Ноль Овна. Астрологический роман. Гл. 23

Ирина Ринц
– Пе-еть, а где зарядка от моего телефона? – жалобно тянул Розен, при этом деловито застёгивая пуговицы на манжетах. – Ты не видал?

Через тридцать секунд в него прилетел туго скрученный моток проводов.

– О! Спасибо, – обрадовался Розен, разматывая шнур. – А телефон где?

– Под зеркалом в прихожей.

– А платок чистый где взять?

– Господи! Розен, ты дашь мне спокойно одеться?! – не выдержал Гранин. Тяжёлыми шагами терминатора он пересёк комнату, открыл ящик комода и сунул довольному собой  Розену в руки ворох носовых платков. – Вот. Выбирай.

– О! Жёлтенький, – обрадовался Розен. И ловко заправил платок в нагрудный карман пиджака. Жёлтое на карамельно-коричневом выглядело по-хулигански и притягивало взгляд. Розен остался доволен. – Петь, а когда люди в чёрном успели тебя завербовать? – весело поинтересовался он, разглядывая в зеркале стоящего позади Петра Яковлевича, в таком строгом костюме, что на него, кажется, даже пыль садиться боялась.

– Ещё не успели. «Cosa Nostra» первой сделала мне предложение. Веду переговоры, – по-гангстерски зачёсывая волосы назад, огрызнулся Гранин.

Розен повернулся, отнял у него расчёску и пятернёй растрепал слишком эксцентричную укладку.

– Петя, не загоняйся, – сказал он просто и ласково. – Расслабься. Выдохни. Я же тебе пообещал, что всё в этот раз будет иначе? Пообещал. Ты мне веришь?

Гранину ничего не оставалось, как согласно кивнуть.

– Ну, вот и хорошо, – похвалил его Розен. И похлопал по спине с такой силой, как будто пыль выбивал. – Пойдём.

Пётр Яковлевич всё равно волновался и ничего не мог с собой поделать – даже шнурки на ботинках завязал не с первого раза. Розен усмехнулся куда-то в сторону, тщательно скрывая улыбку, и любезно подал Гранину пальто. Продевая руки в рукава, Пётр Яковлевич пытался уловить, что в этой ситуации его смущает. То, что Розен за ним ухаживает? Действительно, почему не наоборот?

Порефлексировать не удалось. Розен забрал у него портфель и распахнул входную дверь, галантно пропуская вперёд. А на улице подхватил под локоть и пошагал к метро так стремительно, что поразмышлять возможности опять не осталось – только поспевай за этим длинноногим птицечеловеком.

– Ты в главном здании давно был? – светским тоном поинтересовался Розен, вальсирующей походкой обходя лужи.

Пётр Яковлевич втянул сырой, с привкусом лежалой листвы воздух.

– Давно.

– О! Так ты удивишься, как там всё изменилось! – радостно сообщил литератор.

Пётр Яковлевич про себя подумал, что ему безразличны эти перемены, но когда Розен издалека указал на высоченную башню из стекла, в которой отражалось серое с голубыми разрывами небо, мысленно ахнул. Вспомнилось старое здание: толстые белые колонны, высокие потолки, под округлыми сводами которых сбивались в неясный гул чужие разговоры и скрип стульев, тишина со вздохами и шорохом одежды, плеск аплодисментов, покрывающий его собственный, звучный, хорошо поставленный голос. И азарт дискуссий, и кураж одержанных побед. И скрип колёс, и вот это вот – цок-цок-цок – такое вкусное, как леденец – копытами по мостовой. И лунные блики на покатых булыжниках. Смех, фонари, тесный тротуар, метущие в такт шагам почти по самой земле женские подолы. Звон посуды и духота – или это от выпитого вина так жарко? И разговоры, разговоры. И мучительное вдохновенье, и вот эта вот скрипка вдалеке – по сердцу смычком, так что внутри рвётся струна – лопается так больно и хлёстко. И бесконечное подбирание слов – черкаешь, пишешь на полях, на обороте – сам чёрт не разберёт. Терзаешь себя, прессуешь слова в кристалл яснейшего смысла – чтобы самую суть, самую соль. Выверяешь всё до тончайшего оттенка. А потом – о, Господи! – как это можно не понять?! Как ЭТО можно понять ТАК?! Что там у этих людей внутри? Что? Я узнаю…

И неприятным диссонансом – как из темноты на свет – глаза режет – холодная сталь окантовки автоматически открывающихся дверей. Кругом стекло, стекло, стекло. Много пространства, воздуха, света. И даже лифт со стеклянным полом (какой садист это придумал, вообще?!), и стеклянными стенами лифтовой шахты. Пётр Яковлевич уставился на панель с кнопками, чтобы не заорать от ужаса, когда они полетели в этой прозрачной коробке наверх. Потому что высота – это страшно, это такая жуть, что челюсти не разожмёшь.

Но сильная рука держит легко, уверенно. И платочек этот жёлтенький – платочек-цветочек – смотришь на него и вспоминаешь, как дышать. И как-то неважно потом, когда, пошатываясь, ступаешь по зеркально бликующему полу, что тебя прижимает к себе другой мужчина. И что рука его уже не на талии, а где-то сильно ниже. И что он представляет тебя встречным-поперечным – «мой партнёр». Это в каком это смысле, вообще? Хотя – не всё ли равно? Это так… нейтрально звучит. Стакан воды, упасть на диван и отдышаться. Оглядеться. О, Боже! Вот в этом аквариуме мы будем работать?!! И внезапный проблеск памяти: жёлтый цветок в петлице. У кого? Там, в прошлом – всегда рядом, слушает внимательно, глядит задумчиво и печально, качает головой в такт твоим словам, молчит с тобой под перестук колёс –  за окном чёрная паровозная копоть клоками, и как конфета с ликёром – вкус французской речи на языке. И газета, которая пачкает пальцы. И вот это вот – l';glise – как-то особенно часто.

– Герман, ты был третьим! – Голос от волнения осип, откашляться с первого раза не получается. – Ты, я и Главный – мы втроём были в связке. Как я мог тебя забыть?

– А какая разница, Петя? – Рука лежит позади на спинке дивана, но кажется, что обнимает. И палец так ласково по седому виску. И дыхание обдаёт щёку. – Вспомнил, и хорошо. Главное, что ты рад. Ты ведь рад?

Пётр Яковлевич только кивнуть и мог.

– Вот и славно. – Розен легко встал, дошёл до двери, выглянул в приёмную. – Вера Павловна, сделайте нам всем чаю, пожалуйста. И давайте-ка сядем, поговорим, обсудим наши планы…


***
Стол был круглый, но всё равно получилось так, что Пётр Яковлевич с Розеном сели с одной стороны, а Вера Павловна – напротив. Все трое молчали, но никого это не угнетало. Гранин так и вовсе зависал постоянно, взволнованно глядя на Розена – всё никак не мог насмотреться на своё ожившее воспоминание. Когда Розен замечал эти взгляды, он тепло Петру Яковлевичу улыбался и успокаивающе гладил по руке.

– Я думаю, что каждому из нас пора перестать казнить себя за прошлый провал, – качая в руке чашку, словно омывая её изнутри, заговорил Розен. – К тому же провала никакого и не было. – Он внимательно оглядел собеседников. – Малая закваска квасит всё тесто. Почему-то никто из нас в голове эту мудрую мысль не держал. – Розен усмехнулся. – Каждая домохозяйка знает, что тесто надо накрыть полотенчиком и в тёплое место поставить. А мы прыгали вокруг него с бубном, трясли квашню и постоянно порывались что-нибудь ещё туда добавить – чтоб уж наверняка. И кучу народу этим беспокойством заразили – столько людей нам помогали над этой квашнёй бдеть, что аж неловко. Вон Пётр Яковлевич до самого недавнего времени конторской службой всё себя за это наказывал. Но пора бы уже прекратить. Ты слышишь меня, Петь? – Розен игриво толкнул Петра Яковлевича локтем. – Я злодея погубил. Я тебя освободил, – низко наклоняясь над столом и заглядывая Гранину в лицо, весело продекламировал он. – И теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться!

Пётр Яковлевич покраснел до кончиков ушей и поспешно закрыл лицо руками.

– Герман, прекрати этот балаган! – смущённо воскликнул он. И так застенчиво искоса на Розена глянул, что тот не удержался – отставил в сторону чашку и сердечно Гранина обнял.

– Мы все отработали свои уроки, – не отпуская больше Петра Яковлевича и продолжая держать его за плечи, твёрдо сказал он. – Я научился жалеть плоть человеческую и уважать стихию пола, Пётр Яковлевич удовлетворил свои мазохистские наклонности, а Вера Павловна познала Дзен, – весело подмигнул он абсолютно не смущённой его шуткой коллеге. – Пора бы уже и за дело взяться. На вас, Вера Павловна, я рассчитываю особо. Вы знаете – я всегда на связи. Все свои наблюдения, мысли – всё сразу мне скидывайте. Ныряйте, куда хотите, ловите там всё, что пожелаете, но выловленное – сразу мне. Договорились?

Вера Павловна с достоинством кивнула.

– А Пётр Яковлевич у нас известный мастер огранки и паучьих дел мастер. Он из всего этого нам такое великолепие сплетёт, что мы потом кучу народу этой сетью переловим. Ну, а я, господа, буду вами с удовольствием руководить. – Розен церемонно склонил голову. И рассмеялся. – На этом сегодня всё. Все свободны.

Вера Павловна принялась неспешно составлять посуду на поднос. Розен понаблюдал за ней секунду, вынул из кармана жёлтый платок и вложил Петру Яковлевичу в руку.

– Возьми. На память, – широко улыбнулся он.

Гранин крепко сжал платок в ладони.

– Что ж ты раньше его не использовал? – с мягким укором спросил он, долгим зачарованным взглядом утопая в синих розеновских глазах.

– Ты бы из Конторы не ушёл, – развёл руками Розен. – Зачем раньше времени рисковать?

– Ну, ты, как всегда, прав, – вздохнул Гранин. Развернул платок, потом вдруг скрутил его в жгут и завязал посередине узлом. – На память, – счастливо улыбнулся он.