Вверху: иллюстрация к драме
М. Лермонтова "Маскарад".
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть вторая: В СЕЛЕ ЕРМАК.
8. КАК Я УЧИЛСЯ
За годы двух разрушительных войн - империалистической и гражданской - и тяжелой разрухи, когда торговля упала настолько, что пустовали полки магазинов и лавок и ничего нельзя было купить, мы основательно обносились, оборвались и ходили почти как нищие. Сестра моя летом работала на мойке шерсти, находившейся на берегу Иртыша в двух верстах ниже Ермака, и за рыбу выменяла несколько новых мешков. Из них шили обновы - юбки, штаны и рубахи.
Сшили и мне широкие штаны, как у Тараса Бульбы, я не хотел носить их, стыдно было ходить в таких портках, однако меня уговорили надеть померить, я согласился, надел, присмотрелся и привык к ним. Отец и братья тоже носили такие штаны. Мать выменяла у цыганок красок и перекрашивала крапивные мешки в черные и синие цвета.
Вернувшись из больницы, я первый год не учился, теплой одежды и обуви не было, кроме того далеко было ходить в школу - более двух верст только в одну сторону, да столько же в другую. Зимой, в сильные морозы да бураны, было нелегко шагать.
- Успеешь еще выучиться, - утешала мать. - Вот разбогатеем, купим одежонку, обувку - тогда пойдешь.
Из старого порыжевшего тулупа сшили мне шубенку. Рыба выручала нас, в обмен на нее отец достал кожевенного товару и пошил нам сапоги. Он сам занимался чеботарством, даже свои колодки имел. Заказал пимокату Трошке валенки, за это кормил его рыбой и поил самогоном.
Когда я учился, начальная школа называлась первой ступенью, средняя - второй ступенью или девятилеткой, еще ее называли по-старому - гимназией. В Ермаке была только школа первой ступени. В ней имелись две классные комнаты, раздевалка, комната для учителя, в которой жил заведующий Федор Яковлевич Кабанов и комната для сторожихи-уборщицы.
Я очень любил свою школу. Всегда было радостно и любопытно переступить порог ее высоких и светлых классов. Лебедем красовалась она на краю села, к ней каждое утро спешили ватаги говорливых ребят. Из окон был виден вокзал и железнодорожное полотно, а за ним, полотном, раскинулась широкая степь до Потанинки, весело шагали телеграфные столбы, связывающие село с городом. Я думаю, нет человека, который бы не помнил свою школу, как он учился, своих первых учителей. Я тоже помню, могу даже восстановить день за днем весь процесс. В первом классе я не учился. Когда меня записали в школу, я пришел и сел на заднюю парту, против окна, смотрел на насыпь, раздольную степь, на бредущие столбы и вспоминал Петрова.
Учебников тогда не было, не было ни тетрадей, ни карандашей, в помещении стоял холод (мы начинали заниматься где-то в конце октября, когда уже наступали холода), а школу еще не отапливали. Мы дрожали от стужи, у всех были красные руки, как гусиные лапы, и посиневшие лица. Первый урок начинался чуть ли не в двенадцать часов дня. А до этого мы все шалили, беготней занимались, пыль столбом стояла.
Я бегал по партам и не видел, как вошла учительница Мария Селиверстовна Сотникова, окликнула меня и посадила на место. Я страшно сконфузился. Мы уже начали учить буквы по единственному букварю, который был на руках учительницы.
- Я тебя сейчас спрошу, выучил ты урок или нет, - сказала она. - Уж очень много ты шалишь. Тебе что, скучно что ли у нас?
Я потерянно молчал. Она открыла букварь и попросила прочитать указанное место. Я не взял книгу в руки, а только мельком взглянул на страницу и знакомые рисунки, вышел из-за парты (так нас тогда учили), стал рядом с партой и наизусть прочитал всю страницу. Она удивилась.
- Ты умеешь читать? А ну прочти вот тут... Теперь тут...
Она указывала страницы, а я без книги (только взгляну на страницу знакомую) - читал без запинки.
- А задача умеешь решать?
На доске я решил несколько примеров.
- Тебе, значит, в нашем классе делать нечего, - заключила учительница.
Меня перевели во вторую группу. Таким образом, в первом классе я учился не больше двух недель.
Так как я зарекомендовал себя "непоседой" и "шалуном", наша классная учительница Евдокия Федоровна Мельникова посадила меня на первую парту, и не к окну, в которое можно было без конца смотреть и отвлекаться от уроков, а в глубь класса.
Скоро я заметил, что подавляющее большинство учеников туго понимает то, что мы проходим в классе. Если учительница объясняла и тут же начинала спрашивать, кто как понял, обычно почти все молчали. Или до них не доходило то, что было сказано, или они скромничали, я же откликался одним из первых. Учительнице это нравилось и она хвалила меня за активность и быстрое восприятие. И все-таки ребячество брало верх, мне хотелось подурачиться, пошалить. На уроках я был невнимателен, частенько оставался без обеда и больше всего из-за шалостей. Учительница пугала меня "Вызову родителей!", однако это не помогало.
Хорошо я начал учиться в третьем классе со второго полугодия. От всех шалостей я как-то сразу отрезвел и понял: ведь я неправильно веду себя; прилежно учиться, знать больше других - очень хорошо, пользе от этого не только тебе, но приятно и другим. Федор Яковлевич Кабанов, которого мы любили больше других, часто говорил нам, наставляя нас.
- Когда хорошо учишься, сразу убиваешь трех зайцев. Каких именно? Первый заяц - тебе хорошо, второй заяц - учитель гордится тобой, третий заяц - родителям приятно.
А если кого-нибудь заставал в помещении в одежде и шапке, с шуткой внушал:
- Ай-ай, как нехорошо! Держите голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле.
Мы были деревенскими ребятами, часто говорили неправильно, с ошибками и он поправлял нас.
- Надо говорить не "полож", а "положите", не "время", а сколько" "времени", не "чо", а "што". Например, надобно спрашивать: "Сколько времени?", а не "Сколько время?" Родительный падеж на какие вопросы отвечает? Кого, чего - времени.
В школе мы были старшими, так оказать школьными "землепроходцами". Но этим землепроходцам выпала довольно тяжелая дорога. Открывая семилетнюю школу в селе, сход постановил взять часть расходов на себя, то есть за счет самообложения покрывать бюджетные расходы на школу. Все были согласны с этим решением. Открыли пятый класс. Мы проучились год. А на второй год сход отказался увеличивать платежи по самообложению.
- Шибко много платим! Прямо шкуру дерут! - кричали кулаки на общем собрании. - Не желаем увеличивать самообложение! Кто хочет учить своих детей в гимназии (вторая ступень), пусть в город везет. А нашим детям хватит грамоты и этой!
Шестой класс не открыли.
И даже пятый закрыли.
Вот так повернулись дела.
Учителей своих мы уважали и слушали, но вот один из них, как говорится, пришелся не ко двору. В пятом классе, когда преподавание началось по предметам, из города приехал новый учитель и стал вести математику. Ходил он на протезе и левую руку никогда не вынимал из кармана.
Прошел слух, что новый учитель - бывший офицер. Слухи были упорными и мы уверовали, что это так. Притом, новый учитель оказался злым, нервным, грубо и невежливо обращался с учениками, брезгливо отзывался о нашей непривлекательной одежде, и страшно возмущался, когда мы что-нибудь не понимали и просили повторить. Узнав эту слабинку, активные ребята, главным образом Вася Сорокин и Федя Зайцев, повели на него "тихую" атаку. Прослушав новый материал, кто-нибудь из них вставал и спокойно просил:
- Иван Федорович, повторите пожалуйста, я плохо понял.
Учитель бледнел, выходил из себя, и тут сыпались на нас самые грубые оскорбления: "олухи", "бараны".
Однажды ребята во время перемены убили мышь, завернули ее в бумажку и спрятали в парту, чтобы на следующей перемене попугать девчат. Начался урок математики, учитель писал на доске примеры и не смотрел на класс, ребятам пришла мысль положить мышь на стол учителя вместе с бумажкой. Мышь долго лежала, потом оклемалась и полезла из бумажки. Сидевшие на первой парте девочки завизжали и соскочили с места. Мы ждали, какова будет реакция учителя, думали, что он весьма бурно отреагирует на это. Но ошиблись, он даже не обозвал нас олухами и баранами, а побледнел и стал падать назад, ладно вблизи стояла классная доска, он навалился на нее спиной и не упал. Швырнул кусок мела так, что он вдребезги рассыпался, выпрямился и вышел из класса. Больше мы не видели его. А зачинщики веселой забавы на три дня были выставлены за двери школы, причем родители их строго предупреждены.
У меня был красивый почерк, и рисовал я неплохо. Меня выбрали в редколлегию стенгазеты. Выпускали мы ее вдвоем с Петькой Омельченко. Накануне выпуска газеты, Федор Яковлевич давал нам большой лист ватмана, цветные карандаши и акварельные краски, рассказывал как расположить материал на листе и мы шли заниматься газетой. Обычно мы делали газету у Петьки дома, так как он жил ближе к школе, чем я. Делали всегда днем, чтобы никто не мешал и не знал, какой материал будет в ней. Я оставался ночевать у товарища, а утром несли в школу уже готовую газету.
- Молодцы! - хвалил учитель. - Эта получилась лучше, чем предыдущая. Повесим мы ее вот здесь, чтобы всем видно было.
Ребята обступали ее и с интересом читали.
При школе у нас имелись различные кружки художественной самодеятельности - драматический и физкультурный, работали они хорошо, гимнасты часто выступали в Народном доме на вечерах. Как только за кулисами начинали играть на стареньком пианино, тот-час же на сцену выходили наши ребята и принимались строить пирамиды, вертеться на турнике, кольцах.
Им больше всех хлопали зрители, особенно Феде Зайцеву, Васе Сорокину, Мише Кузнецову, Коле Солодилову, Кирюше Крыченкову, они были отличными физкультурниками, ими гордились мы.
Драмкружковцы тоже часто ставили одноактные пьесы, больше всего из крестьянской жизни, антирелигиозные, про войну. Я входил в этот кружок, но ни разу не выступал в нем как артист, все больше выполнял роль суфлёра, так как я хорошо читал и заведовал маленькой школьной библиотекой. Обязанности библиотекаря возложил на меня учитель, Федор Яковлевич, так как я любил книги, был самым аккуратным и хорошо писал. Однажды он дал мне две тетради и сказал:
- Вот в эту перепишешь все книги, сперва поставишь автора, потом название, потом цену. А в эту будешь записывать фамилии читателей и название книги, которую он пожелает взять. В графе попросишь расписаться. Больше двух книг не выдавай в одни руки. Срок пользования давай установим не более девяти дней. Кто порвет книгу или потеряет - штраф взыскивай. Понял? Действуй!
И я действовал. У меня нашлось много помощников, которые помогали мне в расстановке и выдаче книг.
Как-то нашим кружковцам пришла поистине дикая мысль: поставить лермонтовский "Маскарад", потому что там говорилось про любовь и ревность. Настя Самонова принесла толстый однотомник великого поэта. Возможно, это была единственная книга во всем Ермаке. На кружке мы прочитали драму и разочаровались: она была написана стихами. Но Миша Кузнецов, самый смелый и любитель декламировать стихи на сцене, сказал:
- Будем ставить! Я сыграю Арбенина.
- Нет -я, - запротестовал Федя Зайцев, ему нравилась Настя Самонова, которая должна была играть роль Нины, жены Арбенина. Они поспорили, тогда Зайцев вообще отказался принимать участие в спектакле, это грозило срывом всей затеи.
- Черт с тобой, бери Арбенина, - сказал Кузнецов, ему как старосте драмкружка, не было смысла срывать постановку, в которой он сам хотел участвовать.
- Я буду играть роль князя Звездича.
По ходу действия Настя Самонова должна была садиться на колени своему мужу Арбенину и целовать его, но она никак не хотела делать этого. Все наши уговоры не помогали. Пока шла репетиция, наш отличный гимнаст мирился со строптивостью своей "жены", во время спектакля он решил силой взять поцелуй, облапил Настю так, что она повернуться не могла, сорвал с ее губ всего лишь один поцелуй. Самонова рассердилась и убежала со сцены. Из-за этого чуть-чуть спектакль не сорвался.
Зрители были в восторге от игры молодых самодеятельных артистов. Особенно аплодировали затяжному поцелую и когда Настя от стыда убежала со сцены, они думали так и надо. Спектакль проходил в воскресенье, притом только один раз, поэтому зрителей собралось больше чем достаточно. Были даже старики и старухи. А молодежь приходила не только посмотреть спектакль, но и потанцевать в клубе.
Впоследствии, Зайцев стал артистом и режиссером одного небольшого рабочего театра в Сибири, а Кузнецов капитаном речного флота.
Я не в претензии на свою память, достаточно было хоть один раз мне послушать учителя или прочитать заданное,как я мог без запинки отвечать. Я не хвастаюсь и не рисуюсь. Это действительно было так. Поэтому у меня не было любимых и нелюбимых предметов. Нелюбимые предметы появляются тогда, когда по ним
начинают неуспевать. Я же успевал решительно по всем дисциплинам, мне одинаково нравились и арифметика и геометрия, и алгебра и физика, и русский язык и ботаника, и зоология и география.
Я еще мог похвастаться и дисциплиной, неожиданно пришедшей ко мне после третьего класса. Многие делали пропуски занятий, хотя жили к школе ближе, чем я. Я же, учась в четвертом и пятом классах, не пропустил ни одного урока. Однажды в сильный мороз и буран я пришел в школу один из всего класса. Занятий, разумеется, в этот день не было, но Федор Яковлевич, живший при школе вместе с женой-учительницей Евдокией Федоровной, позанимался со мной один урок, видимо, более всего для успокоения души моей, чем для практического дела, и отпустил меня. Чтобы я не заблудился, он дал мне провожатого, старшего сына сторожихи и предварительно напоил горячим чаем. Я страшно застеснялся и отказывался от чая, но сын сторожихи шепнул мне: "Иди попей чайку, с конфеткой! Ежели б меня пригласили, я б не отказался".
Ветер не ослабевал, наоборот, как будто усилился, а снегу меньше было и шел он порывами, то густо, сплошной пеленой, то редко, но был все такой же жесткий, больно хлестал в лицо. Идти было трудно и мы кое-как добрались до кооперации. Лавка была открыта, мой провожатый предложил зайти обогреться, я не возражал, тем более сам прозяб до костей. В лавке было тепло и безлюдно, не особенно кто решался идти в нее в такую лютую погоду. Провожатый, вытирая красное и мокрое лицо, попросил меня купить ему папиросы или пачку махорки, но у меня не было ни копейки. Да откуда могли быть деньги у деревенского мальчишки, которого никогда не баловали карманными деньгами. Выйдя на улицу, провожатый сказал: "Иди теперь один, чай не заблудишься... Домов только придерживайся, что по правую сторону". Это меня ошарашило, учитель наказывал ему - довести меня до дому, а он бросает на половину пути.
Однако, на мое счастье из белесой кутерьмы вынырнули сани и на них в тулупе сидел отец. Он сказал: "А я тебя ищу. В школе был. Сказали, что вы ушли. Мать шибко беспокоится, вот я и поехал."
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/12/1767