(из воспоминаний фронтовика)
За четыре года войны, а воевал я в полку разведки, со мной много чего занимательного приключилось. Рассказывать могу часами. Но один случай вспоминается чаще прочих. Случилось это в Белорусском Полесье, летом сорок третьего года. Дело вот как было...
Линию фронта наш отряд из шести разведчиков пересёк ранним утром. А может и не пересёк, с уверенностью даже трудно сказать. В тех местах линия фронта к тому времени была очерчена весьма условно и на картах военных действий рисовалась крайне расплывчато. Где кончалась территория подконтрольная Советской армии и начиналась вражеская – ответить было очень непросто.
В Полесье ожесточённых боёв не было, как таковых, за всю войну. Танки ведь по лесам не пройдут, как и прочая бронетехника. Фронтовые события старательно обходили те дремучие края стороной, по причине обилия непроходимых чащоб, топких болот, множества рек и речушек. Зато для разведчиков в Полесье настоящее раздолье было, что для наших, что для немецких. Проникай глубоко лесными тропами в тыл врага сколько душе угодно.
И вот, пробираемся мы, стало быть, через болота и буреломы полесские в направлении предполагаемого расположения войск неприятеля. А сами ухо востро держим. Пятеро из нас разведчики бывалые и только ефрейтор Тютин – новичок зелёный. Сегодняшний поход за линию фронта – его дебют в разведке. Совсем недавно он в нашу роту из мотострелковой части переведён. Семенит пугливо по лесной тропе, при каждом уханье выпи вздрагивает, от каждого куста шарахается.
Всю ночь мы без отдыха по лесу топали, пока под утро усталость нас окончательно не сморила. Решил наш командир, лейтенант Сенцов, устроить привал. Вокруг предрассветный лес и благодать божья: птички в высоких кронах поют, кузнечики в траве стрекочут, светлячки таинственно из темноты подмигивают.
Присмотрели мы для привала полянку лесную, расположились поудобней кто где, достали сухие пайки – перекусываем. Ефрейтору Тютину, как самому молодому, поручили сбегать к ручью, воды во фляги набрать. Автомат, на всякий случай, он с собой прихватил.
Несколько минут прошло, а Тютин не возвращается. Странное дело, ведь ручей журчит недалеко совсем. И тут, как гром среди ясного неба, автоматная очередь раздалась в глубине леса! Как раз с той стороны послышалась, где ручей журчит.
Мы автоматы похватали мигом и кто куда, в рассыпную. Рассредоточились по пятачку лесному – оборону круговую заняли. Кто за деревом спрятался, кто за кочкой залёг, а кто из кустов выглядывает.
Ещё одна очередь вслед за первой секунд через десять прогрохотала. Перестрелка, стало быть, в лесу нешуточная завязалась. Наш героический Тютин, небось, с целым взводом гитлеровцев в одиночку бьётся. Надо, думаем, товарища огнём поддержать!
Одна из очередей мелкие веточки у меня над головой как бритвой срезала. Значит враг поблизости, думаю, стреляет по нам прицельно. Затем ещё одна очередь... и ещё...
Мы направление определили, откуда стрельба ведётся и ответный огонь открыли. Целились не наугад: определяли нахождение солдат противника, укрывшегося среди листвы, по вспышкам очередей. Бой вели в сложившихся непростых условиях согласно правилам и военной выучке. Перекатишься по земле, сменишь позицию – автоматная очередь, и опять в укрытие.
По нам со стороны пригорка в основном стреляли, а значит мы были для фрицев удобной мишенью – их позиция была выгоднее. Но нас так запросто не возьмёшь, бывалые мы солдатики, в передрягах подобных этой перебывали не раз.
Одного из фрицев я точным выстрелом подстрелил, приметив шевеление за кустом. Он вскрикнул и назад откинулся. Я шмайсер в его руках разглядел, на голове – немецкую каску. А следом, кажется, ещё одного – но уже не я. На этом перестрелка закончилась.
– Отступили они, кажись! – громко крикнул старшина Федосеев и осторожно поднялся на ноги, присматриваясь к лесу, как сыч.
– Отступили. Точно! – отозвался сержант Михеев и быстрыми перебежками на пригорок взобрался. – Нету их тут. Драпанули ироды! – Михеев даже сплюнул от огорчения.
Федосеев вслед за Михеевым на пригорок поднялся. А мы с Синицыным и Сенцовым стояли с автоматами на изготовку чуть в стороне, пока они пригорок обшаривали, заглядывая под каждый куст в поисках затихорившихся фрицев. Спустя минуту Михеев крикнул:
– Тут, наверху, два мёртвых фрица. Свои их бросили и драпанули, не стали возиться с трупами. Рук чтобы их забрать не хватило. Только раненых уносили, мох в нескольких местах кровью пропитан.
Синицын автомат опустил и на пригорок полез, поглядеть на мёртвых немцев собственными глазами. А мы с Сенцовым к ручью поспешили, тревожились за ефрейтора Тютина.
"Герой он, ефрейтор Тютин! Мы ведь для фрицев как на ладони были, они нас едва врасплох не застали. Но Тютин вовремя предупредил, подняв стрельбу, и этим спас от гибели боевых товарищей!" – Так я тогда подумал.
Вот только очень я опасался, что героем он стал посмертно...
Но Тютин, слава богу, живым оказался! Пришли мы с Сенцовым к ручью и видим: он по колено в воде стоит и автоматом водит из стороны в сторону, а рядом на берегу фляги валяются.
Увидел нас Тютин и глаза выпучил. Каждый размером по пятаку.
– Ну, ты молодчина, Тютин! – похлопал я по плечу героя. – Предупредил нас, что фрицы идут. А то бы нам крышка!
– Какие фрицы? – Тютин ещё больше оторопел.
– Как, какие? – удивился я. – Ты же тревогу поднял. Первым начал палить, и нас таким образом предупредил.
А тут и Синицын с Федосеевым к ручью подошли. Они краем уха концовку нашего разговора слышали.
– Так кто напугал тебя, Тютин? – спросил Синицын с ехидной улыбкой на заросшем щетиной лице. – Не просто же так ты стрелял?
– Зверюга косматый, вот кто! – признался перетрусивший Тютин. – Клыки огромные у него, глазищи и рык страшенный!
– Какой зверюга, ты о чём? – удивился непонятливый Федосеев.
– Да вот же он, этот зверюга! – крикнул подошедший Михеев и усмехнулся громко. Он на камне большом неподалёку стоял и в яме, что возле камня, кого-то с улыбкой разглядывал.
Нам всем на "зверюгу" взглянуть захотелось. Любопытно стало, невмоготу.
Пробрались мы сквозь кусты и видим: медвежонок там совсем махонький, полмесяца отроду, в сухой листве копошится. В яму забился и ревёт тихонько – мамку зовёт, медведицу. В лесу её потерял видимо. Голову прикрыл лапами, напуганный грохотом автоматных очередей – богу своему медвежьему молится.
– Он в яму с испугу скатился, – догадался я, – как только стрельба началась.
"Зверюга косматый! – передразнил Синицын. – Когтищи! Глазищи! И рёв страшенный!"
Мы посмеялись дружно над непутёвым Тютиным, а тот понурил голову со стыда. Тютя, он и есть тютя! Не зря его так в роте прозвали.
У старшины Федосеева головка кускового сахара с собой была – из сухого пайка. Не пожадничал он – развернул кисет, где сахар хранил, и отдал его Мишутке. Пусть полакомиться косолапый. Настоящий он – русский медведь! Спас нас, земляков, от немецкой пули!
Мишутка принюхался к сахарку и на вкус попробовал. Кусает сахарок, чавкает от удовольствия и ревёт тихонько. Понравился ему сахарок – вкусно!
Долго задерживаться подле него мы не стали – из чащи послышался рёв медведицы. Она Мишутку искала и в нашу сторону на его голос шла.
Сказали "до свидания" мы медвежонку и потопали по своим делам. Подальше от этого места, по добру по здорову. Чтобы с мамашей-медведицей, взволнованной пропажей Мишутки, лицом к лицу чего доброго не столкнуться.