Вверху: картина "Сенокос".
Художник Игорь Михайлов.
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть вторая: В СЕЛЕ ЕРМАК.
9. ЗАКИПЕЛИ СЕНОКОСЫ
Летом мы спали на полу земляном в избе, здесь было прохладней, и комары не донимали. Развертывали толстую упругую кошму, бросали в ряд подушки и укрывались кто чем мог, кто одеялом, кто полушубком, кто тулупом. Спали столько, сколько хотели. Мать не будила нас рано, но нежится в постели тоже не давала.
Проснувшись раньше сестренок, я выходил на улицу и если была ясная погода, садился у ворот, прислонившись спиной к саманной стене, и грелся на солнышке. Это доставляло мне неслыханное удовольствие, по всему телу бродила еще сонливость, одолевала томящая лень, не прошедшая еще со вчерашней беготни, и было так приятно бездумно посидеть и погреться. Глаза сами собой слипались от яркого света и неги. На душе - безмятежно, уютно, легко.
За мною просыпались сестренки и тоже выходили погреться.
С этого места для нас начиналось утро. Место было любимым. Тут стояла лестница, на которую мы взбирались посидеть. С крыши двора, к которому была приставлена лестница, можно было обозревать окрестности - луга, Иртыш, пристань, часть села, видна была колокольня церкви и крест на ней, почти всех соседей-казахов и крылатая мельница на обширном пустыре.
Если во дворе поблизости дома стояла пустая телега, мы перекочевывали на нее, по желанию занимая места, кто возницей, кто в качестве пассажира, кто изображал из себя собаку, бегущую рядом.
В половодье вода вплотную подходила к нашим воротам, иногда угрожающе заползала на двор, пытаясь залить погреб, где хранились разные соления и квашения. Отсюда, со двора и до самого горизонта лежала гладкая водная пустыня. При тихой солнечной погоде блеск воды до рези слепил глаза. Пролетали белоснежные чайки над головой, обиженно вскрикивали и зорко смотрели вниз, не попадет ли на глаза рыбешка, вышедшая погулять и покормиться на луга.
После ледохода приходила сильная вода. Стояла она долго. Затем наступали два разлива, они были непродолжительными и теплыми. Вода, вышедшая на луга, прогревалась очень хорошо. Молодая трава росла под водой, обильно обрастая серым налетом ила. Появлялся корм, рыба выходила на богатые пастбища, жировала и возвращалась в реку при спаде воды отменно сытой.
Я захватил еще те годы, когда пасха считалась самым большим праздником. Подготовка к пасхе начиналась за целую неделю: в каждой избе белили, скоблили, стирали, гладили, стряпали, красили яйца, сбивали масло; а когда наступал праздник - лихо пили, много ели, во хмелю песни орали, девки и парни на качелях под небеса взлетали - ух! - раздувались юбки колоколом, парни, стоявшие поблизости от качели, задирали повыше головы, кричали: "А ну, Нюрка, поддай ишшо, а то не все видно!" В стороне от взрослых раздетые мальчишки в лапту резались. Деревенские гармонисты, бросая пальцы на лады, кружили головы плясовыми.
Мы на лодке катались. Сестра Даша часто приглашала на такие прогулки нашу соседку Настю Самонову. Они садились на среднюю скамейку и, обнявшись, начинали петь. Я не умел петь, но очень любил слушать песни, будь они веселыми или грустными, всякая песня трогала мою душу, воображение, пробуждала мечты. А тут еще Настя, повернувшись ко мне белым румяным лицом, ласково улыбаясь, смотрела на меня вприщур черными влажными от песни глазами и каждое слово пела будто для меня. В груди горячо колотилось и замирало сердце, я краснел и старался не смотреть на соседку. Не знаю, догадывалась ли она, что я любил ее, но это были самые лучшие минуты в моей жизни.
Придерживаясь берега, мы уплывали далеко-далеко, почти до самой Беловки. Не торопясь гребли и пели песни. Вода словно утюгом разглажена. Возвращались обычно усталые и уже не хотелось ни песни петь, ни смеяться, ни разговаривать. И тогда начинались шалости - брызганье водой, раскачивание лодки. Девчата визжали, хватались руками за борта. Приезжали домой мокрые с головы до ног.
Я любил слушать курлыканье журавлей. Бывало это по утрам. Выйдешь на солнечный припек и вдруг откуда-то издалека доносится чистое и звонкое: "Курлы, курлы", влезешь на крышу и смотришь за Иртыш, перед глазами - неоглядная ширь, за рекой в голубой дымке - изумрудные луга, тенистые леса, песчаные сопки, поросшие пышным розовым шиповником и над головой чистое синее небо. Журавлей, конечно, не видно нигде, по всей вероятности они гнездятся где-то за Иртышом, раз оттуда доносится тоскующие звуки, даже расстояние их не приглушает, они все также нежно звонкие и приятные.
Как-то старший брат рассказал мне, что журавли обычно вьют свои гнезда в камышовых зарослях на озерах, куда невозможно пробраться, такая глушь кругом. Однажды на охоте, когда мы еще жили на бакенах, брат подстрелил журавля и принес домой. Поднявшись на ноги, журавль оказался ростом чуть ли не со взрослого человека. Он дичился, пугался всего, вытягивал шею и издавал трубные звуки. Размах крыльев был во всю ширь избы. Мы боялись подойти к нему. Брат поймал журавля и уговорил меня погладить его по спине. Он так тяпнул меня клювом по руке, что я заревел. Брат тут же хотел отрубить журавлю голову, но мать не дала. У птицы было перебито крыло. Мать наложила ему лубки на перелом, туго завязала и крылья связали. Журавль жил у нас в кладовке недели две. По утрам, а иногда и ночью, журавль тоскливо кричал и крик его походил на плач ребенка. Старший брат все поговаривал, что скоро он сделает из него удивительное жаркое. Но однажды утром, проснувшись, мы не нашли журавля в кладовке, - мать выпустила его на волю.
Уходила последняя вода и наш луг начинал удивительно преображаться. Ах, какой он был красив, наш луг! Таких лугов потом я никогда не видал, хотя побывал во многих селах и деревнях. На нем росла очень сочная, какая-то изумрудно-зеленая шелковистая трава, за месяц она вымахивала в метр, а в иных местах в рост человека, весь луг был усыпан цветами, горячий воздух над ним в тихую погоду был напоен медовым запахом, легкими лепестками порхали бабочки, в тихом небе звенели невидимые жаворонки, неугомонно щелкали и пели радужные синицы и желтобрюхие овсянки, они близко подпускали к себе и этим самым отманывали человека от своих гнезд, словно кучи белой ваты в лазурном небе плыли ленивые облака, а когда подует ветер, он широким зеленым шелковым полотном переливался и тихо шумел.
"Закипели сенокосы", - эту фразу я вычитал однажды в одной скучной газете и она мне понравилась. Она напомнила мне наш луг, его поспевающие травы, сенокос в разгаре, палящий зной, аромат трав, радость труда и отдыха. Что может быть лучше этого, кто хоть раз побывал на сенокосе.
Дорога на луг пролегала у самого порога нашей избы. Когда начинался сенокос, ее так накатывали, что она блестела как ломоть сытного хлеба, намазанный маслом. По ней беспрерывно шел и ехал народ, утром, чуть свет - в луга, с граблями и вилами на плечах, вечером - с лугов, с шутками, песнями, веселыми разговорами. Беззлобно урчали катившиеся широкие сенокосилки, бесшумно плыли на голенастых колесах конские грабли, поскрипывали и погромыхивали брички и телеги, груженые сеном.
Луга тщательно охранялись от потравы, в этом было заинтересовано все общество, оно нанимало объездчика. Помню одного из них, Ивана Харина, он редко бывал трезвым и без синяков на лице, зато лихо выполнял свои обязанности. Крупный гнедой конь под ним нетерпеливо плясал, с удил падала ошметками розовая пена. Когда он загонял скот, земля гудела, свистел бич в воздухе, задрав хвосты, коровы, лошади и телята мчались как бешеные. Нам запрещали в это время показываться на улице и мы залезали на крышу двора и оттуда смотрели.
Не знаю как у других, но у нас был обычай: на троицу украшать ветками избу. Чаше всего за ветками ездили на устье реки Белой, утром отправлялись, после обеда уже были дома. Однажды в пути нас застала гроза. Перед ливнем ударил такой крупный град, что мы думали поубивает нас. Отдельные градины достигали величины грецкого ореха, но форму они имели не всегда круглую, большинство градинок были плоские, как кусочки льда с лужи.
Лодка наша приткнулась к берегу и мы быстро попадали в кусты, прикрывая головы руками. Град зло долбил наши спины, места ниже поясницы и ноги, к нашему счастью туча градовая быстро кончилась. Под захлестывающем ливнем, мы вытащили лодку на берег, перевернули и попрятались под ней. Но под лодкой не было спасения: с пригорка, каким оказался берег, вода скатывалась ручьями и прямо под нас, нельзя было ни сидеть, ни стоять, пришлось пережидать по-собачьи, на четвереньках.
Поднялся ветер такой силы, что кусты прижимал к земле. На реке заиграли мощные белогривые волны. Мы просидели под лодкой часа два, наконец, дождь прекратился и ветер немного унялся. Приехали домой уже вечером, продрогли как цуцики, и веткам не рады. А дома горе - град все стекла в окнах повыщелкал с наветренной стороны и гусят на выгоне захлестал, почти половину выводка.
Пожары в селе бывали редко, за все годы я помню только один случай, когда горел Шевченко, богатый мужик, живший на Глинке, недалеко от паровой мельницы. Вероятно,ветер донес из трубы искру и среди бела дня, казалось без всякой видимой причины, вспыхнули скирды соломы и сена. Это было на третий день пасхи, после обеда, мы вышли очищать свой огород и отсюда, с берега речки, увидели пожар. Огромные языки пламени рвались вверх, черный слоеный столб дыма высотой с полкилометра ложился на водную гладь, не задевая села. На пожар сбежался народ, но никто не хотел тушить, а сарая с противопожарным инвентарем в селе не было, потому что надеялись на депо и паровую мельницу, где были насосы и бочки, но пока они приехали, пламя охватило все скирды и сараи. Вода была под рукой - Иртыш вышел из берегов и залил все луга, вода подступила к самой усадьбе Шевченко, но нечем было взять ее, кроме как ведрами. А скирды так сильно горели,- что к ним нельзя было подступиться, вода на лету испарялась, не долетев еще до пламени.
Мы бросили все и побежали на пожар, но нас,маленьких, вернули, могут еще задавить в суматохе. Однако, через некоторое время мы с двоюродным братом Николаем все равно улизнули. Скирды еще горели темной ночью, тогда они особенно красиво выглядели на расстоянии.
Доброе дело сослужил Иртыш тем, кто захотел стать богатым. Это случилось сразу после того, как был введен НЭП. Многие крестьяне увлеклись бахчеводством - посадят арбузы, дыни и если соберут хороший урожай, нагружают его в большие лодки и везут в Омск, продадут там и возвращаются буквально с мешком денег, так как в тех местах арбузы не вызревают и за ценой покупатели не стоят. В два-три года предприимчивые хозяева наживали приличное состояние, покупали машины, скот, строили новые дома.
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/12/1791