Фото: "Школьная любовь".
(Источник: просторы Ин-та).
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть вторая: В СЕЛЕ ЕРМАК.
14. НАСТЯ САМОНОВА
...Не выпуская из рук книгу, я много и часто думал о своей соседке Насте Самоновой. Да, я любил ее, но свою любовь ничем не выдавал, может быть только глазами: я постоянно и пристально смотрел на нее, и не просто смотрел, а как говорят - глаз не спускал, замечая это, она часто спрашивала меня:
- Витя, ты что на меня смотришь?
Я краснел от смущения и, отвернувшись, робко отвечал:
- А что, нельзя смотреть что ли? У меня тоже глаза есть.
- Ты не смотри на меня часто, глаза будут болеть, - шутила она. - На вот подержи лучше мои варежки, а я сумку проверю, взяла ли учебник естествознания... Нет, тут. Спасибо.
Мне нравилось в ней все: круглое лицо, озорные карие глаза, белая шея, маленькие сильные руки, черные волосы, как она щурилась и громко смеялась.
Когда она дежурила, в классе был полный порядок: доска чистая, тряпка влажная, мел на месте. При появлении учителя, она вставала первой и, выйдя из-за парты, отдавала рапорт - сколько учеников присутствует и кого нет.
Она была очень энергичная, вспыльчивая, настроение ее могло меняться мгновенно, разговаривает с вами спокойно и вдруг рассердится, надует губы, нахмурит брови и тут же снова рассмеется от души.
Находясь одна, всегда тихо напевала какую - нибудь песенку, в кампании вела себя весело и инициативно, любила песни петь и посмеяться. Сестренки мои часто приглашали ее кататься на лодке, особенно в разлив Иртыша.
Белые пикейные панамки. Носила их не только одна Настя, но и Шурик, и даже сам Иван Михайлович (я уже упоминал об этом в одной из предыдущих глав). Белая пикейная панама как бы олицетворяла их семейную традицию. Идет Иван Михайлович на огород с тяпкой на плечах - и белая панама на голове. Довольно странно это выглядело в деревне. Мои сестренки стали просить мать, чтобы она тоже пошила им панамки, мать сделала это, они поносили их с неделю и забросили.
Мы никогда с Настей не ссорились, не ругались, не дрались, даже никогда не сердились друг на друга, она с удовольствием произносила мое имя - Ви-тя! И часто о сожалением говорила:
- Почему моего братишку не назвали так? Ви-тя, Витя... А то назвали - Алек-сандр-ддд-рррр! - как будто сухие дрова рассыпались...
Может быть этим признанием она намекала мне о своем далеко не безразличном отношении ко мне, но я тогда не понимал этого. Мне было приятно быть возле нее, смотреть на нее, слушать ее голос и смех. Теперь я должен сказать, как к этому относилась наша семья.
Сестренки мои, конечно, не понимали наших отношений, а взрослые не подавали виду, что они замечают между нами хорошие отношения. Но в деревне как принято делать в таких случаях? Подмеченные добрые отношения сразу окрестить грубым понятием: "Жених и невеста". Так случилось и в данном случае. Пришел мой двоюродный брат Павел и спросил:
- Ну как дела, братуха? Скоро ли будем свадьбу справлять и брагу пить?
- Какую свадьбу? - удивился я.
- Ты, говорят, женишься на Насте Самоновой. Девка она ядреная, хорошая, и главное - грамотная, будет еще делегаткой...
Его слова меня крайне возмутили: какой я жених, или она - какая невеста? Совсем мы далеки от такого грубого земного понятия. Мы просто нравимся друг другу - и все. А тут - жених и невеста!
Я врезал ему пощечину, заранее уверенный в том, что драться нам не дадут.
- Вот сумасшедший, Я же пошутил, - сказал Павел и схватился за щеку, - Ядрена палка. Какой злой! Женить, женить его надо, дядя Василий, - обратился он к моему отцу. - Молодая жена быстро объездит его. Поубавит пылу-жару...
- Ты опять договоришься, что я врежу тебе второй раз.
Павел подальше отодвинулся от меня.
- Думаешь жены таких драчунов любить будут? - недовольно ворчал он.
Из школы мы всегда возвращались с Настей вместе, шли, если это было тепло, неторопливо, много разговаривали, больше всего, разумеется, говорила она. Настя умела взволнованно и интересно передавать содержание книг, и каждый раз опрашивала:
-А ты читал эту книгу? - Она забывала, что я не имел такой возможности, как она.
Летом целые дни она проводила на своем огороде, в шалаше. И Шурик всегда был с нею, они читали книги, спорили, иногда ссорились и дрались, но тут же мирились. Настя всегда пела песни, пела для себя - тихо, задумчиво, с грустинкой.
Я приду на свой огород (наши огороды были рядом), скроюсь в густых зарослях хмеля (мама сажала его вдоль плетней) и слушаю ее песни. Не вытерплю, брошу камешек и жду, как они будут реагировать на это. Они выйдут из шалаша, посмотрят во все стороны - никого нет. А Шурик задорно крикнет:
- Эй, ты! Не кидайся!
Сестра что-то пошепчет ему возле уха, и он уже тише и миролюбиво добавит:
- Витя, это ты, мы знаем.
Я молчу, затаив дыхание, ни один листик не дрогнет надо мной. Они постоят и снова скроются в шалаше.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/12/1973