Наконец-то пошли дожди. Крепостной ров, почти высохший, наполнился водой. Вал стал мокрыми и скользким, и теперь его не преодолеть. Только стражники вздыхают — раньше поднятая пыль выдавала любое передвижение около города. Караульные идут вдоль бойниц в мокрых плащах, а раньше бродили в широкополых шляпах от солнца.
И вот в эту дождливую пору пришлось королю вести суд о духовных делах. Конечно, в такие дела король и не вмешивался, но когда бы духовность не затрагивала дел светских? Дошло и до рукоприкладства. Спор был о недавно умерших монахах, славных своими делами, и у каждого были свои почитатели.
Настоятель Приречной обители был славен делами милосердия, и нищие шли к монастырю толпой; старец Горной — был знатоком богослужебных книг; эконом Пустынной — за пятьдесят лет не пропустил ни одной службы в храме; а келейник Лесной Глуши имел такое сердечное упование, что никогда в жизни не возроптал. Споры были жарче и жарче.
Выслушав стороны, король написал указ:
«Ни дело, ни знание, ни вера не служат сами по себе. Без любого из этих достоинств духовного подвига не может быть. И даже всех их вместе недостаточно, чтобы заслужить святость, но о том человек да не судит! Всех умерших чтить в равной мере. Указ сей зачитать в обителях.»
За окном снова пошёл дождь. Король поглядел на высокий трон, и на корону, покоящуюся на красной подушке. До следующего приёма он просто человек.