На снимке: "Режим Колчака".
(К главе "Вихри враждебные").
*****
СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).
Часть вторая: В СЕЛЕ ЕРМАК.
3. ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ
Однако недолго солнце свободы сияло, вихри враждебные закрыли его... Через семь месяцев по всей Сибири пали Советы. В Омске объявился адмирал Колчак, ставленник разгромленного Временного правительства и иностранной интервенции. В народе Колчак сразу получил кличку "кровавый", всех, кто был неугоден ему, он порол и вешал. Зловещей тенью коршуна нависла его рука над городами и селами этого обширного края.
По рассказам моих родителей, старшего брата и сестры, а также родни, в Ермаке было арестовано много рабочих депо, железнодорожников, грузчиков, служащих контор. Были аресты среди крестьян, но меньше. Вполне могли арестовать и моего старшего брата и дядю Петра, так как брат записывался в Красную гвардию, а дядя однажды выступал на митинге и как старый солдат приветствовал приход Советской власти. Но в день переворота их не было дома, уезжали на рыбалку, а потом скрывались от начальства.
(В нашей местности не действовали партизанские отряды, как это было в боровой части или в тайге, где местное взрослое население, скрываясь от преследования и притеснений белых, организовывалось в боевые дружины).
Год и четыре месяца хозяйничал Колчак в нашем уезде. Неисчислимые бедствия причинил он. В памяти народа надолго они остались.
В Павлодаре, почти на самом берегу Иртыша, есть короткая улица под названием "29 ноября". Для жителей города это историческая дата, в 1919 году в этот день Красная Армия освободила город от белогвардейщины. А на другой день был освобожден Ермак. Я помню, как отступали белые, и даже видел двух офицеров-беляков.
Был тихий морозный день. Мы с братом залезли на крышу двора, где острым стожком лежало сено, и смотрели в сторону пристани. Брат третий день уже не ходил в школу, мать не пускала его, говоря:
- Куда ты пойдешь? Чтобы убили или задавили тебя? Сиди дома. И носа не высовывай.
А в Ермаке в это время творилось что-то невероятное. Весь пустырь, начиная от базарной площади до Глинки, был запружен подводами и гуртами скота. Все копошилось, двигалось, ревел скот, изредка раздавались выстрелы, а мы думали, что это так громко хлопают бичами. У брата азартом блестели глаза, он несколько раз порывался бежать туда, где происходила суматоха, но мать цикала на него:
- Ну, Пронька, ты дождешься у меня! Я дам тебе такую выволочку, что волос на голове не останется!
- Я немножко посмотрю и обратно, - ныл брат.
- С крыши смотри!
Вот мы и забрались на крышу, отсюда хорошо был виден пустырь и широкий тракт, ручейком вытекающий из села в сторону Семипалатинска, а там недалеко и Китай. По тракту потоком лились беженцы.
- Всё бегут? - спрашивали нас снизу.
- Бегут! - отвечали мы.
Пришла сноха Земских и сообщила: в Ермаке уже всех лошадей поотбирали, чтобы предоставить подводы для армии и беженцев.
- У нас нечего отбирать, — сказала мать. - Один конь и тот почти без ног. Сами не ездим. Староста уже приходил к нам.
- И к нам, - сказала соседка. - Пришлось угощать самогоном, чтобы отвязался.
Прошел слух, будто белогвардейцы, особенно казаки из отряда атамана Анненкова, отступая, отбирают у населения не только лошадей и скот, но и теплую одежду, пимы, одеяла, подушки. Насилуют женщин и девушек.
Мать заволновалась. Обращаясь к старшей сестре, упрашивала ее:
- Притворись больной, долго ли до греха!
Сестра была своенравной и не хотела притворяться больной, тогда мать одним платком перевязала ей голову, другим - щеку, набросила на плечи толстую шаль с кистями и сестра стала походить на старуху, только карие глаза слишком молодо блестели.
После переворота у нас опять стало два старосты: один в Ермаке, другой - на Глинке. Я забыл их имена, но оба были уже пожилыми, один грузный с черной бородой и ходил в мохнатой шапке (возможно он приходил к нам зимой и я таким запомнил его), второй - гладко бритый, но с усами, лысый, нюхал табак и когда смеялся, показывал низкий ряд гнилых зубов.
В пору обеда пришел к нам староста (гнилозубый). За последнюю неделю это был его второй визит. Мать не уважала старосту, он любил выпить и много болтал при этом. Любезно поздоровавшись с матерью, он спросил:
- А и где Василь Иваныч? И, кажется, ваш старший сынок, Петр Василич, тоже был дома...
- На рыбалку они ушли, чуть свет.
В действительности они уходили к соседу-казаху и прятались у него, пережидая тревожные дни.
- А я к вам по делу, Марина Павловна, - миролюбиво сказал староста. - Вы уж не сердитесь на меня. Я при исполнении своих обязанностей, хочешь, аль не хочешь, а исполняй приказания начальства. Подвода нам требуется. Солдат везти.
- Вы же знаете, у нас лошадь плохая. Сами на ней не ездим. Вот сегодня ушли пешком на рыбалку.
- Все это я понимаю. Но с меня же спрашивают, я не могу не выполнить приказания начальства. Подпряжем другую лошадь к вашей.
- А кто повезет? Некому у нас везти.
Староста изучающе посмотрел на моего брата Прокопия.
- А сколько вашему мальцу?
- Четырнадцатый пошел. Не его ли хочешь назначить?
- Да нет, мал ишшо в ямщики.
Староста решил ограничиться одной лошадью, вскоре он пришлет за ней. После его ухода мать запричитала и даже всплакнула, что вот , мол, мы теперь лишимся последней лошади. Не прошло и часа, как тревожно залаяли собаки. Пронька вышел узнать, кто пришел.
В избу ввалились два военных человека в шинелях и тулупах. Один был молоденький русский офицер, на запятках блестящих его сапогов звенели колокольчики и на руках белые тонкие перчатки, второй - пожилой желтолицый японец, с черными квадратиками усов под широким носом, на голове его - высокая фуражка с белой кокардой и желтый пушистый башлык. Они были вооружены пистолетами и саблями. Мы никогда не видели беляков и замерли при их появлении.
- Ах, как тепло у вас! - сказал русский офицер, сбрасывая со своих плеч тулуп и вешая его у порога на гвоздь. Тоже самое сделал и японец, притом он все время улыбался, щеря крупнозубый рот с широкой прогалиной на самом видном месте.
- Вот где погреемся. Просто прелесть! Староста сказал, нам подвода будет наряжена от вас.
Мать молчала, по ее скорбному и тревожному лицу разлилась бледность, преодолевая страх, она тихо и сухо сказала:
- Сынок, иди запрягай. У нас только одна лошадь, и та плохая. Я упреждала старосту.
- Поживей, молодой человек, мы торопимся, - добавил офицер, посматривая на закутанную и повязанную платками сестру.
Мать сказала:
- Она у нас болела, только вчерась поднялась.
- Чем? Тифом? - тревожно спросил офицер. Он больше всего боялся заразиться тифом.
- Нет, простыла, все время раздетая выбегает на улицу, вот и слегла...
Как только брат появился на пороге, впуская за собой белую волну морозного воздуха, беляки встали, набросили на себя тулупы и вышли. Накинув на плечи шаль, мать последовала за ними, брат тоже.
На санях лежало много сена и сверху войлочная подстилка. Мать была уверена, что староста кого-нибудь другого назначит в ямщики и наказывала брату:
- Ты, сынок, сейчас же возвращайся домой.
Я снова забрался на крышу. К вечеру площадь начала пустеть. Поток беженцев шумел где-то за домами, на главной улице села.
Небо было ясное, морозное. Садилось золотистое солнце, прячась за узкую темную полосу туч у самого горизонта.
Я услышал странный звук, словно кто-то огромный, тяжелый, обутый в высокие валенки шагал по сугробам и под ним с грохотом проваливался жесткий снег. Я осмотрелся, никого не было, мальчишки, с которыми я обычно играл, сегодня не вышли на улицу.
Но грохочущий звук повторился, Теперь явственно было слышно, что он идет оттуда, где расположен уездный город. Что это был за звук, я так и не понял. А через два дня, прислушиваясь к разговорам взрослых, я узнал, что это стреляли из орудий.
Из Павлодара наступала Красная Армия. Ночью ее передовые отряды были в Ермаке. Село они заняли без боя.
И еще из разговоров я узнал, что белые хотели сжечь наше село, но им помешала Красная Армия, ее кавалерийский авангард, наступавший по левой стороне Иртыша, держа путь на Семипалатинск.
Поджог села белые намечали осуществить ночью, а перед вечером услышали орудийные выстрелы и заторопились с отступлением. Вся дорога от станицы Потанино до Ермака была еще занята отступающими обозами со снаряжением и боеприпасами, а также беженцами. На виду этого потока поджигать село было невыгодно, поэтому нас и миновала трагическая участь.
Не дождавшись возвращения Прокопия, мать пошла к старосте.
- А он уехал. Господа офицеры сказали: "Малый уже взрослый, пусть везет нас, мы не задержим его долго". Я дал ему свою шубу.
Мать - в слезы, но ничего теперь не поделаешь. Староста утешал ее как мог, говорил, что многие из села поехали, не он один, и в случае чего не дадут его в обиду.
- На что нам ваша помощь, лучше бы мальчика не отправляли, - говорили она.
Староста крутил головой и хмыкал:
- Попробуй, ослушайся ихнего брата. Сразу шомполов получишь. А у меня одна спина, оправдывался староста.
Брат вернулся домой только на шестой день. Ночью он сбежал от белых вместе с другими односельчанами, мобилизованными везти солдат и офицеров. Явился худой, голодный, смертельно уставший; мать расспрашивала его, как он ездил, а он молчал, ничего не говорил, повалился на постель и проспал почти сутки. Когда пошли в баню и он разделся, на его спине увидели две темных полоски - следы от плети.
- Это кто тебя угостил? Офицеры, которых ты вез? - спросил старший брат.
- Нет, совсем другие. Какой-то начальник...
- Гады!
*****
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/04/12/1638