса и пихал в рот.
 Но глядя, как непонятно с чего оживал почти умерший Валька, Вовка словно прозрел: надо идти долбить лед. Пока у Таньки и Вальки теплится несбыточная надежда на скорей всего придуманные банки селедки на дне канала, то еще немножко протянут. А если и умрут, то хоть в надежде, а не в безнадёжных мучениях.
Пока Танька докармливала Вальку, Вовка нашел самое плохое ведро, отбил дно, с боков натыкал гвоздём дырок и обмотал двойной сеткой. За дужку привязал кусок ржавой цепи. Получилось подобие сачка, только без палки. Взяв в руку топор, показал Таньке и Вальке ловушку и пошел на улицу.
До  ночи при свете луны они ковыряли плотный лед. Вовка стоял на коленях и наискось рубил топором. Пока отдыхал, Танька отгребала в сторону ледяное крошево. Изогнутую лунку углубили сантиметров на тридцать.
- Завтра с утра добьем, выдохся я, Танюха.
Таня вычистила углубление, отряхнулась и серьезно сказала:
- Да, Вова, надо отдохнуть и просушиться. У тебя спички есть? А то я сегодня последние из коробки пожгла.
Вовка вспомнил о собаке, ноже и спичках: вернулась обида и зажала сердце горячими клещами злобы. Скрипнув зубами,  хрипло ответил: 
- Пойдем домой, посмотрим, может, уголек в печке найдем.
Печка чуть теплилась. Порвав Танькину книжку, Вовка раздул огонь. Последняя табуретка, заменяющая им стол, и ножки от маминого топчана-лежанки тлели до появления в занавешенном окне полоски серого света.
 Поднявшись, Вовка еще раз оглядел квартиру, ища что-нибудь способное гореть. Остался только безногий мамин топчан и Танькин альбом с фотографиями без титульных обложек. Мамину лежанку трогать ни в коем случае нельзя. Искать дрова по улицам не хватало сил, да и ближайшие окрестности Вовка излазил вдоль и поперек. Он вышел на лестницу и поднялся наверх. Чтобы попасть на чердак, где можно найти плохо прикрепленные доски и разный деревянный хлам, надо сорвать амбарный замок с маленькой железной чердачной двери. Вовка несколько раз примерялся, но пока не решался.
- Попробовать сбить замок, когда все убегут в бомбоубежище, все равно при налетах сидим дома и не таскаем Вальку по тревоге,- вздохнул Вовка и вышел на улицу.
  Окна на первом этаже заколотили толстыми щитами. Вовка попробовал оторвать, но не хватило сил. Он забрался на обледенелую кучу,  наметенную под стеной, стал на колени и заглянул в слуховое полукруглое окно,  наполовину засыпанное снегом. Что находилось по ту сторону, Вовка не знал. До войны там обитал дворник, но выход с улицы заложили кирпичом. Решившись, Вовка стукнул молотком в стекло форточки, выбрал осколки и по раме юркнул вниз. Путаясь в пыльных занавесках, свалился на стол. В чужом жилище было темно и пахло плесенью. Вовка на ощупь прошелся по заставленной комнате и уперся в стену. По стенке он спустился на несколько ступенек вниз и вышел в узкий коридорчик к двери. Возле двери стоял шкафчик и вешалка с одеждой. В темноте послышались шорохи. Вовка замер,  прижимая молоток к груди. В панике стал шарить рукой и толкать дверь. Нажав на выступ, щелкнул замок и Вовка вывалился в какой-то закуток, забитый мебелью. Схватив в руки первое, что попалось, полез по узкому проходу, в конце толкнул  дверь и оказался в пустом заброшенном полуподвальном помещении угловой пристройки второго крыла дома.
 Уже дома возле печки Вовка рассмотрел красивый резной стул с тремя изогнутыми темно-красными ножками, львиными лапами и круглым кожаным сидением, обитым золотыми гвоздиками.
От треска проснулся и заворочался под шинелью Валька, Таньки рядом не было. Вовка подкинул в печку и выглянул в окно. Танька стояла на коленях  на льду и ковыряла штырем вчерашнюю лунку.
- Эй, ребята, вода на той стороне, за серым домом, во дворе - рабочая колонка, – кричали на мосту люди, видя, как дети непонятно зачем, рубят лед.
Вовка сначала отмахивался, а потом и вовсе перестал обращать внимание на советы прохожих.
 К вечеру на мосту появилось десяток солдат наряда, идущих в сторону Фонтанки.
- Ты смотри, какие упертые, второй день долбят,- остановился один из солдат, показывая рукой вниз.
- Чего хотят, непонятно, - удивился совсем юный парень в длинной шинели с обмерзшим низом.
- Может, вода нужна, вон и ведро стоит, токо дырявое.
- Какая вода, рядом колонка, вон бабы санками таскают.
- Тогда, чего?
- Спроси.
- Эй, хлопец, вы чего тут делаете?
Вовка поднял голову, посмотрел вверх, ничего не ответив.
- Ты, смотри, молчит.
- Может рыбу ловить хочет,-  сказал смуглый раскосый солдат, пожимая плечами.
Другие нестройно хмыкнули.
- Какая тут рыба? Совсем, что ли..,- пожурил его солдат постарше. Тут и летом ерша не поймаешь. Эт надо к заливу или к Неве…ближе к Биржевому…
- Да откуда ему знать? Он кроме лошадей в степях ничего не видел,- заступился кто-то из отряда за неместного солдата. 
 В подтверждение со льда слабо крикнула Танька.
- Мы рыбку поймать хотим. Тут много-много рыбки, только на самом дне.
- Ох. Ты боже мой, - вздохнул седой командир в коротком полушубке, - совсем с голодухи умом тронулись.
- Тряхните карманы, ребята, может, у кого завалялся сухарь, хоть как-то мальцам перебиться.
Пару солдат сняли вещмешки. Несколько сухарей, серый кусочек сахара и запеченную в костре обугленную картофелину дали раскосому солдату.
- Спустись к ним и помоги выбраться, - сказал командир и с досады ругнулся.
Солдат спрыгнул с набережной и пошел к детям.
- Ну, ты.., остывай, давай наверх, - сунул он Таньке в заледенелую варежку армейский гостинец.
- Ой, спасибочки, – заулыбалась Танька, держа сухари и картошину на вытянутых руках. – Вова, смотри, что нам дали.
Вовка безумно глянул на солдата и от усталости завалился на бок, не выпуская топор из рук.
- Ты чего это, устала? Вот на, выпей чай, - сунул он Вовке под нос отвинченную фляжку.
Вовка сделал несколько глотков  холодного, сладковато-терпкого чая и просипел:
- А Тане можно?
-  Девачке? - переспросил, улыбаясь, солдат.- Можна-можна,-  передал фляжку Таньке.
- Скажи, зачем лед ломаешь? Да еще так? Не круг, а подковой?
Танька открыла рот, чтобы все рассказать, но Вовка ее перебил.
- Иди домой, Вальку покорми. Только так не давай, подавится. Все размочи и подогрей немножко.
Танька недовольно пробурчала: - Да знаю я, -  и, рассовав сухари по карманам, полезла на сугроб набережной.
- Что, правда, рыбу поймать хочешь? Дырявым ведром?- неуверенно спросил солдат. - Я сам- то не ловил, нет рыба в степи.
- Да, рыбу,- серьезно ответил Вовка.
- Ну, тады, давай порублю,- сунул солдат винтовку в снег и взял в руку топор.
Через двадцать минут он скинул шинель, а еще через некоторое время с одного края хлынула черная мутная вода. Прорубив изогнутую лунку шириной сантиметров сорок, полукругом около двух метров, солдат оделся, похлопал  Вовку по плечу и смеясь сказал: «Рыба хорошо, а конина лучше».
 Когда Валька выбрал куски льда, стало совсем темно. Закинув и протянув по дну, он еле вытащил ведро, набитое липким илом. На третий раз нижняя сетка оборвалась, и ловушка стала бесполезной.
«Лишь бы к утру сильно не замерзло»,- полез Вовка на сугроб, таща за собой цепь с ведром.
Утром, починив снасть, попив холодной воды (печка окончательно затухла), шатаясь от голода, Вовка снова поплелся на лед. Через пару часов с обледенелыми рукавами и валенками он в очередной раз вытряхивал из ведра черный ил и разный мусор. Танька ходила вокруг  кучек грязи и ковырялась палочкой.
- Ну, и где твоя селедка?- не выдержал Вовка.
- Не знаю, Вова,- виновато отвечала Танька, - может глубже.
- Куда? – скривился Вовка. - Прыгнуть мне туда с лопатой и покопаться глубже, так что ли? - злобно хрипел Вовка.
Танька замолчала и отошла немного подальше.
- Так елозить без толку. И упора нет, и дно прощупать не получается,  даже если что-то там и есть, то так не подцепить и тем более не поднять, - присел Вовка на колени, вглядываясь в темную ледяную муть.
Его мысли прервал дурной возглас. Вовка и не заметил, как к ним подошел Витька Шило. Его дружки стояли на мосту и смотрели сверху.
- Ты че здесь трешься? - спросил Шило, пнув грязное ведро.
Вовка встал и, насупившись, сжал мокрые красные кулаки.
- Оглох, что ли, тебя спрашиваю? – повторил Шило, кривя рот.
Вовка молчал.
 Шило приблизился и взял Вовку за воротник ватника.
- Ну?
От него шел  кислый сивушный дух.
- Мы тут рыбку ловим, - сказала испуганная Танька.
На мосту громко заржали.
- А ты кто такая? - повернулся Шило к Таньке.
-  А, ну иди сюда, детка,  – поманил он ее скрюченным пальцем.
- Не трожь, - хрипло сказал Вовка и посмотрел на притрушенный снегом топор. – Это моя сестра.
- Ты гляди, какая сестренка тут у нас нарисовалась,- растянул Шило в улыбке  мокрые губы, - иди ко мне, хорошая, - заржал он, дергая головой.
- Кушать небось хочешь?- схватил он Таньку за плечи и немного приподнял.
- Пойдем с нами, я тебе шоколадку дам. А где папа и мама?
- Умерли,- пискнула Танька, пытаясь вырваться.
- Тогда забираю с собой, а потом, может, и братика, – оскалился Шило.
- Ну, что потянет? - подняв голову, крикнул своим дружкам.
 - Давай пакуй, там посмотрим. Сгодится. Собачатина совсем надоела,- закричали вразнобой пьяные голоса.
Вовка поднял топор и обухом стукнул  Витьку в спину.
На мосту засвистели.
Шило выпустил Таньку, упал и от удивления выпучил налитые кровью глаза.
- Ты, че, сука, совсем рехнулся. На кого тянешь? Сейчас придушу и утоплю, как щенка,- оттолкнув Таньку,  Шило поднялся и рванул на Вовку, доставая из кармана заточку.
 Тут же, поскользнулся на кучке ила и растянулся возле проруби, съехав одной ногой в воду.
 Дружки заржали, тыкая пальцами с моста. Вовка быстро схватил Таньку и отбежал на другую сторону канала.
Шило снял намокший валенок, вылил воду и, страшно ругаясь, полез наверх.
Уже возле дружков он повернулся и крикнул:
- Все, падла, тебе кранты. Поймаю, придушу и девку не пожалею.
 Злобный и мстительный Шило был старше Вовки года на три, он раньше учился в той же школе и знал, что Вовка живет где-то поблизости. Так что его угрозы были реальны и выполнимы.
- Вова, как же теперь, ведь он меня украдет,- испуганно тараторила Танька, ища защиту, прижималась к Вовке.
-  Не украдет, - успокаивал Вовка, - он гад пьяный, ничего не вспомнит.
- А как же рыбку ловить? Увидит нас с моста и опять приставать начнет.
- Ладно, разберемся – обнадеживающе сказал Вовка, - теперь от меня ни на шаг. Даже в уборную с разрешения. Поняла? А теперь домой, греться.
Вовка размышлял о другом: как переделать сак, чтобы тщательней обследовать дно. Для этого требовалась длинная палка и железный обруч. - Где найти такую деревяху? думал Вовка, поднимаясь по ступенькам. Печка затухла, а под шинелью привычно не зашевелился Валька.
- Вова, Валя совсем холодный, - испуганно крикнула Танька, - а ты куда?
- Спит?
- Не знаю.
- Укрой его сверху моим и маминым одеялом. Я скоро.
Вовка вспомнил, что недавно, влезая в окно, он сорвал занавеску с карниза. Постояв у стены, увидел, что форточку заколотили куском кровельной жести.
- Придется лезть через подвал, лишь бы дверь осталась открытой. Вскоре он затащил домой палку карниза с намотанной занавеской и красивый стул с мягкой спинкой и резными ножками.
Сделав новый сачок, Вовка позвал Таньку.
- Тань, слушай внимательно. Я к мосту, а ты стой возле дома и  проси спички. Если увидишь тех гадов, сразу убегай и прячься. Поняла?
- Да, Вова. А долго мне там стоять?
- Пока десять спичек не выпросишь. Если что, кричи, я  рядом.
К ночи Вовка совсем выдохся. Появилось несколько куч ила с разных сторон лунки. Не хватало сил доставать со дна набитый илом сачок. Два раза прибегала Танька, грустно докладывала, что спичек не дают, а Валька так и не шевелится, лежит вытянутый, как засохший червячок.
- Дышит? – кусал Вовка губы.
- Не знаю, я боялась и кричала ему от дверей. Пошли посмотрим, там темно и страшно.
Вовка от отчаяния и вспыхнувшей злости затопал тяжелыми промокшими валенками и с руганью прогнал Таньку. Еле вытащив сачок, вывалил в сторону грязь. Руками стал лазить в липкой куче. Горлышки битых бутылок, мотки проволоки, огрызки резиновых шин, гнутые скобы, руль от детского велосипеда и другой мусор вылавливал Вовка со дна канала, но банки с драгоценной рыбой так и  не попались. Если и были, то, наверное, в другом месте или хоронились значительно глубже, под толстым слоем ила, нанесенным течением.
  В глазах от усталости и безнадеги засверкали желтые искорки, Вовка упал на спину и, крича в темноту неба, зарыдал в голос. Ему захотелось покончить с этой проклятой рыбалкой, он подлез к проруби, собираясь нырнуть на самое дно и  уже там как следует все проверить и окончательно убедиться, что никакой баночной рыбы не существует. Схватившись за кромку льда, он в бессознании сунул лицо в обжигающую воду. И тут в глазах мигнула яркая вспышка, и как наяву,  Вовка увидел деда Игната,  рассказывающего Вовке о древнем способе битья щук самодельной острогой. Кованую острогу с длинной ручкой дед нахваливал Вовке, потом обмотал тряпкой и спрятал в угловой щели своего сарая.
Вовка дернулся назад и, задыхаясь, вырвал голову из черной стылой дыры. Тут же в его задубевшем теле, от груди вниз, волнами пошел горячий поток прилива сил. Что с ним случилось, он так и не понял. В кромешной тьме полуразрушенного сарая без дверей и крыши, занесенного снегом, Вовка грёб в углах, шаря ободранными в кровь руками в щелях между кирпичей. Уже в начавшейся панической горячке онемевшими пальцами он схватил мерзлую тряпку и со стоном вырвал из стены забытую острогу.
Как вернулся назад, Вовка не заметил, очнулся,  услышав в темени моста Танькин плач.
- Ой, Вова, это ты,..-  прыгала вокруг, старалась обнять Танька покрытого коркой льда шумно дышащего Вовку.
– Я испугалась, что ты нас бросил, а потом подумала, что утонул. Как хорошо, что ты нашелся. Я так замерзла, пойдем домой Вова надо Валю разбудить.
Вовка, выдыхая, отрывисто  повторял:
- Сейчас, сейчас, сейчас…
Утоптав вокруг лунки куски хрустящего льда, Вовка твердо стал у  края проруби и чуть наискось со всей, что осталась силой, вонзил стальные заостренные вилы в подернутую ледком трещину замерзшего канала. Острога полностью ушла глубоко под воду и пробив мягкий грунт, уткнулась в твердое дно. Послышался слабый хруст. Вовка упав на колени, выпустил из рук древко, стал шарить в воде, пытаясь нащупать конец. Схватившись двумя руками и выпучив глаза, он потянул острогу на себя. Сначала она даже не пошевелилась, словно скользкая деревяшка ручки под водой превратилась в живое дерево, пустившее из концов заостренной стали глубоко в грунт железные корни.
- Таняяяяяя, Валяяяяя, А-ААаааааа! – хрипел Вовка, вытаскивая отяжелевшую острогу из воды.
Подо льдом пошло бурление, и  Вовка из последних сил выволок на снег что-то тяжелое, круглое, насквозь пробитое торчащими снизу зазубринами вил.
Ощупывая в темноте руками, счищая липкую грязь, Вовка срываясь на плач, крикнул:
- Танька, что это? Я ничего не вижу.
И тут через вонь тины и перегнивших водорослей в холодном воздухе Вовка уловил густой сладковато-пряный запах рыбного магазина.
- Танька! – кричал Вовка. - Ты где?
- Я здесь, Вова, мне страшно. Что ты там поймал?
- Иди сюда! – нервно, во всю глотку хрипел Вовка.
Танька плюхнулась рядом и протянула к темному предмету дрожащие ручки.
- Вот, вот, вот.., – задыхаясь, повторял Вовка, гладя ладошками края банки.
- Осторожно, тут острые зубья! –  крикнул Вовка, отбивая Танькину руку.
- Какие зубы?- заплакала испуганная, не понимающая Танька. Пошли домой, Вова!..
Очистив липкий ил и обмыв в проруби банку, Вовка, как ни старался, не мог снять насаженные вилы. Рыбным рассолом пахли его руки, и Вовка, облизывая свои онемевшие пальцы, совал их Таньке в лицо.
- Вот, Танька, чуешь рыбу, мы поймали...
Танька перестала плакать, хватала Вовкины пальцы, стала их целовать и лизать.
- Стой, погоди. Мизинец откусишь. Сейчас я открою.
- Таня, где топор?- ощупывал он возле себя подмерзшие кучки грязи.
- Таня!
- Я не знаю…ничего не видно…
 В отчаянии Вовка приподнял острогу и впился зубами в край банки.
- Ааааа, -  заорал Вовка, теряя последние силы.
- Скальпель…забытый скальпель, который стянул в госпитале и спрятал в галошу.
Скинув валенок, сплевывая смерзшиеся куски грязи, стал зубами срывать примерзшую галошу. На лед глухо упала тонкая полоска заточенного металла.
Зажав скальпель в кулаке, Вовка воткнул острие в бок банки и вырезал в металле дырку. Отогнув жесть, запустил пальцы и за голову вытащил скользкую холодную рыбину. Обессилено завалившись набок, он ничего не слыша и не видя, рвал зубами и, не жуя, глотал жирные куски сельди. За мгновение осталась одна голова. Пожевав её, Вовка выплюнул в руку и сунул в карман.
Танька в сторонке сжалась в комочек, со страхом слушала стоны, рычание и скрежет зубов. Когда Вовка затих, она осторожно спросила:
- Вова, а там осталась рыбка?
Вовка перевалился на другой бок и достал еще одну селедку. Откусив голову, протянул Таньке половинку скользкой тушки.
- На, Танюха, жуй, только не спеши, не подавись и косточки плюй!
Пока Танька, хихикая, жевала селедку, повторяя - Какая сладкая, Вовка надел валенок и поднял острогу с нанизанной банкой.
- Пошли, Таня, домой, Вальку порадуем, - сказал тихо, боясь вырубиться на ходу от усталости. Когда они с трудом забрались на набережную, в темном небе зажглась единственная звезда. Они не знали, что час назад закончился последний календарный день зимы 1942 года.
 Темная комната дохнула холодом. Вовка на ощупь подлез к стенке и стал потихоньку тормошить горку одеял, под которой лежал Валька.
- Валя, слышь, братуха, какой же ты молодец, представляешь, мы на твоем нарисованном месте поймали рыбу. Целую банку. Вот такую, - развел Вовка руки.
Валя никак не реагировал на слова брата. В темноте Вовка не видел его лица и не слышал дыхания. Скинув одеяла и шинель, расстегнул Вальке пальто и прижал ухо к тощей грудке. Ничего не расслышав, схватил за воротник и начал трясти.
- Валя! Валя! Валя! Просыпайся! – сипел Вовка.
- Он замерз, надо согреть, - пропищала Танька,- когда Вовка с грудным стоном отвалился к холодной печке.
- Как согреть? Ты спички нашла? – начал Вовка в бессилии винить Таньку. Целый день без толку бегала.
Таня от обиды захныкала.
- Я просила. Никто не давал. Даже не отвечали.
Она подлезла к лежащему Вальке, нащупала его сжатый кулачек, обхватила ладошками и стала дышать, пытаясь согреть его пальчики своим слабым дыханием.
- Давай, Валенька, просыпайся! Мы рыбку тебе принесли, как обещали, большую – пребольшую, как сом, - разжала она его тонюсенькие пальцы, стала тереть и греть в своих ладошках.
О пол что-то глухо стукнуло.
- Вовка, что это? – протянула Танька в темноту.
Впотьмах Вовка нащупал Танькину руку и от удивления завопил:
- Ааааа, зажигалка!
Под утро, когда печка накалилась докрасна (Вовка еще пару раз сбегал на чей-то тайный мебельный склад и приволок небольшой расписанный розами столик и деревянную кушетку, обшитую золотым бархатом), Валька задрожал веками, приоткрыл глаза и виновато скривился.
-Иииии, Валечка, мой миленький, щас я тебя рыбным супчиком накормлю, - рыдала Танька и целовала его приоткрытые синие губы и прозрачное испуганное личико.
Вовка сидел на полу и помешивал в котелке парующую жирную уху из трех разваренных селедок. Голые хребты с хвостами и головы он выловил ложкой и сложил остывать на подоконник.
В банке оставалось еще две рыбины. Целый день они сушили одежду, отсыпались и ели душистую сытную похлебку. Как стемнело, Вовка оставил Таньку с Валькой, а сам засобирался опять под мост. После небольших раздумий он все понял. Снимая разрезанную банку, он увидел, что зубья остроги пробили еще и тонкую доску. Значит, глубоко в иле остался целый ящик на двенадцать банок, такие он видел в магазине. А может, еще что-то по мелочи, разбросанное по дну. Теперь Вовка почувствовал свои силы, стал  уверен, собран и осторожен. Пробив не сильно замерзший лед, Вовка со второго раза крайним зубом остроги легко нанизал и вытащил новую банку с деревянным обломком ящика. Четвертый и седьмой удар, также были удачными. Разгорелся такой дикий азарт, что Вовка еле сдерживался, чтобы не закричать от счастья туда, в глубину черного канала с отсвечивающимися блестящими звездочками. Еще вчера в это же время он, рыдая, проклинал все на свете и особенно эту черную дыру. Сложив три банки в ведро, он сверху замаскировал льдом и снегом, спрятал под мостом острогу и с радостно колотящимся сердцем победителя пошел домой. После нескольких  ночных походов под тощим матрасом его кроватной сетки лежало восемь больших банок селедки «Иваси», двенадцать продолговатых баночек рыбного паштета, консервы маленьких рыбок в томате и две банки черной икры. По три раза на день они хлебали жирные рыбные супы, заедали паштетом, а икру делили по-честному: три ложки  Вальке и одну Таньке. А Вовка, не очень любил икру, хрустел подсушенными головами и косточками сельди.
 Теперь все у них наладилось, главное, имелась еда и тепло. Только от мамы пока не было известий. С окна Вовка не раз видел торчащего на мосту Витьку Шило. Тот останавливал редких прохожих и что-то у них спрашивал. Когда на улице темнело, Вовка осторожно выходил из дома за чужой спрятанной мебелью и водой.
  Рано утром замотав в газету три селедки и баночку паштета, Вовка пошел в госпиталь к маме. До обеда просидел в проходе между лестницей, спрашивая у людей в белых халатах о маме и усатом фельдшере.
Наконец он увидел мелькнувшего на ступеньках фельдшера и понесся к нему:
- Где мама, скажите, где моя мама? - задыхаясь, повторял Вовка, крепко ухватив его за мятый халат.
- Какая мама?- остановился фельдшер.
- Моя, мама Нина, с обваренной рукой, вы к нам домой со Степановной приходили,- сорвался на крик Вовка.
- А, это ты, - узнал фельдшер.
- Жива пока. Руку отрезали, слабая. Но видать, выкарапкается. Я думал, сразу, а оно того, и нет, держится. Значит, есть из-за чего за этот свет цепляться.
Вовка полез в противогазную сумку, шурша газетами.
- А вы как, все живые? Кто приютил? Степановна ведь померла.
- Все, все… и Танька и Валька. Вот передайте маме, пожалуйста, скажите, что у нас хорошо, еда есть, пусть не волнуется.
- Селедка, что ли, - приоткрыл фельдшер газету,- где взял?
-  Под мостом поймал,- не думая ответил Вовка.
- Ладно, рыбак, передам. Похлебку санитарки сделают. Через пару дней приходи, проведу к матери.
В конце марта маму выписали. К этому времени нашли документы и восстановили карточки. В мае их всех эвакуировали в Свердловск. В конце лета из Челябинска за Танькой приехала ее родная тетка. Прощались недолго. Вовка по-братски, без слов, пожал Таньке руку,  обнял и отошел в сторону. А Валька с Танькой не выдержали, разревелись. В последнее время они как будто срослись воедино. «Словно сиамские близнецы»,- шутил Вовка. Теперь их единую душу рвали пополам. Ведь благодаря стараниям Таньки, Валька быстро поправился и снова заговорил. Она возилась с ним с утра до ночи, читала книжки, постоянно разговаривала, даже спала в обнимку. Уже на станции возле шипящего поезда Валька схватил ее за шею и всхлипывая повторял: «Та-та-та-ттаааанечка, как закончится война, приезжай в Ленинград, встретимся на нашем мосту, помни, я буду ждать».
                ***
Он, шумно хукнул, одним махом заглотил водку и потер слезящиеся глаза большим пальцем. Потом отломил кусочек хлеба, понюхал и положил сверху на селедку. Наколов все вилкой, цепляя кружок лука, закинул в рот. Перетирая деснами, шепелявя спросил:
- Ну, фто Танюха, как селедочка?
- Да так, не очень. Суховатая. С нашей не сравнить.
- С какой такой нашей?
- Что забыл, иваси подледные, грибоедовские?
- А –аааа, помнишь, зараза. Я - то грешным делом подумал, что от сытой заграничной жизни мозги жиром заплыли, все забыла.
- Ты опять, - погрозила она, тыкая в воздухе вилкой.
- Такое не забыть, даже если очень захотеть. Между прочим, я после войны на рыбу смотреть не могла, тошнило. А вот недавно опять прорвало, особенно на селедку, как в детстве, не могу наесться.
- Это у тебя гормоны, старческие…
- Тю, дурак. Причем тут это.
- Ладно, проехали. Давай повторим.
Выпили, поговорили о том, о сем. Общих знакомых в городе уже не осталось, не могли вспомнить. Закончилась водка, каждый задумался о своем, повисла пауза. Он чуть захмелел и от накативших воспоминаний разволновался.
- Пойду покурю, а то бухнуло в голову, мысли разные поперли, прям гудит в затылке.
- Правильно, пошли воздухом дохнем. Да, оставь ты свой плащ, не замерзнешь.
- Ну, че ты язвишь, я папиросы ищу.
- «Беломор», что ли?
- Ну, да. «Казбек» не продают. А ты, наверное, «Кемелл», мокрыми портянками воняющий, предпочитаешь?
-  Нет, «Кемелл» не мое. Слушай, а давай меняться? Ты мне «Беломор», а я тебе вот - открыла она  портсигар.
- Ого, это что за коричневые палочки, с лопатками? В ушах, что ли ковыряться?
- Сигариллы. Типа сигар, только меньше. Не боись, не фуфло. Хорош табачок.
- Ну, раз так, давай, - бросил он на стол мятую пачку «Беломора» А портсигар в обмен входит?- хитро прищурил он глаз.
- Для тебя входит.
- Дорогой, небось, повелась сгоряча, теперь жалко, - поцарапал он ногтем выпуклую крышку с рисунком. – Да ладно, на, обратно отдаю. А эти, как их, сидурилы, в карман рубашки переложу.
- Не, жалко. Забирай, это мне Валя из Японии привез. Ничего страшного, в семье останется.
Он недовольно надул щеки, собираясь язвительно ответить, типа «Ты смотри, по Япониям они шастают» но она его опередила.
- А это, помнишь?- щелкнула крышечкой зажигалки.
- Ни хрена себе, та самая. Как сохранили? 
- Пошли дымить! встала она, протянув руку. 
- А Валька так и не курит?- спросил он, не думая, когда спускались обратно. Но, сразу стушевался, стесняясь глупости вопроса.
- Заешь, что… Поехали ко мне в гостиницу. Коньячку хорошего по дороге возьмем, рыбки, яблок. У меня на балконе курить можно, чтоб на улицу не бегать. Посидим, молодость вспомним. Время детское, да и тебе вроде спешить некуда, - посмотрела она на часы.
- Не твое дело. Найдется куда. Не, я не поеду,- заартачился он.   
-Куда  на ночь глядя, в таком виде с палками попрусь.
- Ой, ли… ты  когда таким стеснительным стал? - засмеялась она.
- Тут не далеко. Обратно, я тебя на такси в целости и сохранности лично доставлю.
- Нет у меня с собой денег на такси без толку кататься,- начал он заводиться.
Она приблизилась, прижалась, обняла. И куда-то в бороду, пахнущую дымом тлеющих листьев шепнула:
- Давай, Вовка, поехали, и прекращай злиться.  У меня там письмо тебе от Вали. Да и поговорить надо.
 
Он стоял на балконе с сигариллой в зубах и непонятно возмущался или восхищался.
- Ну, ни хрена себе картина. Прям как на ладони, да еще подсветка, колонны прям горят. Знал бы, куда еду, хрен бы ты меня уговорила.
- Ладно, не ворчи, иди сюда, тут докуришь,  открывай коньяк.
Он вошел в просторный номер, продул мундштук, оставшийся от сигариллы, еще раз все осмотрел и снова занудел:
- Не, вот ты скажи, сколько буржуи проклятые за такой номер отстегивают?
- Мне фирма бронировала и оплачивала. Я даже не в курсе…
- Ой, какие мы важные,  что нас такие мелочи не интересуют? Ладно, давай письмо, я пошел, а то не дай бог, плюну не туда и натопчу на коврах.
- Слушай, в сотый раз прошу тебя, прекращай ругаться. Ну, чего ты опять завелся, комплексами тупыми расплевался? Иль меня укусить  хочешь? Думаешь, я - подлая гадина таким образом отыграться и унизить тебя хочу, показывая свои понты и  успехи в жизни, на контрасте с твоей серостью и неудачами? Так что ли? – повысила она голос, бледнея лицом.
- Да, если бы… я только почувствовал, что насмехаешься, то сразу паричок этот крашеный, на твой длинный хвастливый нос натянул. Поняла?
-  Я, то давно все поняла. И не парик это, и нос у меня не длинный. 
- Да, какая разница, нос не нос. А бесит меня совсем другое. Даже не то, когда я по дурости в тюрьму сел, не ждала, а развелась по- шустрому, Вальку охмурила, и в Москву с ним рванула. А потом и за границу новоявленного перспективного мужа шустро уволокла. Он- то, тютя, что с него взять? И не от того злюсь, что братьев родных на всю жизнь рассорила. И со мной, получается, что в любовь три года игралась. Прям в душу харконула. Я по ночам долго на лампочку выл и спинку кровати грыз. Даже утопиться хотел, но, слава богу, отвело.
Прочистив глотку сухим кашлем, добавил:
-  А кипит во мне и клокочет вулканом ненависть лютая… за то, что вы  к немцам, как последние ****и, подались, сапоги им лизать за доллары сраные. Будто бы новое учение двигать, а на самом деле оружие секретное против своего же народа создавать. Ну, чтобы враги уже точно нас, с третьей попытки прикончили…
Он помолчал, восстанавливая дыхание, вытер тыльной стороной ладони мокрые губы и, скривившись, продолжил:
- Только не надо мне заливать, что ты Вальку во благо мировой науки спасала, не дала погибнуть таланту великого ученого физика-ядерщика.
Она ничего не ответила, сама открыла коньяк, глотнула из горла и твердо сказала: «Да, пошел ты… хрен старый,  с ума выживший. Достал. Вот по сюда яда наплевал», - чиркнула она ладошкой себя по горлу.
 -А любил ты только себя да дружков своих таких же шизонутых скалолазов. Может, вспомнишь, сколько дней из трех лет со мной прожил? Да, что с тобой, невеждой, говорить? Вали, раз не нравится.
- Ну, и повалю. Письмо давай,- крикнул он с брызгами слюны.
-  Ты смотри, расплевался, змий черноротый, - поставила она бутылку на стол и встала с кресла.
В прихожей открыла шкаф-купе и бросила на широкую кровать небольшой кожаный  чемодан.
- Сейчас, ключ найду.
Он стоял возле окна и обиженно молчал, поглядывая то в окно, то на открытую бутылку.
- Только это, – неуверенно сказала она, - Валя просил, что бы ты при мне прочитал.
- Вслух, что ли? – выпучил он глаза – Может, на табуретку еще стать?
- Да нет. Необязательно. Просто, чтобы прочитал спокойно и все,..-  раздраженно повысила голос. - Ну, что скажешь? – добавила уже спокойней.
Он нервно покашлял в кулак.
- А зачем?
-  Не знаю, он так  сказал, без объяснений.
- Ну, ладно, чего уж там.  Очки достану,- полез он в свой плащ, перекинутый через спинку кресла.
Когда повернулся, нацепив на нос перемотанные изолентой очки, она стояла перед ним, протягивая толстый ежедневник в тисненой кожаной обложке:
- Вот.
- Что вот? Письмо давай.
- Это и есть письмо. Валя последний год тебе писал.
Он взял в руки  тяжелую книжицу и устало опустился в кресло.
- Я не понял, к чему мне его романы?
- Вот прочтешь, тогда и поговорим. Может, мозги от срани разной немного очистятся. А то прям совсем больной, это же надо: оружие  третьей мировой ему в пьяном бреду привиделось, да еще и в госизмене обвинил. Что бы ты знал, Валя всю жизнь ядерной энергетикой занимался, институтом научным руководил, с вашим Курчатовским сотрудничал. Профессор, лучший практикующий конструктор атомных реакторов. Без его содействия ни один серьезный проект  за последние десять лет в Европе не запустили. Да, что тебе говорить, у тебя одно на уме…
- Так, ты не борзей. Я знаю, что говорю. Что-то вы темните, родственнички дорогие. А где он сам? Теперь уже чего, можно и поговорить. Пусть расскажет все как есть, а я послушаю.
- Поздно.
- Что поздно, я тебя спрашиваю, где Валька?
- Тут рядом.
- Ну, если рядом, давай зови. А то устроили театр тайных встреч с читальным залом. Я сразу смекнул, что не просто ты меня зазываешь, – привстал он с кресла,  пытаясь скрыть волнение.
Она открыла отдел чемодана и достала небольшую стальную капсулу, похожую на термос.
- На, поговори,- сунула ему в руку холодный цилиндр.
- Ты, че, дура, творишь,- словно обжигаясь, кинул он капсулу на кровать и отвернулся к окну.
Пытаясь унять шумное дыхание, раздуваемое будто кузнечными мехами, тихо зашипел:
- Дай выпить.
Она протянула бутылку.
Сделав несколько булькающих глотков, закашлялся:
- Давно?
- Завтра сорок дней.
Она что-то рассказывала о болезни, о последних днях, но он не слушал, стоял у открытых балконных дверей, курил и смотрел на высокий крест собора.
 Устало сев в кресло,  наугад открыл ежедневник и стал читать вслух.
« …Помню, я один раз так испугался, что даже нечаянно описался.    Твой хлеб и сахар я сжевал, а ты пришел с улицы холодный и голодный, пошарил под тарелкой, а там ни крошки. Наклонился ко мне и что-то начал говорить. А я ничего не понимаю, только помню ужасный собачий запах, потом пригляделся, а ты весь в рыжей шерсти. Даже к щеке и лбу волоски прилипли. Я задрожал со страху, решив, что ты в собаку превратился и сейчас меня сожрешь…  Ты, наверное, мои испуганные глаза увидел и успокаивать начал. Гладил по руке и  что-то ласковое шептал, ну я и разревелся… но уже не от страха, а от обиды на самого себя… плачу, а сказать не могу,  что прости, мол, братик, не превратишься ты никогда в собаку, люблю я тебя… А позже понял, почему от тебя псиной так разило. Ты свой хлеб специально оставлял, а сам собак ел…  »
- Да, - сказал он, закрыв ежедневник,- мне в последнее время одна собака рыжая часто снится.  Руку мне лижет, глаза умные, черные, как угольки, слезятся, все ведь понимает… тварь божья, а я ее молотком по башке хрясь. Потом Витька-бандит отобрал ту собаку.
- Выпьешь? – спросила она.
- Помянуть, что ли?
- Как хочешь.
- Давай помянем.
 Сказал самое банальное: «Пухом земля, братуха, не ожидал, что раньше меня уйдешь…» Помолчал. Выпил из пузатого бокала и недовольно скривился:
-  Ну, ты глянь, пролил половину, как из такой хрени пить можно.
Она улыбнулась и подала салфетку.
- Да не надо. А ты Витьку, бандита из Коломны, помнишь. Он тебя еще украсть хотел?
- Нет, не помню. А зачем я ему понадобилась?
- Да хрен его знает, времена тогда страшные были. Мы по самому краюшку от смерти в который раз прошли.
- Это когда селедки под мостом наловили?
- Наловить-то наловили. Витька на меня злобу затаил, да и отлавливала его банда таких как мы, бесхозных и умирающих. Квартиру нашу вычислил, паскуда. Я  из окна случайно увидел, как соседская тетка наш балкон ему показала.
- Да зачем?
Он ничего не ответил и продолжил.
- Я сразу понял, если в квартиру зайдет, кранты нам. Хвать банку паштета и навстречу ему. Прям во дворе перехватил. Прикинулся дурачком и говорю:
- Ой, Витя я тебя третий день ищу. Он даже растерялся: - Зачем, мол? - трясет башкой
. А я ему банку паштета в руку: - Вот, в разрушенном ангаре случайно надыбал. Самому не вынести, ящики стенкой привалило, пойдем поможешь. А он, хитрый гад, и верит и не верит, ножом по банке чирк, а там, правда, паштет. За минуту пальцем все выковырял и  сожрал, подобрел, расслабился и так хитро сощурился:
- Ну пойдем, покажешь. Если все так, считай, повезло вам, - говорит.
 А мне этого и надо, подальше от дома отвести. На одной из крыш, где я сетки ставил, лестница наверх разрушенная, на соплях висела. Я-то, легкий, раз и влетел. А он побоялся. Посмотрел и говорит:
 - Давай, полные карманы и вот шапку свою дает, набей, потом я с пацанами приду, все заберем.
 А мне это и надо. Он у лестницы на корточки присел, закуривая. Я обломок из кирпичей слепленных, потяжелее нашел, прицелился сверху и думаю:
- Не дай бог промазать. Потом еще парочку для верности запустил. Так Витя и остался там консервы ждать.
- Вот такой на мне грех, собака рыжая да Витька Шило. Еще и мебель дорогущая, видать музейная, завхоз себе заныкал, а мы нашли и в печке все пожгли. Он когда, меня прихватил, чуть не убил. Но, я тогда уже по- другому на мир смотрел. 
Выпили еще. Стали вспоминать. Она продолжила:
- А помнишь, я тебе рассказывала, что аварию на мосту и машину как поднимали, сама видела?
- Ну да, в тот день вы вроде с отцом желания на мосту загадывали.
- Ага, молодец, память как у молодого, – засмеялась она.
- Да, память еще та, чем вчерашний день закончился, уже забыл, а то время до минуты. Словно черно-белая хроника, постоянно в голове крутится.
- Так вот, я  тогда все выдумала. Ничего я не видела, ни о какой машине и знать не знала, а отец маму за три года до войны бросил. Представляешь, мы потом с Валей долго гадали, как это он смог мне телепатией информацию передать или  гипнозом внушить.
- Ну, он же видел.
- Конечно, и аварию, и как поднимали, с балкона наблюдал, только помнишь, сказать не мог, все мычал да плакал. Как все это объяснить, не понимаю, может господь спас?  Я-то, не особо верующая, но последнее время в церковь потянуло.
- Ага, мировая война за грехи человеческие. Дальше на нас  господь немцев наслал. Как там, в Библии, что «без его воли и волос с головы не упадет». Потом блокада, полгорода от голода вымерло, а нас, получается, каких-то особо избранных несколько раз от смерти отвел. Чудеса…Так по-твоему?
- Ой, не знаю я, Володя. Но ведь было чудо, наше, личное.
- Да, че там объяснять, жрать так хотелось, что еда виделась везде: и на небе, и под водой. Как звери за жизнь грызлись, так и выжили.
- Может, ты и прав. Давай, за наш канал Грибоедова выпьем.
- Тогда и за мост.
- Представляешь,- засмеялся он, когда поставил бокал и опять облился, - как мир тесен? Я когда под Харьковом сидел, знаешь, кого встретил?
- Ну, и кого?
- Водилу того грузовика, что селедку вез и с моста ухнул.
- Да, врешь! Не может быть!
- Сам бы  в жизнь не поверил, что так судьбы пересекаются, тем более в тюрьме.
Он к тому времени крутым хозяином стал, то есть до начальника лагеря дослужился. В деле видел, что я родом из Ленинграда, не урка, геолог, в тюрьму по дурости попал. Как-то раз он в  мастерскую  с проверкой зашел, что-то  спросил по работе, я  старшим числился, ответил ему. Он о Ленинграде вспомнил, спросил, где я жил. Я докладываю: «Канал Грибоедова, 131». Он спрашивает, а это где, поточнее? Я говорю, в аккурат на пересечении двух каналов - на Пикаловом мосту у Никольского собора. Он как услышал, заржал:  -Знаешь,- говорит,- мне этот мост судьбу перевернул.
Вышли на улицу, присели за складом на бревно, закурили, он и давай рассказывать. Что сам  из деревни, было ему тогда 18 годков, отправили перед армией в Ленинград, на шофера учится. После курсов пристроили на продуктовую базу, так сказать, обкататься. Вот на третий день работы ночь не спал, гуляли с девками. Заснул за рулем и на полном ходу нырнул с моста. Чуть не посадили, следователь земляком оказался, отца знал, в общем научил, как вырулить правильно.  Мол, ребенок на мост выбежал, дорога скользская.  Короче, отмазал. Затем конвойным пристроил и в Мордовию в командировку отправил. Годик он там  покатался, а потом война. Так в охране, по этапам  и «провоевал» до сорок четвертого, только в конце войны на Западную Украину отправили. Но это уже другая история.
Я его слушаю, и от нервов трястись начал. Он спрашивает:
- Ты че как лихорадочный дрожишь?
 Я немного в себя пришел и рассказываю всё, как есть, о блокаде, о нас - сопливых доходягах, о рыбалке подледной. Он сразу не очень -то и поверил. И по должности своей, да и так, не бывает таких совпадений. Но потом вроде принял. Он сурово лагерем правил, дрожали все от замов до урок. А  эта история светлым пятном на душу легла. Благодаря ему я на полтора года раньше вышел. Так-то.  Хрен поймешь, как  в жизни все устроено. Вот вы с Валькой много счастья там за границей хапнули?
Она сразу не ответила.
 Долго вспоминали детство и юность, как бы оттягивая разговор о смерти родного человека. Вроде по жизни разошлись и расстались врагами, но все равно  любил он брата, часто вспоминал и даже гордился его успехами. Как теперь дальше? Вроде ничего и не изменилось, но  внутри что-то треснуло, как бы надломился стержень.
- Не знаю я, Володя, вроде, жаловаться - грех. Я в той же научной сфере, только административной частью заведовала, ученых степеней не достигла, но мужу сильно помогала. Он только наукой и жил. А так, если всмотреться, то, где оно – счастье? Если в работе и реализации, то да, было счастье, многого достигли. Но детей не родили, даже непонятно, почему. И ведь хотели оба. Но, то одно, то другое… У тебя хоть дочь есть и внуки, наверное…
- Верка, что ли? Ну да, дочка. Только не совсем  моя. Третьей жены. Я ее с восьми лет воспитывал. Хорошая она, только непутевая. Институт бросила. Продавщицей в хозмаге работает. Пьет, зараза, не по-бабски да хахалей меняет. А детей нет. Да и куда ей дети, если не угомонится, то плохо дело. Один из ее сожителей кредитов набрал, а она в порученцах. Чуть квартиру мою не отобрали. Еле отбились. Да ладно, чего уж там, живем и ладно. Мне много не надо. Пенсия есть, летом вообще на даче.
Он замолчал, не зная о чем дальше говорить.
  - Ну что, давай выпьем, ты-то надолго?
- Да не знаю. Если честно, то спешить мне особо некуда. Юристы всё необходимое утрясли. Да и тут что-то не радует. Вроде все хорошо, вон какой Питер, красавец. Но ни театры, ни выставки, ни концерты с ресторанами, все мимо. И новых друзей здесь хватает, только свистни, набегут, начнут утешать, развлекать. Знаешь, я когда тебя искала, целыми днями в грязных сырых дворах просиживала, да по набережным каналов бродила. Вот тогда тоска отпускала. Один раз два часа на нашем мосту простояла. Девушка молодая, красивая на балконе знакомом книжку читала и вино красное пила. Не выдержала я, так захотелось из окна на то время взглянуть. Пошла, в квартиру позвонила, что-то путано объяснила. Девушка все поняла, даже чаем угостила. Стояла я возле окна, смотрела на канал и знаешь, в какое-то мгновение счастливой себя почувствовала, словно луч света прямо в сердце вошел. Прикинь, стою как дура и плачу от счастья. Никогда в жизни так счастливо не плакала, а тут прорвало.
- Да, я тоже сентиментальничать начал, раньше если несправедливость какая или обман, так я первый, до хрипоты ругаться и драться, а теперь отойдешь в сторонку, сопли рукавом вытрешь и побрел в свою конуру, на крайняк чекушкой успокоишься, плюнешь и забудешь.
- Володя, - посмотрела она не него, вздохнув, - как дальше жить собираешься?
- Что значит дальше? Да как жил, так и буду. Вот Вальку обгорюю, книжку его прочитаю, ну, может попью по-тихому, а там  посмотрим.
- Я вот забегая наперед, что хотела тебе сказать. Я письма читала, там к тебе от него завещание и просьба большая - отнесись серьезно.
- Ладно, посмотрим. А прах тут похоронить хочешь? Или в Старую Руссу свезти, к матери прикопать?
- А ты когда последний раз к  могиле матери ездил?
- Да давненько, после похорон пару раз. Лет десять назад. Вот как раз и проведаем, и помянем.
- Куда..? Что ты там теперь найдешь?
- Так там вроде соседка присматривала, покажет, если сразу не отыщем. Да я помню, на самом краю, у тополей.
-Эх, Вова-Вова, соседка померла давно. И кладбища старого в помине нет… Мы в позапрошлом году туда ездили, как увидели автостраду и застройки, у Вали первый инфаркт, еле откачали.
- Как же так, а я и не знал.
- Да мы много чего не знаем или не хотим знать. Ну, скажи,  можно ли так жить и так помнить? В войну, в разруху и горе могилы родных по всему миру искали и находили, а что сейчас… все забыли, все потеряли, на все наплевали.
-  Что же теперь делать, Танюха?
-  Не знаю. Давай на мост сходим.
-  Когда?
- Да, вот еще по глоточку выпьем, отдохнем и пойдем потихоньку. По Мойке до Крюкова, а там по прямой и до нашего семимостья.

   Ранним утром, на подтаявшем льду канала Грибоедова, прям под Пикаловым мостом, одна странная пожилая пара - простоволосая растрепанная дама в дорогой норковой шубе и пьяный бородатый дед в грязном плаще - рубили топором лед. В снегу лежала авоська с початой бутылкой коньяка, вокруг модной шляпки валялось несколько яблок, а из сугроба торчала стальная заостренная капсула, похожая на ракету. Прохожие останавливались, смотрели вниз и улыбались непонятному занятию чудаковатых людей.  Компания пестрой молодежи, перекрикивая друг друга, забавляясь, упражнялась в остроумии и шутках:
- Дед,  да угомонись ты, нет там золотой рыбки…,- кричал длинный парень в красной спортивной куртке.
- В другом месте авоську свою забрасывай…
- Да это же невод, - смеялась его подруга.
- Старый знает, что делает, смотрите, бутылку поймал, и старуха уже в шубе… Столбовой дворянкой стала… Все дружно ржали, махая руками.
 Дед поднимал голову и, пьяно улыбаясь, отвечал: 
- Там,- тыкал он пальцем в прорубь, - есть все, что надо, сынок: - и рыбка золотая, и  жизнь, и счастье, и даже смерть.
     Не договорившись с Владимиром Сергеевичем, Татьяна Николаевна с тяжелым сердцем покидала Санкт-Петербург. Он отказался приехать в Вену на митинг памяти и открытие мемориальной доски профессору Виноградову. Услышав о завещании брата - небольшом доме в пригороде Зальцбурга и банковском счете - он хрипло рассмеялся, харкнул себе под ноги, отвернулся и пошел домой. Татьяна Николаевна в слезах догнала его на улице и схватила за руку. Он вырвался, наорал и послал ее матерно. В горячке досталось и покойному брату. Оборвав последнюю живую связь с городом, Татьяна Николаевна поклялась больше не возвращаться в Питер.
  Следующей зимой в  рождественскую ночь тощая бродячая собака волчком крутилась по заснеженному Пикаловом мосту и выла под балконом углового дома. Впечатлительная хозяйка квартиры позвонила своему знакомому, капитану полиции. Приехавший наряд прошерстил ближайшие окрестности. В сугробе под мостом нашли замерзшего старика бомжа. Из кармана плаща торчала недопитая бутылка водки, а в руке, прижатой к груди, он сжимал серебряный портсигар и старую зажигалку. Бесхозный труп закопали на отведенном участке кладбища, воткнув в мерзлый холмик фанерную табличку с черным кривым номером.