Гляжу, а пенёк шевелится. Я по нему пулемёт пристреливал в темноте.
(из воспоминаний фронтовика)
Сидел я как-то в окопе – атаку немецкую караулил в ночном дозоре. Под Воронежем дело было, в Сталинградскую битву.
Бывало, в таком ожидании по несколько дней просиживать приходилось. Хорошо, если сменщики выручают, тогда отоспаться можно. Землянки вырыты и блиндажи обустроены – от осенних дождей, зимних морозов и летнего солнцепёка есть где укрыться.
В ночь, когда приключилось то, о чём хочу рассказать, морозно было, на дворе – середина зимы. Если бы не фляжка с "наркомовскими сто грамм" – которых было по факту не меньше пол-литра – совсем бы мне туго пришлось. А так, ничего, достанешь родимую, что грела грудь под шинелью, хлебнёшь глоточек, закутаешься потеплее и дальше сидишь – неприятностей ждёшь, хоть и надеешься, что без них обойдётся.
Вокруг темно, хоть глаз выколи, звёзды тучами заволокло, тишина, аж в ушах звенит. А я дозорный, спать мне строжайше запрещено, да и замёрзнуть можно во сне. Вот и кукую один на февральском холоде, думаю о своём или по сторонам глазею, чтобы атаку немецкую не прозевать. Скучно в окопе сидеть без компании, ох-как скучно! Придумываешь то и дело чем себя унылого развеселить.
И вот пришла мне в голову мысль – свой новенький пулемёт пристрелять. Он как раз не пристрелянный был, недавно только ротный выдал. Станковый "пулемёт Дегтярёва", только-только с завода, смазка ещё не стёрлась. Смотреть на него приятно – настоящий боевой товарищ с несколькими дисками боекомплекта в цинковом ящике для патронов, железный и смертоносный.
Увидел я пенёк метрах в ста по направлению к немецким позициям, торчащий из снега, прицелился и очередь дал. Пригляделся в темноте куда пули попали, поправил прицел и выпустил по пеньку вторую очередь.
Минут через пять пулемёт был пристрелян. Вот только "пенёк" этот странным мне показался, пока я в него стрелял. Словно живой какой-то пенёк, шевелится в темноте то и дело, необычный больно, не такой как другие пеньки вокруг. А может пригрезилось мне, наркомовские "сто грамм" голову затуманили? Всё, думаю, хватит к фляжке прикладываться! Развозить меня начало без закуски, неразбавленный спирт хлебавши.
Прихватил я с собой винтовку и пополз к пеньку, рассмотреть поближе это чудо ночное. Любопытство штука такая, страшновато, а всё равно ползёшь.
Подползаю к "пеньку", а это не пенёк вовсе – камуфляжная сеть на двух подпорках. А под сетью мёртвый немец лежит с автоматом. Младший офицер, если по погонам судить, молодой совсем парень.
Развернул я его к себе лицом, а в руках у него лист бумаги и карандаш. Немец этот, под прикрытием маскировки и темноты, наносил на листок схему наших позиций. Потом, по его наводке, артиллерийская батарея и миномётчики фрицев могли открыть прицельный огонь. И они его наверняка открыли бы, но я планы немцев невольно сорвал, надумав пристреливать пулемёт, хмельной и скучающий в мёрзлой траншее.
А тут как раз и ротный нарисовался, разбуженный звуком выстрелов. Словно чёрт из табакерки откуда не возьмись выскочил. Не нашёл меня на доверенном мне посту, вот и заволновался. Приполз на карачках по рыхлому снегу. Как разглядел меня в темноте, понятия не имею. Со спины подобрался, а стало быть неожиданно. Застал в тот момент, когда я листок с наброском наших позиций рассматривал, вырванный из рук мёртвого фрица, пытаясь сообразить, что к чему на нём нарисовано.
– Ты чего шумишь среди ночи, Балакирев? – заворчал он сердитым шёпотом. – Весь полк переполошил пальбой! Полковника Трынкина разбудил! Опять спиртяги натрескался и барагозишь по пьяной лавочке? Ни днём ни ночью покоя от тебя нет!
– Я, товарищ капитан, пулемёт пристреливал, – попробовал оправдаться я. – Стрелять в бою из не пристрелянного пулемёта тоже самое, что из пушки по воробьям палить.
– И как, пристрелял? – ухмыльнулся ротный с ехидством.
– А то как же... – ответил я гордо и предъявил ему ещё не остывший труп фрица. Камуфляжную сеть показал, карандаш и листок бумаги с рисунком наших позиций, набросанным наспех умелой рукой.
Ротный рот разинул от удивления. Заикнулся, но ничего не сказал. Потом закрыл и снова разинул. Молчит, как рыба об лёд, сказать ему хочется, а никак. Дар речи потерял, оторопел.
А полковник Трынкин с утра вывел меня на плац и похвалил перед строем. По плечу похлопал и руку пожал с большим уважением. "Берите пример, бойцы, с сержанта Балакирева! – говорит. – Вот что значит внимательность и фронтовая смекалка!"