Немытые крашеные в чёрный цвет волосы... Такие неестественные, такие… не мои… Я запускала в них пальцы и теребила, глядя на своё отражение в мокром оконном стекле, словно от этого моего действия что-то могло измениться. Отражение было едва различимо, но большего мне видеть и не хотелось. Бледное, похожее на маску лицо с блуждающим взглядом... Оно тоже как будто не моё, всё это не моё. У меня в голове почему-то назойливо пел голос героини из советского фильма про голову профессора Доуэля: «Купи ракушку, купи ракушку...» Ей пришили тело другой женщины, и она не могла понять, кто же она теперь есть.
И я не понимала. Кто я? Впервые задуматься о том, что понять это для меня является проблемой, заставила наша бывшая классная руководительница Аделаида Степановна. Мы тогда заканчивали одиннадцатый класс. В тот день уроки уже полтора часа как завершились, но мы оставались в школе и под руководством Аделаиды готовили праздничный концерт на выпускной.
Одноклассники вяло ходили по сцене и выполняли указания руководительницы.
— Ну что вы как дохлые мухи? — возмущалась она. — Что у вас, руки не поднимаются? Здесь нужно развести их шире, а тут выпрямить. Это танец, а не парад зомби!
Ученики со смехом выдохнули и начали ржать и передразнивать друг друга, чем разозлили Аделаиду ещё больше.
— Так, всё, чтоб к следующей репетиции все движения выучили, — сдалась та. — Едем дальше. Давай, Гуляева, поздравления и благодарности учителям.
Гуляева — это я. Мне нужно было выйти на сцену и произнести благодарственную речь. Чёрт знает, почему эту особую миссию она решила поручить мне, но в нашем классе не было особых талантов, кто справился бы многим лучше. Мы были «Бэшками». Вот у «Ашек» талантов было завались. В одиннадцатый «А» отобрали всех отличников, а в класс «Б» отправили всех троечников и отстающих. Потом классы толерантно назвали «математический» и «гуманитарный». Мы были гуманитариями, а говоря точнее — дебилами и разгильдяями. Видимо, среди всех я производила не самое дурное впечатление, поэтому на все особо ответственные задания выставляли меня. Делать было нечего, я вышла на середину сцены и как можно скорее выпалила свои слова.
Аделаида поморщилась и тут же перебила:
— Нет, нет и нет! Что ты как пономарь? И скукожилась ещё вся. Давай заново. Выйди, как королева, легко, свободно, уверенно. Руки опусти и не тереби их.
Мне хотелось проваливаться под землю. Я опустила руки и неловко пошла по сцене, слегка шатаясь от волнения. С разомкнутыми руками под обстрелом десятков зрительских глаз я ощущала себя как голая.
Дойдя до середины сцены и заняв позицию, я стала отчаянно повторять речь. Слова будто застревали в горле.
— Что ты там шепчешь? — спросила Аделаида. — Громче давай! Да радостнее. Ты слова благодарности читаешь, а не заупокойную речь. Ну, представь, Гуляева, ты обращаешься к учителям, которые учили тебя на протяжении десяти лет тут, ты прощаешься с ними, ты, возможно, никогда их больше не увидишь. Ну, передай же эти эмоции! Драму расставания, переполняющую благодарность, можешь хоть слезу пустить, это будет прекрасно! Здесь нужно только быть собой, выразить свои чувства. Я же знаю, как ты можешь орать и закатывать драмы на переменах. Вот просто сделай то же со сцены!
Я стояла и краснела. Я орала и закатывала драмы на переменах? Да вроде нет, мы просто общались, хохмили с одноклассниками, что за бред? О каких там чувствах говорит Аделаида? Все мои чувства тогда сводились к тому, что я жутко устала и хотела есть. К тому же половину учителей, которых мне прописали поздравлять со слезами на глазах, я на дух не переносила, и всё, чего мне хотелось, это чтобы от меня поскорее все отстали. Чего она от меня хотела? Что означало это "будь собой"? То есть сейчас перед всеми стояла не я?
* * *
Потом был выпускной и вступительные. Половина наших отправилась в ближайший колледж, коими сейчас именуют ПТУ. Мама настояла на том, чтобы я поступила на бухучёт. Впрочем, мне было всё равно. Сама я понятия не имела, куда мне хочется идти учиться дальше. Мама сказала, что после колледжа у меня будет больше шансов поступить на экономический. Эта перспектива была для меня далека и туманна, а пока я протирала штаны в славном колледже в окружении в основном ещё больших придурков, чем в нашем бывшем одиннадцатом «Б». Особенно меня бесил Славик. Это предельно развязный парень с сальным взглядом, которым он одновременно смотрел на тебя свысока и раздевал, попутно отпуская откровенные фразочки. Он строил из себя эдакого Казанову, героя-любовника, и вечно ходил обвешанный девицами, при этом у него была постоянная девушка, которая терпела все его распутства потому, что он жутко её абьюзил.
Как-то на квартирнике я сидела со Славиком рядом и пила пиво. Разумеется, он не смог обойти меня своим вниманием, несмотря на то, что другой рукой обнимал очередной предмет своих особых симпатий. Видимо, он решил осчастливить всех женщин планеты и потому начал отпускать свои сногсшибательные комплименты и мне.
Я посмотрела на него презрительно и даже не удостоила ответом. Впрочем, Славика это не смутило. Он засмеялся и проблеял своим мерзким тенорком:
— Ой, Катюха, сделай лицо попроще, расслабься! Ты слишком серьёзно относишься к жизни, не заморачивайся, просто будь собой! И ты узнаешь, какая простая и кайфовая штука — жизнь!
Расслабиться и быть собой? Если я сейчас сделаю это, я просто заряжу своей бутылкой ему по голове так, чтобы она разбилась вдребезги, а потом с удовольствием посмотрю на его обалдевшее лицо со стекающим по ушам пивом.
Мерзость, мерзость, мерзость! Этот мир — мерзость, этот тупой колледж — мерзость, Славик и остальные придурки — мерзость.
Я долго гуляла по тёмным улицам промозглого города, сидела на окне в подъезде, только бы не идти домой. Дома была мама. Отец от нас ушёл два года назад, и с тех пор она все ещё жутко на него злилась, а свою злость вымещала на мне. Поэтому я предпочитала как можно меньше с ней видеться. Она была недовольна мной, моей учебой, моей внешностью, моим времяпрепровождением.
А моим главным увлечением являлось чтение фэнтези. Я ненавидела и обожала фэнтези одновременно. Ненавидела за то, что всё это неправда, это вымышленные миры и их не существует, никогда не было и никогда не будет и, в сущности, погружение в них — это самая пустая трата времени, какую только можно себе представить. Потому что ты читаешь, и с тобой ничего не происходит. Кто-то говорит, что это лучше, чем наркотики, но я считаю, что хуже. Даже от наркотиков что-то происходит: ты медленно подыхаешь. А от чтения фэнтези не происходит ни-че-го. Ты закрываешь роман и обнаруживаешь себя все тем же в своем мерзком дрянном мире.
Все эти ведьмы, маги, драконы... Я одновременно и безмерно завидовала их жизни, завидовала тому, что сама я так не могу, как они. Я ссала от страха, когда оказывалась одна в тёмном подъезде, или ни за что не пошла бы ни в какой лес, а они в своей жизни переживали хренову кучу самых невероятных приключений. Но в то же время я успокаивала себя тем, что все они — всего лишь вымысел и их не существует, как и всех их приключений.
А мама злилась на меня и грозилась выкинуть все мои книги. Она этого, конечно же, не сделала бы, но от её ругани открывать их и погружаться в мои волшебные миры с каждым разом было всё тяжелее. С другой стороны, это была единственная отдушина для меня.
* * *
А потом появился Витёк. Он учился со мной в одной школе классом старше. Мы были знакомы совсем немного, но однажды он написал мне ВКонтакте, и у нас завязалось общение. В школе Витёк был пределом мечтаний доброй половины всех школьных девчонок с пятого по одиннадцатый класс. Высокий смазливый блондин с насмешливо искрящимися голубыми глазами, на девушек он смотрел без стеснения, общался с ними охотно и менял часто. Я никогда не строила на свой счёт иллюзий и не поддалась общей волне увлечения этим красавчиком. Не то чтобы я считала себя уродиной, скорее наоборот: если меня накрасить и приодеть, я буду вполне себе ничего милашкой, но просто я всегда ощущала себя унылым дном. Но сейчас Витёк писал мне, а я отвечала ему, острила, а он слал мне ухохатывающиеся смайлики и хохмил в ответ. Потом он позвонил мне, мы проболтали целый час, а на следующий день пошли гулять. Это было удивительно, но с ним было так легко и весело, как до этого мне ни с кем не бывало. Витёк учился в университете на экономическом, поэтому у нас нашлись общие темы для разговоров. К тому же он, как и я, обожал фэнтези. Мы болтались часами вдвоём и трепались без остановки. Иногда Витёк мог куда-то пропасть на целый день, но потом опять звонил и увлечённо беседовал со мной, а я не спрашивала, где он был, потому что не хотела быть ревнивой дурой. Мне было хорошо просто от того, что у нас всё это есть.
Прошло три недели, и Витёк сообщил мне, что его родители уехали в отпуск и квартира в его распоряжении. Он пригласил меня к себе.
— Посмотрим фильм, выпьем чего-нибудь, — сообщил он.
Я согласилась. Мы встретились на улице у небольшого магазина, и Витёк купил вина и пива.
Мне как-то совсем не по душе была мысль напиваться с ним, но то, что я шла пить вино домой к Витьку, главенствовало над моими опасениями. Я вдруг ощутила себя победительницей, королевой. Если бы мне сказали год или два назад, что я отправлюсь в гости к Витьку, я бы не поверила. Пожалуй, сейчас девчонки сошли бы с ума от зависти, увидев меня. К тому же я уже давно ощущала, как от озорного взгляда искрящихся голубых глаз у меня начинало перехватывать дыхание.
Обстановка в доме Витька была шикарна, как и её хозяин. Он провёл меня в просторную гостиную, где был разложен диван. Придвинул журнальный столик, разлил по бокалам вино и расслабленно растянулся на подушках. Я последовала его примеру.
Я испытывала странное напряжение, но Витёк что-то безостановочно рассказывал, а я живо вторила ему, отпуская острые шуточки, и он от души смеялся над ними. Это было так удивительно, до общения с ним я и не знала, что могу быть так остроумна и говорлива. Я могла говорить о чём угодно — о фильмах и литературе, музыке и учёбе. Всю дорогу уверенная в том, что я тупая, совершенно неожиданным образом я обнаружила в себе целый ворох знаний и умение чётко формулировать мысль. Я ощущала, как рядом с Витьком мне хочется улыбаться и быть красивой, грациозно двигаться и нежно касаться его. Но одновременно оставаться немного небрежной, циничной, эдакой пацанкой, чтобы он, во-первых, по достоинству оценил мой ум, а во-вторых, ни за что не догадался бы о том, что я схожу по нему с ума.
Кажется, Витьку вполне нравилась моя манера общаться. Он от души смеялся над моими шутками, поддерживал небрежный и ненавязчивый тон беседы.
А я всё больше прикипала к нему и боялась только одного — что мои остроты закончатся, и мне будет нечем дальше очаровывать его. Этого ни в коем случае нельзя было допустить, и я ощущала, что начинаю лезть из кожи вон, чтобы быть ещё круче.
— Ты смешная, — с нежной улыбкой сказал Витёк, склоняясь надо мной и подливая мне в очередной раз вина в бокал. Он вдруг перестал разговаривать и скользил по мне ласковым озорным взглядом. Я замерла и, кажется, покраснела. Скрывать свою симпатию далее было бесполезно.
Вдруг Витёк как-то изменился в лице, резко забрал у меня из руки недопитый бокал с вином, отставил его в сторону и с силой притянул меня к себе. Я подалась к нему всем телом.
Витёк больно впился в мою шею губами, начал сдавливать грудь так, что я чуть не вскрикнула. Он громко сопел, тёр и мял руками моё тело, будто оно было резиновым.
— Ты что, прекрати! — резко оттолкнула его я.
Витёк отпрянул и удивленно посмотрел на меня мутными глазами.
Словно не услышав моих слов, он тут же вернулся к своим ласкам и начал стаскивать с меня джинсы.
— Да что ты делаешь?! — вновь воспротивилась я.
— Прости, прости, я не могу, ты сводишь меня с ума! — жарко дышал мне в лицо Витёк и слюнявил поцелуем щеку.
Мне вдруг стало противно, я перестала отвечать на его ласки и попыталась оттолкнуть.
— Тебе не стоит бояться, тебе понравится, я знаю, что нужно делать, — говорил мне Витёк, продолжая стаскивать джинсы с меня и с себя. В мою ногу упёрся его горячий твёрдый член.
Понравится?.. Да у меня внутри всё сжалось от боли и отвращения, а эта штука, давящая мне сейчас ногу, вообще вызывала ужас.
— Ну, прекрати! Или я закричу! — рявкнула я и спрыгнула с дивана, скидывая Витька с себя.
Это охладило его пыл. Сделав над собой усилие, он начал успокаивать дыхание и возвращать осмысленность взору.
— Ну, ты чего, дурочка? — ласково сказал он. — Ты же ничего не поняла. Ложись рядом.
Он отодвинулся, освобождая мне место.
Мне больше совсем не хотелось ложиться, я стояла у дивана и волком смотрела на Витька.
— Да не трону я тебя, — заверил он.
Я неуверенно подошла и улеглась рядом.
— Здесь нужно расслабиться, просто расслабиться и быть собой, — объяснял Витек. — Зачем ты так напряглась?
Зачем я напряглась? Да мне было больно и некомфортно. Как тут расслабишься?
Это так и должно быть? От этого люди получают удовольствие?..
Нет, я не смогла расслабиться, мне было противно. Вскоре я собралась, провожаемая холодным взглядом Витька, и ушла, оставив его в одиночестве допивать вино.
* * *
Я летела по улице, пытаясь укрыться воротником пальто от промозглого ветра и моросящего дождя. У меня звенело в ушах. Нужно было понять произошедшее, и в этом явно мне требовалась помощь. Я позвонила Юльке, своей бывшей однокласснице. Более опытной в интимных делах девчонки я не знала. Про Юльку было доподлинно известно, что она спит со взрослыми мужчинами, которые намного старше неё. Да и Юлька не отрицала этого и время от времени без стеснения выдавала такие подробности своих любовных похождений, что краснели стены девочкового туалета.
Юлька была дома одна, в её комнате орала музыка, а сама она оттирала с лица какую-то жирную маску.
Я мрачно уселась подле неё.
— Слушай, тебе это нравится? — спросила я.
— Ты о чём? — настороженно уточнила Юлька, рассматривая себя в настольное зеркальце.
— Трахаться с мужиками, — выдохнула я.
— Стала бы я это делать, если б не нравилось, — растянула в улыбке губы Юлька, любуясь собой.
— Всегда нравится? — поглядела на неё исподлобья я.
— А что именно тебя интересует? — задумчиво нанося блеск на губы, осведомилась Юлька.
— Не знаю, что, — недовольно повела плечами я. — Мне это было больно. Он сказал, надо расслабиться. Юлька, я ненормальная, да? — обеспокоенно спросила я.
— Твой парниша любит пожёстче? — Юлька интригующе прищурилась. — Детка, в этом особый кайф. Постарайся найти в этом своё удовольствие. Многие даже специально просят их избивать, стремятся к этому.
— Я не хочу, чтоб меня избивали, — поморщилась я.
— Предложи сама его избить, ему понравится, — выдала Юлька.
Я непонимающе смотрела на неё. Я любила Витька, зачем мне его бить? Зачем вообще кого-то бить?
— Секс — это огромное поле для фантазии, нужно только быть собой, раскрыться, — вещала Юлька.
Вот, опять мне говорят эту чёртову фразу уже в десятый раз. "Быть собой". Но как это — быть собой? Витёк был собой, когда кидался на меня в порыве страсти. Была собой Юлька, выражающая себя в сексе без всяких границ и со смаком говорящая о нём. Была собой Аделаида, с трепетом в голосе вещавшая со сцены пафосные речи, был собой Славик, без стеснения раздевающий меня взглядом. А где есть я? Что есть во мне, кроме отвращения и страха? Где там под всем этим зарыта я сама, та, которая должна быть собой? Почему я не могу быть такой, как все они? Что я должна испытывать? Да и есть ли я вообще?..
* * *
Поэтому я стояла и теребила свои грязные волосы и ощущала себя всю, как под наркозом. Это была не я, не моё тело, не моё лицо и не моя жизнь. Меня не было ни в этом мире, ни в моих фэнтезийных романах.
— Ты опять шлялась чёрт-те где и опять пьяная, — зудела за спиной мама. — Так всегда: ты либо шляешься, либо читаешь свои детские книжки. Ты собираешься вообще учиться и как-то двигаться в своем развитии? На кого ты похожа? Что ты собираешься делать в будущем?
Мать злилась всё сильнее, а мне было нестерпимо больно. Я ощущала, как слёзы подступали к моему горлу. В будущем? А оно есть у меня? Мне вообще в него нужно?
Но плакать при маме было нельзя, от этого она ругалась ещё больше, поэтому я просто процедила сквозь зубы:
— Да отвали ты. — И, воспользовавшись паузой, добавила: — Наркоманкой стану и скрючусь в каком-нибудь притоне.
Мама ахнула и пошла плакать и пить валерьянку. Я ощущала себя чудовищем.
Видимо, иногда быть собой — это быть никем. Быть никем в учёбе, в жизни, в сексе. А что ещё делать тому, кто является никем? Просто сойти с этой планеты, да и всё тут. Никаких других путей я для себя не видела.
* * *
Он свалился, как снег на голову. Артём, мой двоюродный брат и по совместительству полный придурок.
Полжизни нам пришлось жить под одной крышей, потому что у семьи маминой сестры Оли не было денег на свою квартиру. Они съехали только три года тому назад к несказанному облегчению всех вокруг. И дело было не только в том, что ютиться всемером в трёхкомнатной квартире было тяжело, но и в том, что отец Артёма и сам Артём были весьма своеобразными субъектами. Впрочем, тётя Оля от них не особенно отставала, хоть и старалась не очень шокировать сестру. В чём была их странность? Я и сама сформулировать не могу, чёрт их разберёт, этих взрослых. Но про Артёма я расскажу.
Более странных, чем Артём, детей я в жизни не встречала. Мне постоянно приходилось краснеть за то, что мы живём вместе. Артёма все дразнили, над ним смеялись, издевались.
Это был тощий нескладный мальчишка в уродливых очках. Уже одна его внешность была поводом для нескончаемых шуточек, но ухудшало всё его поведение. Он, кажется, совершенно не понимал, за что над ним смеялись. И он об этом каждый раз спрашивал, да как!
Он останавливался, удивлённо смотрел на обидчика своими широко распахнутыми голубыми глазами и совершенно искренне вопрошал:
— Зачем ты меня хочешь оскорбить? Я же тебе ничего не сделал...
А потом совершенно беззлобно протягивал руку и предлагал:
— Давай лучше во что-нибудь поиграем!
Всё это вызывало взрывы хохота у детей и увеличивающийся поток нападок.
Но Артём лишь пожимал плечами и уходил. Я ни разу не видела, чтобы он на что-то разозлился, обиделся или хотя бы расстроился. Это ужасно бесило. Но он каждый раз тут же находил для себя какое-то увлекательное занятие и погружался в него с головой. Он вечно что-то читал, исследовал, за что получил погоняло ботаника и очкарика.
При этом успехи Артёма в школе были очень неоднозначными. Он не был отличником и двоек хватал немало. Но зато он постоянно выдавал какие-то нестандартные решения или впечатлял глубокими знаниями, выходящими далеко за рамки школьной программы, по всем предметам. За это его постоянно отправляли на олимпиады, и он частенько на них побеждал.
Артём далеко не всегда отвечал правильно. Иногда, увлечённо следя за объяснением учителя, он вдруг тянул руку, просился к доске, начинал развивать его мысль, заполонял доску какими-то расчётами и выкладками, а затем растерянно осознавал, что забрёл в дебри. Класс смеялся, обалдевший учитель тоже, Артём в задумчивости возвращался на своё место.
Двойки Артём часто получал за то, что оставался при своём мнении, игнорируя требования школьной программы. В сочинениях по литературе он писал исключительно о своём отношении к героям и событиям, а не те интерпретации, что предлагала программа. Он мог просто искренне написать в сочинении, что ничего не понял в произведении, если он и правда ничего не понял, и наотрез отказывался менять текст. Учителя злились, ругали его, класс заходился от хохота, но Артём выбирал получить два за работу, чем писать то, что от него требовали.
Друзей у Артёма не было, по крайней мере, их с ним никто никогда не видел, но совершенно ничто не смущало и не выбивало этого чудака из колеи. Это всех бесило и действовало как красная тряпка на быка.
Короче говоря, я вздохнула с облегчением, когда Артём и его семейка наконец переехали.
И вот братец вдруг пожаловал в гости. Он заканчивал четвертый курс института и был весьма успешен. Кажется, он писал программы для каких-то серьёзных фирм, был у них на особом счету и уже зарабатывал неплохие деньги.
Всё это заставило мою маму резко изменить весьма нелестное мнение о непутёвом племянничке на полностью противоположное. Теперь она нахваливала его на все лады.
— Тёть Вер, я к вам всего на пару дней, не переживайте! — предупредил Артём.
Он возмужал, окреп, как-то выпрямился, хоть и носил те же смешные очки.
— Ты лучше расскажи, как твои успехи в учёбе, — заботливо накрывая стол, плясала вокруг него мама.
— Учёба — это не столь важно, — ответил Артём. — Я нахожу всю необходимую мне информацию сам. Из института меня пару раз чуть не выгнали, но я остался, потому что написал для них пару необходимых программ. Там много ненужной ерунды в учёбе, зачем её учить? Дедушка хочет, чтоб я получил диплом, ладно, я получу, но это в сущности всё неважно.
— Ну как же — неважно? — возразила мама. — Институт, как и школа, даёт комплексные знания. А что тебе одно твоё программирование, чтобы дальше него ничего не видеть и не знать?
— Вам ведь не интересно, что я там знаю или не знаю, да, тёть Вер? — вдруг со свойственной ему прямотой спросил Артём. — Вам интересно, сколько я зарабатываю на своих работах и какие у меня перспективы?
Вера Николаевна замялась.
— Ни один институт не научит меня тому, что я сейчас делаю, — продолжил Артём. — И ни один институт не устроит меня ни на какую работу вообще. Меня всему научил один очень умный парень. Другой умный парень навёл на мысль, где это применить. Сейчас я еду в Екатеринбург к третьему умному парню, чтобы раскрутить то, что я умею, до широких масштабов. Поверьте, меня очень мало интересует то, что думает институт обо мне и моих делах. Я, честно говоря, вообще не понимаю, зачем он нужен, если не может давать то и так, как я могу сам.
— Ты умный мальчик, но ты не гений, — вновь возразила ему Вера Николаевна. — В институте работают профессора, которые обладают огромными знаниями, опытом. Грех упускать возможности послушать их.
— Меня в первую очередь интересуют результаты, а не сами знания. Как они работают в жизни? Что толку ходить набитым знаниями мешком и не быть способным повернуться в жизни?
— Ну, ты же не можешь наверняка сказать, какое знание тебе когда пригодится. Сейчас тебе кажется что-то ненужным, а потом ты будешь рад, что когда-то изучал это.
— Я не считаю целесообразным учить для этого всё подряд, — Артём был непреклонен. — Я и так охватываю информацию очень широко по всем интересующим меня вопросам. Зачем мне забивать голову мёртвыми знаниями, которые не работают? Просто ради эрудиции?
— Ну, вы, нынешняя молодёжь, предпочитаете воспитываться как роботы: знаю только то, что выполняю, — вздохнула Вера Николаевна. — Это беда современного мира, она приведёт его к деградации, ты так не считаешь?
— Не думаю, — покачал головой Артём. — Роботы бывают разные. Раньше люди тоже жили, как роботы. Им вбивали в головы программы, и они по ним работали. В крайнем случае — повторяли их, чтобы вбить новым роботам. Теперешние роботы говорят о том, что сами будут определять, что вбивать себе в головы, а что — нет. Они уже чуть менее роботы, чем предыдущее поколение, на мой взгляд. Они хотя бы проявляют какую-то свободу воли.
Вера Николаевна внезапно переключилась на так тревожащие её мысли и печально вздохнула:
— Ты бы, может, поговорил с сестрой. Совсем от рук отбилась. Вообще не знаю, что с ней делать. Ей-то вообще ничего не нужно...
— А чего она хочет? — пробуравил взглядом тётю Артём.
— Наркоманкой стать, — всхлипнула та и повторила: — Ничего ей не нужно…
— Тёть Вер, никто не хочет становиться наркоманом, — покрутил головой Артём. — Наркоманами становятся... в силу разных причин. Но никто всерьёз не планирует ими быть. Она просто хочет от чего-то убежать. Признавайтесь, чем вы её затюкали?
— Да ничем её не затюкаешь! — выпалила Вера Николаевна. — Сидит вон, только свои сказки читает, и слова ни о чём из неё не вытянешь! Всё как об стенку горох, как ледяная. Я с успокоительных не слезаю, а ей наплевать на всё...
— Плохой признак... — задумчиво проговорил Артём, беззвучно пошевелил губами, будто рассуждая сам с собой, и поднялся со стула.
* * *
— Можно? — спросил он, просовывая голову в приоткрытую дверь моей комнаты, предварительно постучав.
Я резко захлопнула «Сагу о драконах» и отбросила книгу в сторону.
— Чего тебе? — недружелюбно спросила я.
Артём, не дожидаясь разрешения, вошёл в комнату и встал у стены рядом с дверью. В маленькой комнате он казался огромным. Похоже, он даже сам не ожидал этого. Столько раз он бывал в ней в детстве и никогда не ощущал того, какой тесной она была.
— Твоя мамаша беспокоится из-за твоего поведения и послала меня к тебе в качестве парламентёра. Ну или мозгоправа. Что-то вроде того, — пояснил он, не глядя на меня.
Я изучала взглядом статную фигуру кузена и не знала, что сказать.
— Я могу пройти? — спросил он.
Я равнодушно повела плечами.
Артём вышел на середину комнаты и осмотрелся. Раньше это была их с родителями комната, они ютились в ней на протяжении долгих лет. Теперь её было не узнать. В квартире сделали ремонт, тут всё поменялось.
— Здесь стояла тахта, здесь — стол, а здесь — моё раскладное кресло, — вспоминал Артём.
Я удивленно пожирала взглядом изменившегося брата. Он что, в качалку ходил, гормонами роста объелся? Как этот дохляк смог так вымахать?
— Мечтаешь полетать на драконе? — спросил он, поднимая мою книгу.
— Ты что, дурак? — скривила в усмешке губы я. Братец был в своём репертуаре.
— Обожаю её, — пошуршал страницами Артём. — Я тоже всегда мечтал. А ещё с детства тренировался колдовать на разных палочках, вдруг они волшебные?
— Ты всегда был придурком, — презрительно усмехнулась я.
— А в этом мире есть те, кто не придурки? — вдруг спросил Артём.
Кто не придурки?.. Я ощущала себя полным придурком. Под уничтожающим взглядом Витька, под возмущенным взглядом Аделаиды, со всей этой пустотой внутри себя. Я не такая, как все, я глупая, никчёмная, нелепая. Может, это всё из-за нашей семейки, мы все тут такие? Хотя нет, надо мной ведь никто никогда не смеялся, меня уважали, а дразнили только Артёма. Но что это меняет? Сейчас я — пустое место, одна сплошная нелепость и ходячее недоразумение.
— Я — точно придурок, — с болью выдавила из себя я.
Артём молча продолжительно посмотрел на меня, а я ощущала, что меня внутри буквально начинает трясти. Я встала и нервно заходила по комнате.
— Я не такая, не такая, как все, я — пустое место! — выпалила я. Да, это нужно было произнести, в конце концов это нужно озвучить мне самой.
— Кто тебе это сказал? — поднял на меня взгляд Артём.
— Я сама это знаю, — бросила я. — У меня в голове пустота, я ни черта не соображаю и не понимаю в предметах. Я не въезжаю в эти алгебры, физики и прочие цифры и формулы! Поэтому я никогда не поступлю на экономический!
— Детка, если помнишь, я сам всегда перебивался с двойки на тройку что по математике, что по литературе, — хмыкнул Артём. — Что мне не помешало выиграть пару раз олимпиаду по литературе и получить диплом за... сочинение о "Гарри Поттере". Его нет в школьной программе, но я так лихо его написал, что все судьи безоговорочно пришли в восторг!
— Да, я помню эту историю, — с улыбкой задумалась я. — Я его читала, это был огонь!
— Ты его стащила у меня втихаря, — напомнил Артём.
Я ходила по комнате и думала, что вообще-то могла бы написать и не хуже, но вот решиться на это... Второе сочинение в школе по "Гарри Поттеру" уже бы не прокатило.
— Учёба — это ерунда, — продолжил Артём. — Корить себя из-за неё точно не стоит. Кто тебе говорит, что ты дура? Мать? Учителя?
Я молчала. Какая разница, кто говорит, если я сама знаю, что не соображаю в предметах.
— Кать, ты просто никогда не делала то, что тебе по-настоящему нравится, — легонько потряс меня за плечи Артём. — То, что ты не умеешь решать квадратные уравнения, не говорит о том, что ты дура.
...То, что мне нравится? Ну да, я никогда такого не делала. Я всегда делала только то, что от меня требовали другие…
— Они тебе сейчас пригодились, эти уравнения? — задумчиво спросила я.
— Нет, — мотнул головой Артём. — Хоть они и были на вступительном экзамене. Я завалил вышку в универе, но никакого дискомфорта по жизни от этого не испытываю.
— А как ты выкрутился? — подняла брови я.
— Катюха, тебе забили мозг этой учёбой, — закатил глаза Артём. — Да она вообще для жизни никакого значения не имеет. Что ты о ней паришься? И отличники сидят без работы, и двоечники заколачивают миллионы. А ты — вообще девушка, тебе важнее знать, как быть отличной матерью и женой. Понимаешь, Кать, самое главное в жизни — это дети. Если они счастливы, то и... А счастливых детей воспитать — это покруче и поважнее высшей математики. В любви главное быть счастливой, а не в проходных баллах!
— Кто сказал, что она вообще есть, любовь-то?.. — грустно вздохнула я.
— Что он сделал? — спросил Артём, вдруг пронизывая меня насквозь своим взглядом.
Я подняла на него глаза и ощутила, что он буквально читает всё то, что произошло у меня с Виктором.
— Ну, говори, твой парень назвал тебя пустым местом? Вы поссорились? — требовательно проговорил Артём.
— Я не женщина, я вообще неизвестно кто, — с огромным трудом выдавила я, стыдливо опуская голову. — Дура бесчувственная. Я не умею быть собой, внутри меня пустота.
— Так ты любишь или пустота? — уточнил Артём.
— Я люблю. Но в сексе я ничего не чувствую.
— А как он это делал? — продолжал допытываться Артём без тени смущения.
— Схватил, целовал, обнимал меня... — перечислила я.
Я не до конца понимала, что сейчас происходило, но меня почему-то совершенно не напрягало вываливать всё, что было у меня на душе, своему непутёвому брату. Это происходило само собой, хотя больше ни с кем я этим не делилась.
— И что тебе не понравилось? — задал следующий вопрос Артём.
— Мне было страшно... И больно.
Артём в задумчивости прошёл по комнате.
— И ещё у него член... — продолжала я. — Он такой большой... Я боюсь его. Как я могу быть матерью, если я боюсь мужского члена? Юлька их лижет и заглатывает, а меня трясёт...
— Ты не обязана лизать и заглатывать ничьи члены, — Артём резко остановился и встал напротив меня, глядя мне в глаза. — Ты вообще не обязана делать ничего из того, что тебе не нравится. И ты не должна считать себя дурой за то, что не делаешь этого. Покажи свои руки.
Я удивлённо посмотрела на Артёма.
— Ну, покажи, где он хватал тебя? — пояснил он.
Я стыдливо обнажила пунцовый кровоподтёк у шеи, куда Витёк впился не то губами, не то зубами. Рёбра, груди и плечи тоже до сих пор болели так, что неудобно было спать, но их я демонстрировать не стала.
Артём наклонился и внимательно рассмотрел мою шею.
— Нехилая гематома, — констатировал он. — Я такие получал на тренировках по дзюдо.
— Где? — не поняла я.
Артём и дзюдо у меня никак не увязывались друг с другом.
— Я правильно тебя понял, сестричка, что твой парень намял тебе бока до синяков, и после этого ты решила, что ничего не понимаешь в сексе? — проигнорировал мой вопрос Артём.
— Ну-у... — замялась я.
— Он тебя изнасиловал? — сверля меня глазами, спросил Артём.
— Нет. Я спихнула его с себя, а потом вообще ушла.
Артём облегчённо выдохнул и рассмеялся:
— Так ты всё правильно сделала. Ты молодец. А бесчувственное чудовище и придурок — он. Ты ему говорила, что тебе больно?
— Да, я его останавливала, — неуверенно проговорила я. Мне до сих пор было стыдно за неудачу у Витька. — Но он, кажется, не умеет по-другому... тискать...
— А другие парни у тебя были? — спросил Артём.
— Ну, не то чтобы... Мы только целовались... Так, несерьёзно.
— Детка, пока из этой истории я увидел то, что полный придурок в ней — твой парень, а не ты, — резюмировал Артём. — Он совершенно не знает, как нужно действовать с женщиной в постели, а ты не дала ему себя обидеть. Это разумнее, чем подвергать себя травмам ради того, чтобы создать впечатление о том, что ты страстная любовница.
— А как же садо-мазо? — попыталась возразить я, вспоминая Юлькины речи. — Люди и от этого получают наслаждение...
Артём во весь голос расхохотался.
— Это отличная идея! — иронично произнёс он. — Прикуй его в следующий раз наручниками и наставь в ответ синяков, пусть увидит, сколько в тебе страсти, и испытает её на своей шкуре.
— Ну, это бред какой-то, — тоже засмеялась я. Мне впервые за всё это время стало немного легче на душе.
— Бред — причинять боль своей девушке, — серьёзно проговорил Артём. — И ты всё правильно чувствовала. Ты не пустое место, ты живой человек, и ты просто чувствовала боль там, где её и должно чувствовать. Не позволять причинять себе боль — не равно быть бесчувственной.
— То есть нужно требовать того, чтобы тебе было приятно? — сделала вывод я.
— А зачем ещё этим заниматься, как не ради того, чтобы обоим было хорошо и приятно? — удивлённо спросил Артём.
— А... если он не согласится делать так, как приятно мне? — неуверенно спросила я.
Когда я думала о том, как было бы приятно мне, я ощущала, что с удовольствием бы просто посидела со своим парнем в темноте и поговорила бы шёпотом о чём-то очень важном, таком трепетном и чутком. Чтобы просто знать, что он слышит и понимает меня.
— Это означает, что он тебя не любит и ему вообще наплевать на тебя, — безапелляционно отчеканил Артём.
Я задумалась. Конечно, я знала, что Витёк меня не любил. Он был моим трофеем, я — его. Вернее, я, конечно, млела от него, но знала, что у этих отношений нет будущего. И не потому, что я пустышка в сексе. А потому, что Витёк меня не любил. Я вдруг ощутила свою большую ценность. Я больше не позволю мужчине быть грубым со мной. У меня словно отлегло от сердца что-то тяжёлое.
— Скажи, чего я о тебе ещё не знаю? — весело подняла я на Артёма взгляд. — Ты ходишь на дзюдо, у тебя есть девушка?
— У меня есть любимая, — признался Артём. — Но мы пока довольно редко видимся. Эта учёба, работы... После того, как я закончу универ, мы поженимся.
— А покажи её фотку! — вцепилась я в Артёма.
— Да, пожалуйста, смотри, — с радостью отозвался он и включил мобильник.
С фотографии на меня смотрела очаровательная девушка с толстенной русой косой.
— Да она же как модель! — восхищённо воскликнула я.
— Она очень нежная, — негромко вымолвил Артём, задумчиво глядя на экран с фотографией.
Мне почему-то стало очень радостно за Артёма. Я с умилением смотрела на задумавшегося брата и не хотела нарушать тишину.
— У меня очень мало времени, Катя, — вдруг серьёзно заговорил он. — Мне бы хотелось поддержать тебя, но я должен уехать. Может, это всё и ерунда, и мне бы лучше остаться. Но давай так: пока будем на связи. Я знаю, отец бросил вас, и вы сейчас вдвоём с мамой. Она тебя плющит. Защитить тебя некому. Но ты боевая, ты вообще молодец, Катюха. Поэтому давай так: обещай мне, что никому не дашь себя в обиду. Не позволяй учителям навешивать на тебя ярлыки, никакие ярлыки, слышишь? Ты умная и талантливая девушка, и ты можешь добиться всего, чего захочешь. Тебе лишь нужно понять, чего ты хочешь, и быть верной своему сердцу. Не давай себя в обиду и парням. Если не будет получаться — говори мне, я приеду и помогу тебе. Поняла? Запомнила?
— Почему? — не поняла я. — Зачем приедешь?
Мне было так невероятно слышать то, что брат, которого я всю жизнь дразнила и высмеивала, а потом не видела несколько лет, вдруг с открытым сердцем предлагает мне помощь.
— Затем, что я считаю так нужным, — ответил он, пожимая моё плечо.
— Я же оскорбляла тебя, унижала, высмеивала! Ты должен ненавидеть меня! — воскликнула я.
— Какая ерунда, — отмахнулся Артём.
— Ерунда? Тебе, в самом деле, наплевать на то, что над тобой смеются?
— Понимаешь, Кать... Люди смеются не надо мной, а над собой. Это очень сложно — всегда оставаться собой. Оставаться собой — это означает быть иногда глупым, совершать ошибки, быть слабым, чувствовать боль или радость там, где другим это не очень-то по вкусу... Нас мало кто любит, когда мы являемся сами собой. А мы хотим, чтобы нас любили. Поэтому мы стараемся быть такими, какими нас хотят видеть. Что нужно твоему парню? Трахнуть тебя и почувствовать себя победителем. Ему плевать на то, что он причиняет тебе боль. Что можешь сделать ты в ответ? Оттолкнуть его и сообщить ему, что он плохой любовник? Это ему не понравится, ему нужна куколка, которая скажет ему, как он был прекрасен. Он не хочет, чтобы ты была собой, он хочет, чтобы ты была им.
Твои учителя. Они хотят, чтобы ты говорила то и так, как им это нужно. Быть собой — это, например, сказать им, что тебе скучно, что они тебя достали. Страшно? Да. И они возненавидят тебя за такие слова. Или ты можешь быть хорошей девочкой и говорить за пятёрки то, что они хотят. Но это будешь не ты.
Твоя мать. Она всё также запрещает тебе плакать и ругает, когда видит твои слёзы? А твою историю с синяками от того парня ты ей почему не рассказала? Потому что ничего, кроме ругани и истерики, в ответ не услышишь? Ей ведь тоже не нужна ты такая, какая есть, с твоей настоящей историей. Ей нужна правильная дочка, которая выучила наизусть все учебники и учится на «отлично» в престижном ВУЗе, не страдает от несчастной любви, не помышляет о наркотиках. Ей не нужна твоя боль, она будет унижать и гнать её прочь.
Когда ты остаёшься сам собой, тебя зачастую гонят, бьют, унижают, ненавидят. Но только так и можно остаться самим собой. И если ты не сдашься, ты победишь. Не победит позволяющий причинять себе боль человек, не победит тот, кто ради хороших оценок убил свой талант и свою душу. Победит тот, кто остался верен себе, чего бы это ему ни стоило.
— Я не уверена в том, что готова жить так, как ты, — задумчиво покачала головой я, осмысливая его слова. — Это слишком много боли и унижения. Ты сейчас другой, ты победил. Но я не уверена в том, что могла бы пройти твой путь ради этой победы.
— Тебе не обязательно, — сказал Артём. — Ты можешь пройти свой путь. Начать с того, что тебе по силам. Сказать «нет!» грубияну, расплакаться при матери, послать к чертям математику и написать искромётное сочинение о том, что ты думаешь о школьной программе по литературе. Может, его и не выдвинут на конкурс, но оно соберёт кучу лайков и репостов в соцсетях.
— Ты серьёзно? — от его слов мои губы расплылись в улыбке.
— Как вариант. Я уверен, ты сама ещё кучу всего напридумываешь!
— Но я никогда ничего такого не делала!
— Ну, так и попробуй, начни. Новичкам вообще везёт. Мой друг, когда начал, написал шедевральный стих. А другой всего за полтора месяца стал асом в ремесле, в котором не имел никакой практики до этого. Не парься, если провалишь конкурс в ВУЗ или вылетишь из него. Получи приятную для себя ручную специальность и наслаждайся творчеством, а потом поймёшь, что к чему. Может, навостришься шить костюмы в стиле «Гарри Поттера», откроешь свой шоу-рум и начнёшь воплощать сказку в жизнь!
— Ты сумасшедший! — расхохоталась я, не понимая, шутит ли он или говорит всерьёз. — Мама хочет, чтобы я стала экономистом и считала деньги. Какие костюмы?
— А тебе-то как идейка с костюмами? — буравил меня глазами Артём. — Я б купил. Если что — первый покупатель или заказчик у тебя уже есть.
— Нас обсмеют! — защищалась я.
— Не думаю, — покачал головой Артём. — На корпоративе фирмы, где я работаю, все были в костюмах из "Властелина колец". Там был Гэндальф и Галадриэль, Боромир и Леголас. Народ отрывался, как мог. Это они вначале ржут над тобой, а потом платят кучу бабок, чтобы воспользоваться твоими услугами. Хочешь убедиться? Или закончишь бухгалтерские курсы и будешь считать чужие деньги, чтобы успокоить маму?
Слова Артёма наконец заставили прорваться всю лавину моих сдерживаемых чувств:
— Нет, я хочу прямо сейчас идти учиться на швею по костюмам! — выпалила я. Эта идея показалась мне очень увлекательной. Кто ещё соображает в них и в образах героев лучше, чем я? Может, я не смогу быть волшебницей по жизни, но я точно смогу быть волшебницей по костюмам. В моей голове тут же закрутились десятки образов.
— Вот и отлично, теперь спокойно обмозгуй эту мысль, — обстоятельно заговорил Артём. — Прошерсти всю информацию, определись с тем, чего именно ты хочешь и как, и составь план. А дальше можно без паники концентрироваться на прокачке того, что тебе реально необходимо для достижения целей.
— А ты уверен, что всё получится? — всё ещё с сомнением спросила я. Идея была слишком уж внезапной и невероятной.
— Я вижу то, как горят твои глаза. И я уверен в том, что это лучше, чем называть себя пустым местом и мечтать о кончине в наркопритоне. И ещё я уверен в том, что всегда могу прийти к тебе на помощь. А во что веришь ты?
— В то, что у меня всё получится! — сказала я и подошла к окну с мечтательным взглядом. Я не смотрела больше на своё отражение в нём, но я смотрела вперёд в будущее, и оно впервые в жизни звало меня, а не давило своей тяжестью.
* * *
— Ваша дочь едет в Хогвартс, и я бы не советовал ей мешать, — сурово сказал Артём на прощание Вере Николаевне и, взмахнув невесть откуда взявшейся волшебной палочкой, растворился в клубах белого дыма...
Вера Николаевна в растерянности обернулась в направлении комнаты дочери и заметила, как что-то зелёное быстро исчезло за приоткрытой дверью. Она была готова поклясться, что это был кончик драконьего хвоста.