Глютен и порох

     – Ты Крысолов? – спросил бородатый здоровяк хриплым, прокуренным голосом.
     – Ну, – промычал в ответ Крысолов.
     – Крысолов – это что: кличка, фамилия, род деятельности?
     – Был род деятельности, потом стало кличкой, а сейчас… Сейчас я уже и забыл, как меня зовут на самом деле.
     – Ладно, – махнул рукой здоровяк. – Хочешь быть крысоловом, будь им.
     – А дальше что? Встань и иди, иди и смотри?
     – Именно, – добродушно усмехнулся здоровяк. – Пошли.
     Так получилось, что помыкавшись по городам и весям без пристанища и постоянного заработка, Крысолов подался в волонтеры.
     «Не то, что разбогатеешь, – сообщил ему один знающий советчик, – но еда у тебя будет, какой-никакой кров. Да главное – всем до фени твой паспорт».
     «А у меня и паспорта нет», – подумал тогда Крысолов.
     У него и вправду ничего не было: ни паспорта, ни водительского свидетельства, ни справки об освобождении. Аз есмь Крысолов, – без всяких частей и частиц, единая единица, модус мироздания… Но гол, как сокол. А против крыс теперь разная химия имеется.
     Бородатый провожатый привел Крысолова в огромный, плохо освещенный ангар, забитый ящиками и тюками. На ящиках и тюках лежали волонтеры, тоже бородатые.
      Крысолов осторожно погладил свой бритый подбородок, борода у него росла плохо, а если и вырастала, то была редкой, неопрятной и козлиной, посему приходилось иногда бриться. Волонтеры курили, а некоторые еще и прихлебывали дешевое баночное пиво.
     «Непрезентабельный вид у этих волонтеров, – отметил про себя Крысолов. – А взгляд интересный, знакомый взгляд, взгляд бойцов и солдат». Наемники.
     – Это новенький, – представил Крысолова провожатый. – Зовут Крысоловом.
     – А почему не Волкодавом? – спросил кто–то.
     – Какой из меня волкодав? – развел руками Крысолов. – Из меня даже кошкодав не получился.
     – Это хорошо, – решил спросивший. – А то у нас был один, Волкодавом назывался, а когда до дела дошло, выяснилось: ни волкодав, ни кошкодав…
     – …А курощуп, – закончил предводитель. – Меня можешь звать Бармаглотом. Это Ванька-Каин…
     – Тот самый? – вырвалось у Крысолова. Бармаглот утробно так усмехнулся и хитро зыркнул желтоватым глазом:
     – Ну что ты. Это прозвище такое. Тот Ванька уже давно того.
     – Ну ходит же по земле Агасфер, – возразил Крысолов. – Я его как-то встречал.
     – Ну, мы его все встречали, – проворчал еще один волонтер.
     – И все ему морду били, – вставил третий волонтер. – Он деньги назанимает, а потом не отдает. Приходится мозги вправлять.
     – О, у нас есть общие интересы, – заключил Крысолов, – и общие знакомые.
Волонтеры дружно и одобрительно заржали.
     – Садись с нами, – предложил Ванька-Каин. – Есть еда, выпивка.
     – Но-но, с этим поаккуратнее, – предупредил Бармаглот.
     – Шеф, все в меру. Мы уже давно замужем – свою меру знаем. За пару часов выветриться, а всякие гаишники нас тормозить не станут.
     – Ну-ну, – пробурчал Бармаглот и ушел, а Крысолов с удовольствием плюхнулся на мягкий тюк и принял расслабленную позу. Кто-то из волонтеров сунул ему в руки початую банку пива. Крысолов отхлебнул, поблагодарил и вернул банку назад.
     – Ну что, господа добровольцы, кто-нибудь скажет, в качестве кого мы здесь волонтерить будем?
     – В качестве волонтеров. Тебе что, не объяснили? Гуманитарку мы возить будем, по Муравскому шляху через Дикое поле.
     – Понятно, – решил Крысолов и сразу посерьезнел.
Он ходил по Муравскому шляху несколько раз, в разные времена и эпохи, и каждый раз чуть не отдал Богу душу…
     – Да, господа волонтеры, выбрали вы себе вектор, – пробурчал Крысолов.
     – В нашем случае, вектор выбрал нас, – ответил Ванька-Каин. – Ты, надеюсь, тоже не жаждал такой жизни?
     – Угу. Но вектор сильнее скаляра – без разницы, чертишь ли ты этот вектор сам, или если кто-то это проделал за тебя.
Волонтеры одобрительно промолчали…
     За стенами ангара стояла глубокая ночь, маслянистая темень, слегка разгоняемая желтоватым светом уличных фонарей. Грузчики проворно грузили в камазовские автофуры мешки, тюки и коробки, но волонтеры пальцем об палец не ударили – сидели, лежали, курили, балагурили. А имена–то, имена: Тришка, Бархотка, Анфим-епископ, Гаврила Кремнев, Осип Шор*. М-да, хорошая компания, под стать Крысолову.
     «Интересно, откуда они все набежали?» – подумал Крысолов. Себеподобных в таких количествах он еще не встречал. «Что это, стечение обстоятельств, или действие непонятных людской логики законов природы?» В судьбу Крысолов давно не верил, но вот действие неких высших сил, приводящих в итоге твои поступки и поступки окружающих людей к общему знаменателю, ощущал на каждом шагу. «Что-то нас всех сюда позвало»,– заключил Крысолов.
     Сколько раз такое было: приходишь в некое место, а потом находишь товарища, приятеля по трудностям и несчастьям. Запах, что ли, особый витает над такими местами, или у каждого крысолова с дудочкой есть альтернативный крысолов с дудочкой, сзывающий собственных крысоловов. Непонятно, какая сила собирает в одну кучу единомышленников, а потом еще и заставляет действовать в общем ключе.
     Отдельные личности из волонтерской команды бросали на Красолова многозначительные и понимающие взгляды, но больше вопросов не задавали. Однако по выражению плутоватых лиц Крысолов понимал: вопросы будут, а еще будут выводы без вопросов, выводы определенные и точные.
     – Крысолов, – обратился к Крысолову Ванька–Каин. – Поедешь со мной. Права есть?
     – Есть?
     – И на автофуру?
     – И на автофуру, только пару лет не практиковал.
     – Ничего, вспомнишь, – пообещал Каин.– Это как с бабой. Навыки быстро вспоминаются.
     – Надеюсь.
     – Да ладно. Твои шмотки где?
     – Со мной. Я как та улитка – все свое ношу с собой, – Крысолов показал свой не слишком большой рюкзак со всем движимым имуществом.
     – Отнеси в кабину. Наша машина с красно-синей кабиной, двести восемнадцатый номер.
     Крысолов пошел выполнять просьбу.

     Ночная тьма медленно, но неостановимо, перерождалась в серый рассветный полумрак. Мерно и баюкающе рокотал двигатель, из-под приборной панели вырывался поток теплого воздуха, приятно согревая ноги. Крысолов сидел на пассажирском сидении «КАМАЗа», полудремал-полуявствовал, стараясь поймать тот волшебный миг, когда рассвет превратиться в утро. Это было его давней, оставшейся с детства забавой: ловить миг рассвета и миг заката, попытаться выхватить глазами, заметить и осознать мгновение смены времен. Это ему никогда не удавалось. На многие жизненные вопросы он нашел ответы, сам нашел, не вычерпывая чужие мысли из чужих книг: что-то узнал на своей шкуре, что-то домыслил. Возможно, это были неправильные ответы, но это были его ответы. Он был мудр, он был уставшим. Он видел рождение, он прикасался к смерти, но волшебное перерождение ночи в утро он постичь не мог, потому и любил этот миг.
     За рулем сидел Ванька-Каин, курил сигарету за сигаретой, молчал: о чем-то думал.
     – Ты же тот самый Каин, – вслух решил Крысолов.
     – А ты тот самый Крысолов, – ответил Каин. – И каково тебе быть вечным Крысоловом?
     – Да так же, как и Каином. Так же, как и Агасфером.
     – Агасферу проще, – возразил Каин. – Все знают, что Агасфер жив. А о том, что живы Ванька-Каин и Гамельнский Крысолов, никто и не догадывается. Вот скажи, тебе давали в долг, когда ты им представлялся Крысоловом?
     – Нет.
     – А Агасферу дают. Не то, чтобы его все знали, но имя на слуху и красиво звучит: кто-то где-то что-то слышал. Многие на это имя и ведутся. А этот старый с возвратом долгов тянет, надеется своих кредиторов пережить. Иногда переживает, если на таких, как мы с тобой, не нарвется. Тогда ему доходчиво так объясняют его неправоту.
     Помолчали, покурили. Рассвет за окнами  превратился в утро, серое и сырое.
      Вокруг расстилался неприглядный пейзаж: холмистая степь, перемежавшаяся заброшенными, заросшими бурьяном полями, ободранными лесополосами, сожженными поселками и городками. Осень окончательно вступила в свои права, выжелтила деревья, а теперь отряхивала их со смачным удовлетворением. А война доломала все остальное.
     – Ты со своей стороны посматривай, – предупредил Ванька–Каин. – На обочине мины встречаются. Да и постреливают иногда.
     – Вроде бы война кончилась перемирием, – проговорил Крысолов.
     – Только не все об этом знают. Что делать в случае обстрела, знаешь?
     – Из машины и под колеса, – ответил Крысолов.
     – Да, из машины и под колеса, – тихо подтвердил Каин.
     – Прежний конвой? – cпросил Крысолов, увидев на обочине сгоревшие остовы грузовиков.
     – Ага, в засаду попали. Год назад здесь черт-те что творилось. Несколько гуманитарных конвоев сожгли. Потом устаканилось.
     – Уже не грабят?
     – Уже нет. Тут два полевых командира все под себя подмяли. Эту сторону Муравского шляха до Судьбища контролирует Ахрим Ариманов*, позывной – Мазда. От Судьбища до самого Авалонска* – Гавриил Михайлов*, позывной – Ангел. Дальше Авалонска я не ездил.
     – Авалонск?
     – Ну пиво «Авалонское» пил? Отсюда. Неплохое пиво. Раньше город по-другому назывался: Майрановск*, кажется, до революции – Тофановск*. Сейчас Авалонск. Там штаб международных миротворцев располагается. По мне, Авалонск ничем не хуже, чем Майрановск – одинаково ядовито.
     «Сколько себя помню, всегда и везде происходит война, – подумал Крысолов. – Это только короткоживущим кажется, что мир на века, а война промежуточная стадия. Для нас, задрипанных агасферов, война кажется постоянной величиной. Это как для ребенка – основное время лето, но старики всегда существуют в осени. Так и я всегда существую в войне».
     – А мы что делать будем?
     – Да что, – ответил Каин. – Часть груза раскидаем по попутным селам, что–то в Авалонск доставим. Хотя, в последнее время авалонские зазвездились. Позы стали сложные принимать, умные речи толкать. А что, Авалонск под международным управлением. Там цивилизованные американцы и евреи бал правят, со своим общенародным взглядом на жизнь. Жители приобщились к общемировым ценностям и от прочих нос воротят.
     – Надолго ли? – грустно усмехнулся Крысолов.
     – Не знаю, – ответил Ванька-Каин. – Говорят, что история учит тому, что ничему не учит, но, на мой взгляд, история учит таким здоровенным дрыном. Промеж лопаток.
     – Не учит – приводит к единому знаменателю, низводит на ноль.
     – Математик от истории, – сыронизировал Каин.
     Крысолов неопределенно пошевелил рукой:
     – Что математика, что философия – что Кант, что Гегель с Лениным. Никто ответа не дает. А когда найдется некто умный, ответы знающий, когда предлагает этот умный вразумительный ответ, ему говорят: дурак ты, и уши у тебя холодные.
     – Курить  будешь? – спросил Ванька-Каин, доставая из пачки на приборной панели сигарету.
     – Буду, – коротко бросил Крысолов.
Каин протянул сигарету. Крысолов взял, прикурил, глубоко затянулся дымом:
     – Ты знаешь, почему мы все здесь?
     – Хрен знает, – ответил Каин. – Рок, судьба, стечение обстоятельств.
     – Ты веришь в случайные стечения обстоятельств?
     – Ну почему бы и нет? Это объясняет события проще всего. Не нужно над причинами голову ломать.
     – Но причины есть?
     – Есть…

     Первую остановку сделали в десять часов утра в каком-то брошенном селе. Колонна грузовиков остановилась прямо на дороге, на обочину не съезжая. По всей видимости, год назад село сожгли системой залпового огня, оставшиеся жители ушли. Осталась одна кошка серо-полосатого цвета. Увидев людей, кошка проворно бросилась навстречу.
     – Привет, Воробьиди, – поприветствовал кошку Бармаглот, взял на руки, потрепал по холке, посадил на плечи. Кошка задрала хвост, распушила его, от чего на задней стороне хвоста получился четкий пробор, замурчала, стала тереться, прыгая по плечам и шее Бармаглота.
     – Жива, каналья, – добродушно отметил Каин. – Эта сволочь нас здесь все время встречает.
     Крысолов выпрыгнул из кабины, потянулся, осмотрелся. От села остались остовы кирпичных стен и деревянная рухлядь, бывшая некогда крышами. Вся земля была перекапана неглубокими, наполненными осенней водой, воронками. Волонтеры выбирались из кабин, доставали пакеты с едой. Кто-то из волонтеров вытащил из руин деревянную калитку, поставил на кирпичи, делая импровизированный стол.
      Калитку застлали газетами, на газетах разложили продукты. У них уже было все заготовлено заранее: калитка, деревянный ящики вместо стульев, старое ведро, чтобы развести костер из щепы. Они были здесь уже не в первый раз и, наверное, не в последний. «Грешные ангелы ада, – решил Крысолов, – матерщинники, местами подонки, перекати-поле без дома и родины, но у них есть цель – они идут через фронтир».
     – Крысолов, не ерзай, иди к нам, – позвали Крысолова к столу. – Чего засмотрелся? Архитектурой любуешься или человеческой глупостью?
     – И тем и другим, – ответил Крысолов. – Постоянно такую красоту вижу. Кажется, привыкнуть должен, но не привыкаю.
     – И мы все никак не привыкнем, – усмехнулся один из волонтеров, кажется, его звали Сашкой. – До войны это был уютный городок. Там, чуть дальше был местный Дом культуры, настоящий шедевр архитектуры.
     – Сожгли?
     – Сожгли, к чертям взорвали, вместе с защитниками. Их там человек шесть было, молодые пацаны, старшему – всего лет двадцать. Несколько дней дрались. Сами погибли, штурмовавших тоже в изрядном количестве положили.
     – Зачем?
     – А фиг их знает. И те, и другие за свое правое дело сражались.
     – Ну в таких делах левых дел не бывает, – заключил Крысолов. – Это в торговле и в политике есть левые дела, в любви… от семьи налево ходят. А на войне все дела правые. Враг будет разбит, победа будет за нами…
Кошка с греческой фамилией Воробьиди, как чумная, носилась под ногами и в ультимативной форме требовала еды, и не просто еды, но колбасы и сыра. Кошку не обделяли, давали ей большие куски и нахваливали за расторопность.
     – Изголодалась, каналья, – усмехался Каин. – Обрати внимание, Крысолов, хлеб не ест. Хотя здесь ее никто деликатесами не балует. И не худая – на мышах отъелась.
Кошка вдруг зашипела, выгнула спину и убежала в руины.
     – О, гости пожаловали, эти не то, что хлеб, эти готовы и кошек есть. Боевики Ариманова-Мазды. – Предупредил Ванька-Каин, неспешно сунул правую руку за пазуху, поерзал под мышкой. Крысолов догадался, что Каин прилаживает спрятанный под одеждой пистолет. Остальные волонтеры напряглись, но никто не изменил позы, никто не показал виду.
     Из-за руин показались два вооруженных автоматами оборванца, огляделись по сторонам, потом осторожно направились к волонтерам.
Оборванцы тоже боялись волонтеров – боялись спровоцировать, это был видно по их заискивающим улыбкам, по суетливым телодвижениям, по демонстративно сдвинутому за спины оружию.
     – Здорово, Бармаглот, – поздоровался  старший из оборванцев. 
     – Да и тебе не хворать, – пробурчал предводитель волонтеров.
     – Привет всем остальным.
     – Привет, инсургенты, – поздоровался Крысолов.
«Инсургенты» удивленно вскинули брови.
     – А что, разве не инсургенты? – удивился Крысолов.
     – Инсургенты, – вздохнул оборванец и досадливо покачал головой. – Но это пока.
     Второй оборванец, помоложе, тихим шепотом спросил первого, что значит слово «инсургент», первый пообещал объяснить на досуге.
Тем временем Каин выволок из кузова большой брезентовый мешок, набитый чем–то, и тяжело уронил на землю.
     – Это нам? – спросил старший инсургент.
     – Вам, – ответил Каин. – Крупы, масло, соль, спички, лекарства… Патронов не положили, не надейтесь.
     – Да помним, помним, – пробурчал инсургент. – От вас оружия не допросишься.
     – Ну раз поняли, забирайте.
Вооруженные оборванцы взяли мешок за края и поволокли в руины. С уходом вояк вернулась кошка.
     – Какие вежливые оказались инсургенты, – проговорил Крысолов, меняя тему.
     – Ученые потому что. Пока не поучили, были как все прочие. Да, и где такое мудреное слово отыскал: инсургенты?
     – В мудреных книгах.
     – Че Гевара был инсургентом? – быстро спросил Ванька–Каин.
     – Ну, с определенной натяжкой… был. Я тоже в своей жизни пару раз в инсургенты подавался.
     – Я, наверное, тоже. Слышите, мужики, наш Крысолов хорошее слово для этих полудурков с ружьями нашел.
Волонтеры одобрительно загомонили.
     – Пойдет имечко, – согласился Бармаглот. – Бандитами их не назовешь: как-никак за идею сражаются. Партизанами – слишком много чести.
     – А если по правде их назвать? – осторожно полюбопытствовал Крысолов.
     – В смысле, мудаками? – осклабился Бармаглот. – Могут на правду обидеться. А в обиженном состоянии они дюже опасными становятся. А инсургенты красиво так звучит, солидно. К тому же кое-кто из них с таким определением согласен.
     На том и порешили.
     Перекусив, волонтеры погрузились в машины и отправились дальше.
     Опять привычная тряска, рокот двигателя, мягкий жар из–под панели, согревающий ноги. И руины вокруг, и безлюдье. Привычные последствия войны.
Дикое поле. Муравский шлях… Дорога из хаоса в порядок или из порядка в хаос. Вечное, вселенское пограничье света и тьмы. Сожженные деревья, сожженные села. Сожженная земля. Сожженные души уцелевших в войне.
     Ванька-Каин покрутил верньер настройки радио, из динамиков поплыла тягучая и прекрасная музыка Луиса Бонфы, переложенная для саксофона.
«Черный Орфей», – подумал Крысолов. – Старый и уже многими забытый бразильский фильм. Осталась только музыка. И воспоминания.
     В этом было что-то символическое. Ведь Орфей сумел спуститься в ад и вернуться назад. Орфей  был таким же туристом в потустороннее, что и Крысолов. Но у Орфея была его Эвридика, ради которой он творил подобные безумства. Ради чего творит свои безумства Крысолов? Уж точно не ради большой любви. Его эвридики  и беатриче уже давно разбежались по заслуженным пристанищам, оставив только горькое послевкусие, и нырять за ними в ад или возноситься в рай Крысолов никогда не помышлял. Нафига?
     Но тогда ради чего он болтается по границам мироздания, коптит воздух, повышает уровень энтропии, оставляя после себя обиженных и оскорбленных? Крысолов много размышлял над этим вопросом, лет четыреста размышлял, а потом нашел всеобъемлющий и все объясняющий ответ: Потому что! Ну так звезды сложились, карты упали. Главное, не искать каких–то скрытых причин и определений. Просто потому что…
     – Я вот все хочу спросить тебя, Крысолов, – спросил Ванька-Каин, – у тебя и вправду есть волшебная дудочка?
     – Дудочка? – усмехнулся Крысолов. – Дудочка есть, – сунул руку в нагрудный карман и достал дудочку.
     – И что, она и вправду крыс завораживает?
     – Крыс? Да.
     – А детей? Если молва не врет, ты и детей с собой уводил.
     – Уводил, потому что шли, – пробурчал Крысолов.
     – А почему шли?  Ты не обижайся. Мне, например, угораздило стать вечным, как тот Жид, но я никаким волшебством не владею. Другое дело ты. Ну, во всяком случае, так люди говорят. Врут люди?
     – Врут.
     – Но дети за тобой шли.
     – Они не за мной шли. Они после меня из городов уходили. На пару-тройку лет становились крысоловами, вагантами, землепроходцами и звездочетами, а потом взрослели и делались простыми, алкающими благ обывателями.
     – Совращал свободой? – догадался Ванька-Каин.
     – Не свободой – волей… Волюшка она такая, это не на печке лежание, это делание, стремление. Быть стремительным не стрёмно.
     – Не стрёмно, – после некоторого молчания решил Каин. – Но больно…
     – Больно, – согласился Крысолов, – иногда даже не для тебя, но для тех, кто тебе поверил.
     – М-да… – помолчав, проговорил Каин. – Сколько твоих добровольных попутчиков сгинуло по пути с тобой?..
     Крысолов не ответил.
     Спустя десять километров они подобрали автостопщика.
     Это был старичок с маленькой шакалоподобной собачкой.
     – С собакой возьмете? – спросил старик.
     – Возьмем, – благодушно ответил Каин.
     – Ангубис, запрыгивай, – приказал старик, подсаживая собачку в кабину. – Спасибо, волонтеры.
     – Анубис… – усмехнулся Крысолов.
     – Ну да, – весело согласился старик. – Ты взгляни на него в профиль, чем не Анубис.
     – Он как себя ведет, ваш Анубис?
     – Порядочно. Гадить не будет, лаять тоже.
     – Ну пускай. Далеко ехать собрались?
     – До Злых Щелей*. Это станица перед Дитом*.
     – Хорошо, остановимся, – пообещал Каин.
Каин нажал на газ, машина двинулась дальше.
     – Далеко едете, волонтеры?
     – В Авалонск, там сортировочная станция для всякой гуманитарки, – ответил Каин. – Муку везем, сахар, лекарства, что-то по дороги страждущим раздаем.
     – Ну, это дело нужное, – согласился старик. – Хотя… Может быть, если бы не подкармливали, война бы раньше закончилась.
     – Х-м… – удивился Крысолов. – Интересная логика.
     – Это не логика, – возразил старик. – Это форма отчаянья. Ну, разные варианты передумаешь, чтобы войну закончить.
     – А ее можно закончить? – спросил Каин, закуривая.
     – Думаю, нет. Верно, Анубис?
Шакалоподобная собачонка коротко взлаяла.
     – Анубис согласен. Меня Аскалабом* зовут. Странное имя? Родители постарались. Было время, когда в моде были бунтарские имена. Разные Марлены, Октябрины, а то и Иуды – противники Христа. Ну чем Аскалаб хуже Иуды?
     – Да ладно, – махнул рукой Крысолов. – Меня вообще Крысоловом кличут.
     – Как же, слышал-слышал, – усмехнулся старик.
     – Осипов Иван, – представился Ванька-Каин. – Ну как вам здесь живется, Ас…, Аско…?
     – Аскалаб, – вторично назвался старик. – Ну как, раньше было лучше. Ну так всегда говорят, что раньше было лучше. Наверное, по такой логике в каменный век был вообще не каменным, а золотым.
     – А вы философ, – констатировал Каин.
     – Имя заставляет быть философом, – пояснил старик. – Раньше все здесь жили как все: ни лучше и ни хуже. А потом в Авалонске открыли какой-то ценный минерал. Его начали добывать. Остальным стало завидно. Им тоже захотелось жить лучше. Тут же доброхоты подскочили, знающие, как сделать, чтобы стало лучше. Ну и стало хуже. Всем! Да, благими намерениями выстлана дорога в ад…
     Спустя час старик и его собака сошли на своей остановке.
     – Диалектика, твою ж мать! – прорычал Ванька–Каин. – Стараешься, чтобы стало лучше, ерунда выходит. Интересно, а что будет, если вредить специально и целенаправленно? Из худших побуждений…
     «Вот так, – подумал Крысолов, – все хотят, чтобы было лучше, у всех самые благие побуждения и добрые пожелания, только с добротой этой как-то хреново выходит. Да уж, добрыми намерениями»…
Заработала рация. Искаженный помехами голос Бармаглота проквакал нечто непонятное. Но Ванька-Каин смысл послания понял и выразился витиевато и нецензурно.
     – Чего? – спросил Крысолов.
     – Направо поворачиваем. Впереди заварушка между здешними полевыми командирами.
     Снова нечленораздельно проквакала рация.
Слух Крысолова разобрал несколько знакомых слов: «танки», «грады», «мудаки».
     – Ну понятно, опять перемирие нарушили. Мазда с Ангелом что-то не поделили.
     – И что не поделили? – простодушно спросил Крысолов.
     – Здесь есть что делить. Окатыши со здешней обогатительной фабрики, готовые чушки – все это вагонами вывозят. Наркоту, пленных. А ты знаешь, что самый выгодный товар, это взятые в плен иностранные наемники и солдаты ООН? С них можно порядочный выкуп срубить.
     – Слышал, – сообщил Крысолов. – Что теперь делать будем?
     – Будем обходную дорогу искать. Нас, конечно, специально трогать не будут, но можно случайно на залп из «градов» нарваться.
Впереди идущая машина свернула вправо на какой-то ухабистый проселок. Каин тоже резко крутанул баранку вправо.
     – Ну, понеслось, – процедил он сквозь зубы. И вправду понеслось. Грузовик стало бросать из стороны в сторону на глубоких рытвинах и кочках.
     По этой дороге они ехали пару часов. Вернее, не ехали – ползли и прыгали на ухабах. Машину мотало из стороны в сторону, аж зубы стучали, и головы в разные стороны мотались. Ванька-Каин судорожно вцепился в руль, а Крысолов цеплялся уже за что придется, а пару раз даже попытался ухватиться за Каина. Потом дорога стала ровнее, а вскоре колонна выскочила на асфальтированную трассу.
     Крысолов основательно устал. Особенно устала та часть тела, что соприкасалась с кожаным сиденьем.  Крысолов даже привставал несколько раз, чтобы хоть как–то размять затекшие конечности. Каин иронически посматривал на эти телодвижения, криво усмехался, потом произнес:
     – Не привыкла ваша светлость к дальним поездкам.
     – Светлость привыкла, жопа – нет.
Снова проквакала рация.
     – Радуйся, Крысолов, – сообщил Каин. – Скоро остановка.

     Где-то на юге далеким громом ворчала артиллерия, и дымы поднимались, густые, похожие на грозовые тучи. Дождь накрапывал – не холодный, какой-то тепловатый, словно согретый кострами пожаров. Колонна остановилась возле разоренной фабрики, переделанной местными барыгами в станцию СТО. Здесь было необычайно многолюдно. Здесь торговали едой, торговали выпивкой, молоденькие девочки торговали собой. Имелось даже одно женоподобное существо неопределенного возраста и пола для любителей сомнительных утех.
     – Вот что, мужики, – сообщил Бармаглот собравшимся вокруг него волонтерам. – Дальше покамест не поедем. Впереди стреляют. Пока здешние начальники не определили, у кого из них хер длиннее, здесь переждем.
     – И долго ждать? – спросил кто–то из волонтеров.
     – Ты куда-то торопишься? – вопросом ответил Бармаглот. – Не-тара-пыся! Успеешь еще.
     – Да в Авалонск хочется, по тамошним шалманам потусить.
     – Ты давно там был? Авалонск теперь стал центром нравственности, толерантности и милосердия, а шалманы там год назад под бурные аплодисменты позакрывали. Там все хорошо, там все правильно. А нам, неправильным и нехорошим, там долго находиться противопоказано. Может статься, что здесь на ночь остановимся.
     Крысолов выбрался из кабины, прошелся туда-сюда, разминая конечности.
     – Мужчина, – окликнула его одна из легкодоступных шмар, – не желаете легкой любви и уединения?
     – Пока нет, – честно ответил Крысолов, – а насчет дальнейших планов подумаем,
     – Ну думайте, думайте, только быстро, желающих много.
«Молодая, – подумал Крысолов, – и даже симпатичная, но пропитая, пропащая, и на венах темные дорожки».
     Но кто-то из волонтеров уже обхватил распутницу за талию и повел кривой дорожкой за стены бывшей фабрики.
     – Ты чего, Крысолов? – усмехнулся Ванька-Каин. – Давно ли монахом стал?
     – Не монахом, но давно, – махнул рукой Крысолов.
     – Ладно, не хочешь траха, давай хоть поедим. Тут один мужик неплохой шашлык делает.
     – Из кошатины?
     – Может, и из кошатины. Но вкусный. Ты что-то против кошатины имеешь?
     – Кошек жалко. Они с Крысоловом одной крови.
     – Ладно, тогда я закажу тебе шашлык из крысятины, – пообещал Ванька-Каин.
Бывший цех фабрики был забит людьми. Здесь жгли костры в железных бочках, спали, ели, травили себя алкоголем и коноплей. Кто-то пел песни, профессионально аккомпанируя себе на шестиструнной гитаре. Кто-то читал на публику стихи.
     – Кто все эти люди? – спросил Крысолов.
     – Беженцы от войны. Здесь, скажем, нейтральная территория, где можно спрятаться от стрельбы и погромов. Официально это никто не объявлял – стихийно сложилось. Просто здешние жестянщики чинят машины с обеих сторон баррикад. И не только машины. Могут и оружие починить и тело заштопать. Мирные граждане, как звери, чуют, где не стреляют, и сюда сбегаются. Хотя многие хотят прорваться в Авалонск.
     – А вон и наш шашлычник, – сообщил Иван Осипов, он же Ванька–Каин.
Шашлык готовил немолодой армянин, среднего роста, весь такой высохший и с лицом цвета красного дерева. К внешней стене цеха был пристроен простенький навес из ржавой арматуры и дырявого шифера. Под навесом стоял длинный дощатый стол и разнокалиберные стулья. И мангал дымил, старый, во многих местах прогоревший, но распространяющий вокруг аппетитный запах жареного мяса.
Здравствуй, Хачик, – поприветствовал шашлычника Ванька-Каин.
     – Здравствуй, Ваня, – по-доброму, но без кавказской горячности поздоровался шашлычник. – Надолго к нам?
     – Теперь уже не знаю. Думал, на пару дней – до Авалонска и назад, но раз Ангел с Маздой что-то опять делят, то на неопределенный срок.
     – Это так, – согласился армянин. – Они всегда что-то там делят. А я готовлю шашлык и кормлю всех: и тех и других.
     – Вот мой друг хочет шашлык из кота, – хитро подмигнул Каин.
     – Ваня-джян, старый Хачик не из тех, кто будет кормить кошатиной. Могу баранину подать, могу свинину, могу из говядины шашлык пожарить, кролика могу, утку, курицу. Но кошка, как и собака, – друг человека их жалко есть.
     – А крысы?
     – Ваня-джян, хватит издеваться над стариком.
     – Да какой ты старик? Зрелый мужчина в полном рассвете сил. Для моего друга крысы – это профессиональная дичь.
     – Насчет крыс?.. – задумался шашлычник. – Да, было время, приходилось жарить крыс, есть крыс. Не ради удовольствия – чтобы выжить.
     – Да, старик, – согласился Крысолов. – Я узнаю тебя. Ты торговал жареными крысами перед собором Сан-Лоренцо в Генуе. Век четырнадцатый, по нынешней традиции. А что, ты умудрялся и на крысах зарабатывать…
     – Пока ты не изгнал их своей дудкой, – пробурчал Хачик.
     – Ну, у каждого свое призвание, – грустно усмехнулся Крысолов. – Кто–то жарит крыс, кто-то гоняет. От чумы тогда это все равно не спасло.
     – Ладно, Хачик, приступай к делу, – сменил тему Ванька-Каин. – Поджарь там вон те два куска.
     Каин указал на два больших смачных куска маринованной баранины, лежащих в эмалированной кастрюле.
     – Хорошо, Ваня-джян, – участливо откликнулся армянин. – А еще у меня есть отличное вино, прямо из Армении.
     – Ну нальешь и вина, мы с Крысоловом минут через двадцать придем.
Старик подбросил в мангал свежих углей, расшурудил их железной кочергой, и заправил указанные куски баранины в решетку для барбекю.
     – Повар он хороший, а как человек?.. – задумчиво проговорил Каин, уводя Крысолова в сторону.
     – Как человека его никто не знает. Если есть вечный жид, то почему не быть вечному шашлычнику. Что бы не происходило, какие бы ветры перемен не бушевали над землей, он жарит свой вкуснейший шашлык и кормит страждущих… И вино он хорошее подает. Будь то Армения, Византия, Генуя или парижские забегаловки. Хачик – по-армянски крест, крестик. Так что, среди нас этот шашлычник единственный крестоносец.
     – Из времен крестоносцев? – спросил Ванька-Каин.
     – Нет, думаю, раньше – с византийских времен, кажется. Современник Велисария, Юстиниана и Феодоры. Поговаривают, что это бывший Нарсес, византийский полководец. Но тот евнухом был.
     – Ну последнее можно наощупь проверить, – рассмеялся Каин.
Развеселился и Крысолов, представив ситуацию:
     – Сомневаюсь, что после этого нас шашлыком покормят, даже из крысятины.
     – Мужчины, волонтеры, возьмете нас в Авалонск? – окликнула Крыслова и Каина средних лет женщина двумя сопливыми малышами.
     – Не мы решаем, – ответил Каин. – Обратитесь к нашему начальнику. Даст добро – возьмем.
     Женщина понимающе кивнула, но оптимизма не выразила и отошла в сторону.
     – Все дороги ведут в Авалонск, – невесело отметил Иван Осипов, по прозвищу Каин. – Все ищут какой-то определенный идеал счастья…
     – Которого нет? – спросил Крысолов.
     – Которого нет, – согласился Каин. – Вот  ты, проживший на земле не один век, ты видел нечто счастливое?
     – Видел, – сморщил лицо Крысолов. – Но это было не постоянное счастье. Счастье может быть только кратковременным, краткий миг в потоке серых дней.
     – А горе?
     – А вот горе вечно…

     Дождь разошелся, тепловатый, не холодный, паркий, но по–осеннему затяжной, словно где-то там вверху плакала туча... или ангел… или это Бог ронял пресные слезы на истерзанную землю. Грома не было, вместо грома рокотала канонада, и бурые дымы вставали над деревьями далекого леса. Дымными прочерками плевались «грады». Дребезжали не выбитые стекла в окнах бывшего цеха.
     Люди не обращали внимания на эту огненную кутерьму, люди были заняты своими мирными делами.
     Крысолов и Ванька-Каин взяли по куску жареного мяса, салат на гарнир, да по бутылке пива, и сели за стол под навесом, сели на одну сторону – спиной к стене, лицами в направлении дымов.
     Ели молча, медленно смакуя шашлык – хотелось просто пережевывать пряное, истекающее соком мясо, прихлебывать пиво, заедая все салатом.
     «Счастье… – подумал Крысолов. – Вот это и есть счастье. Счастье в приближении к зверю, в выполнении простых задач, определенных животными инстинктами. Питание, совокупление, сон и охота. Счастье в простоте, а вечное алкание власти и всевозможных благ счастья не приносит»…
     Иногда в их поле зрения появлялся Бармаглот. Предводитель волонтеров все время разговаривал с кем–то по сотовому телефону: что-то порывисто объяснял, что-то с жестикуляцией доказывал. Крысолов подивился богатому словарному запасу предводителя, его знанию народной анатомической терминологии, почерпнутой из трех десятков живых и вымерших языков.
     – Да, – задумчиво констатировал Крысолов. – Так емко не выражался даже мой знакомый боцман Лебедев, а уж он толк в таких делах знал.
     – Это называется бармаглотский загиб, – горделиво согласился Каин.
     – Загиб?
     – Загиб. Слышишь, как изящно загибает? Какие обороты, какие сравнения, какой семантический ряд. В старину бытовал петровский загиб, но и бармаглотский ничуть не хуже… И походу, сегодня мы никуда не уедем.
     – Почему?
     – Опыт, интуиция. И вот это, – Каин указал грязным от мясного сока пальцем в сторону дымов.
     – А объехать возможность есть?
     – Крюк слишком большой, да и там бои могут быть. Вот что, я предлагаю воспользоваться задержкой и отдохнуть. Кто первым в кабину спасть пойдет, я или ты?
     – Иди ты. Я на свежем воздухе побуду.
     – Так и быть. Дыши своим свежим воздухом.
     Каин ушел – Крысолов остался. Он доел мясо и теперь просто сидел за столом, подперев кулаками голову. Вокруг сновали люди, другие люди садились по бокам и напротив, ели шашлык, не обращая внимания на соседей, переговаривались на разные темы:
     –…Это надолго. Мазда с Ангелом крепко сцепились. Теперь пока миротворцы не появятся, будут друг друга дубасить.
     –…Говорят, третья сила появилась…
     – Третья, четвертая, какая разница. Это все шестерки или Мазды или Ангела.
     – Не говори, ты про алаписов слыхал?
     Крысолов насторожился. Тему алаписов обсуждали два не слишком опрятных господина криминальной наружности – не бомжи, но явно лица к ним приближенные, неопрятные, в засаленных спецовках; физиономии в синеватых алкогольных прожилках, и мешки под глазами.
     – Херня все это!
     – Ничего не херня! Мне Федька-малой рассказывал. Он дурак, конечно, но зато лишнего не прибрешет.
     – Ну ладно, и что твой Федька рассказывал?
     – Говорит, третья сила в наших землях объявилась, да такая, что никого не жалеет.
     – А кто у нас кого жалеет? Нет, пожалеть могут: сначала пристрелят, а потом жалостливо так всплакнут, как «цивилизованным» людям положено.
     – Ни Ангел, ни Мазда простых работяг не трогают, женщин с детьми тоже щадят. Гибнут только от шальных пуль и снарядов…
     – В достаточных, кстати, количествах...
     – Но специально никто не зверствует. А эти алаписы режут всех подряд, как эсэсовцы какие-то или маньяки. Слыхал, в Захаровке всех людей на днях перерезали, прямо по частям нашинковали.
     – Херня все это, захаровцы еще в начале войны в Авалонск подались, в райские кущи цивилизованного мира.
Полуприкрыв глаза, Крысолов внимательно слушал рассказ. Мысленно он обозвал одного из бродяг Скептиком, а второго Легковерным.
     – Не все, – настаивал Легковерный, – кое-кто в Захаровке остался. А на днях туда Федька-малой со своими сыновьями заявился. Он цвет-мет и прочую лабуду скупает. Говорит, никого в Захаровке не осталось – одни мертвецы. Ни детей, ни стариков не пощадили. У многих головы оторваны. Не отрезаны, но именно оторваны. У женщин животы вспороты, а младенцы на колья насажены.
     – Там всего пара младенцев была, – не поверил Скептик.
     – Вот их двоих на колья и насадили.
     – Чушь все это! – возмутился Скептик. – Какие только байки сейчас не рассказывают. К тому же, эту историю я только от тебя и слыхал. Если бы это случилось, все бы говорили.
     – Боятся рассказывать, дело больно нечеловеческое.
     – А почему алаписы? – продолжал сомневаться Скептик.
     – Так Федька одного из них видел. Говорит, чудо с собачьей головой. Как в этой песенке поется: «И придут алаписы с песьими главами, в полях младенчики поползут, как червь».
     – И младенчики ползали? – усмехнулся Скептик.
     – Поползут еще.
     Из полиэтиленовых пакетов бродяги вывалили на стол еду: сухари, мясные консервы в жестянках с заграничными надписями, початую бутылку водки, поставили и пластиковые разовые стаканы, помятые от многократного употребления. Выпили, закусили, потом повторили. Вскоре на столе появилась вторая бутылка водки, а рядом  неизвестно откуда возник третий бомжеобразный товарищ, которого Крысолов мысленно обозвал Сиплым.
     – Мы живем в такие времена, когда сбываются самые плохие предсказания,  все знамения, все эти всадники на бледных конях…– развивал мысль Легковерный.
     – Да так всегда было, во все времена, с тех пор, как люди конец света придумали, – возражал Скептик.
     «Угораздило меня на доморощенных философов наткнуться», – мысленно отметил Крысолов.
     – Конец света уже случился, – заверил сиплым голосом Сиплый. – Мы не заметили, как переместились из этого мира в тот. Мы живем в аду.
     – Очень может быть, – вытянул вперед указательный палец Легковерный. – Эту мысль нужно обмозговать!
     И опрокинул в рот полный стакан:
     – Потому и алаписы, потому и видения, потому и море крови.
     – А в какой ад попадают умершие в этом аду? – спросил Скептик. – По-вашему, у этого потустороннего мира имеется другой потусторонний мир? И так без конца, как в матрешке?
     – И эту мысль следует обмозговать, – растягивая слова, повторил Легковерный. Он был уже основательно пьян.
     –  Нет никакого рая и ада, – решительно объявил Скептик. – Во всяком случае, где-то там. Ад и рай здесь, с нами, вокруг нас. Мы все время натыкаемся на их признаки. И конец света никогда не заканчивался. Нас окружает бесконечный конец света!
     – А как же алаписы? – спросил Легковерный. – Алаписы есть. И они придут, я в этом убежден!
     «Алаписы» пришли спустя час, приперлись родимые на двух ободранных и многократно ремонтированных газовских «козлах», вывалились числом где-то с десяток вооруженных инсургентов, одни сделали строгие лица и оружие взяли наизготовку, у других вместо лиц имелись противогазы. Предводитель противогаза не носил и лицо имел вполне привлекательное, разве что безудержно усталое.
     – Мазда, – сообщил Ванька-Каин, и украдкой указал на предводителя.
     К этому времени Каин успел вздремнуть в кабине КАМАЗа, был свеж как огурчик и одержим стремлениями к свершениям.
     – Что за нелегкая их принесла? – шепотом спросил Крысолов.
     – Да хрен их знает, – тоже шепотом ответил Каин. – Мазда обычно своим вниманием эти места не жалует.
     Подошел Бармаглот, за руку поздоровался с Маздой, без всякой подобострастности, как равный с равным, что-то спросил, Мазда что-то ответил.
     – Алаписы! – раздался из-под стола пьяный голос. Видимо, Крысолов слегка придремал и не заметил, как окончательно упившийся Легковерный упал под стол и заснул до лучших времен. Теперь Легковерный проснулся, заскрежетал пропитыми голосовыми связками, издавая панические звуки.
     Какие-то люди выволокли Легковерного из-под стола, оттащили в сторону и, снабдив оплеухой, отправили восвояси.
     – Алаписы? – переспросил Ванька-Каин.
     – Потом расскажу, – ответил Крысолов.
     – Давно про них не слыхал, – заметил Каин. – Со времен моей первой и беспутной жизни.
     – Видел?
     – Слышал. Слухи, легенды, домыслы досужих старух и бред пьяных мужиков.
     – И вот опять?
     – И вот опять.
     – Веришь в такое?
     – Мой жизненный опыт говорит о том, что даже самый изощренный бред может оказаться абсолютной правдой, – заверил Ванька-Каин.
     – Люди бают, что появилась некая третья сила с дюже нечеловеческими характеристиками…
     – Алаписы?
     – Ага. Режут, говорят, всех, кого попало.
     – Это бывает, – согласился Каин.
     Мазда продолжал беседовать с Бармаглотом. Пара его подчиненных отправилась к армянину-шашлычнику, сделала заказ; шашлычник подбросил в мангал углей, поставил решетку с мясом, и над стоянкой поплыл душный, но ароматный, запах горящего сала.
Бармаглот и Мазда о чем-то договорились. Предводитель волонтеров вежливо поклонился и пошел к стоящим вдоль дороги КАМАЗам, а Мазда направился к столу.
     – К нам идет, – объявил Каин.
     – Почему ты так решил?
     – Да видно же. И именно, к тебе. У меня с Маздой никаких дел нет.
     – У меня, тем более, – сообщил Крысолов.
     – И все же это по твою душу.
     Мазда подошел к столу. Сидевшие за столом бродяги быстро освободили место, убрали за собой посуду и даже крошки на землю смахнули.
Мазда сел напротив Каина и Крысолова, вежливо кивнул, снял с головы военную фуражку и положил рядом с собой на стол.
     – Добрый день, – поздоровался Мазда. – Разрешите представиться, Ахрим Ариманов, позывной Мазда.
     – Иван Осипов, позывной Каин, – представился Каин.
     – Крысолов, – представился Крысолов. – Позывных нет, потому как никто никуда не зовет.
     – Я зову, – возразил Мазда.
     – По делу? – спросил Крысолов.
     – По делу.
     – Хорошо, обсудим наши дела, – проговорил Крысолов.
     – Хреновые наши дела, – сообщил Мазда. – И сдается мне, вы можете эти дела поправить.
     – Чем конкретно?
     Прежде чем вводить в курс дела, Мазда окликнул своих денщиков, и денщики (истинные волшебники) соорудили на столе настоящий пир. К душистому шашлыку вечного Хачика присовокупился дорогой коньяк, не менее дорогое вино, зелень, фрукты. И посуда была поставлена настоящая – не пластиковая и одноразовая, но настоящие серебро и хрусталь.
Крысолов и Ванька-Каин по достоинству оценили жест и понимающе так переглянулись.
     – За вас, господа, – поднял свой стакан Мазда, – приятно познакомиться с легендой.
     – Нам тоже, – заверил Крысолов, – государь Ахурамазда…
     – Или Ариман? – смело спросил Ванька–Каин.
     – И Ариман тоже, – усмехнулся Мазда. – Спорят викинг и раввин, спор заведомо бесплоден, Бог – один. И он не Один… Один – бог. И не один. Мы едины в своих противоположностях.
     – Так чем обязаны? – повторил вопрос Крысолов.
     – Помощь ваша нужна, как профессионального крысолова.
     – Крысы что ли замучили? – удивился Крысолов.
     – Крысы? Крысы – нет. Но если не врет легенда, у вас есть влияние не только на крыс. Вы способны еще кое-кого зачаровать.
     – Да неужто дети вас замучили? – опешил Ванька-Каин.
     – Увы, – развел руками Мазда.
     – Нет, серьезно? – не унимался Каин.
     – Серьезно. Серьезней не бывает. Тут объявился отряд малолетних обалдуев, возрастом от тринадцати до семнадцати, человек тридцать. Разграбили военные склады, что-то из Авалонска стащили, собрали ватагу и начали свои порядки наводить.
     – Третья сила? – вспомнил Крысолов.
     – Да, – согласился Мазда. – Сегодня эта бандочка захватила Красный Кут, объявила село своей вотчиной, жителей в заложники взяла.
     – И причем здесь я? – настороженно поинтересовался Крысолов.
     – Мы можем зачистить село своими силами, для этого у нас все есть. Но в таком случае будет много крови. Погибнут люди, погибнут дети. Детей убивать не хочется, хотелось бы обойтись без этого. Может, попробуете своей дудочкой их из Кута выманить? Дудочка, надеюсь, при вас?
     – При нем, – заверил Иван Осипов. – Все при нем. Соглашайся, Крысолов, в кои веки доброе дело сделаешь.
Крысолов задумался. Уже целые века он был просто свидетелем исторических событий, сторонним наблюдателем, сопоставляющим факты и выстраивающим теории, но не участником. От участия в исторических авантюрах он давно отказался. Да, были случаи, когда он отставлял в сторону свой нигилизм и вмешивался в ход событий, но всегда это оканчивалось как-то нехорошо… Для Крысолова. Снимешь с дерева застрявшую на ветвях кошку – и кошка тебя оцарапает, и хозяева обвинят в желании эту заразную кошку съесть. Донесешь до дома сумку одинокой вдовушки, спустя час вдовушка объявит тебя насильником и потребует на ней жениться. Даже у грызунов в последнее время развелось много защитников, подающих иски во все международные суды на негуманное отношение к животным.
     – Ну что, господин Крысолов? – спросил Мазда. – Мы ждем.
     – Как вы это все представляете? – в свою очередь спросил Крысолов.
     – Вы войдете в Красный Кут, без всякой конспирации, как есть; осмотритесь, определите расклад. Если получится, заворожите детей и выведете из поселка. Не получится – винить не будем, обойдемся своими силами. Вы не стесняйтесь, господин Крысолов, кушайте, что бог послал.
     «Да, господин Ариман Ахурамаздович, – подумал Крысолов. – Ты ведь бог, маленький, местечковый, не всесильный, но древний и многоопытный. Искушать ты можешь. К тому же  ты сам и единство и борьба противоположностей, все вместе в одном флаконе».
     – Я согласен, – неожиданно для себя объявил Крысолов. – Но я давно не практиковался, за результаты не ручаюсь.
     – А мы многое и не требуем.  Спасибо за понимание.
     Мазда пожал Крысолову руку, и рукопожатие это было крепким и болезненным как хватка охотничьего капкана.
     «Попал в силок, – отметил мысленно Крысолов, коря себя за несдержанность. – Но не в первый раз. Зато будут приключения».

     Где-то спустя час начались приключения…
     Муравский шлях во все времена дарил приключения неосторожным путникам, пожелавшим пройтись по нему. И времена менялись, и старые названия утрачивались, сменяясь новыми, приятными для слуха; и новые народы заселяли брошенные прежними народами города и поселки, но шлях по-прежнему оставался местом неприятным и непредсказуемым.
     Ну сменил местный многовековой мегаполис название Тофановск, на Майрановск, а после стал Авалонском именоваться в честь средневекового мифического острова блаженных, но дорога до этой «земли блаженных» как был перерытой и малохоженой, таковой и осталась. (Да, возможно, и останется до скончания веков.)
Еще на этой дороге постреливали, не то чтобы метко, но иногда снаряды ложились почти рядом с машиной, и пули пару раз продырявили и без того дырявый тент «козлика».
     Крысолов ехал в одной машине с Маздой, вытягивал шею, стараясь увидеть дорогу из-за спин сидевших на передних сиденьях боевиков, прыгал вместе с ними на ухабах. Направление движения он определить не смог: впереди возникали какие-то кусты, лески,  разрушенные здания и сожженные остовы бронетехники.
     – Далеко до этого вашего Усть-Кута? – спросил Крысолов, чтобы просто разрядить обстановку.
     – Красного Кута? – переспросил Мазда.
     – Да, до закутка с бешеными детьми.
     – Затемно будем, – заверил Мазда. – Не беспокойся, Бармаглот без тебя никуда не уедет. Он слово дал… Да и попробовал бы не дать, – вполголоса добавил Мазда.
     – В этом я нисколько не сомневаюсь, – по-простецки согласился Крысолов. – Не хотелось просто по дороге под шальной снаряд попасть. А еще мне говорили, что перемирие достигнуто, и на Муравском шляхе так же безопасно, как и на Арбате.
Мазда издал горловой смешок и больше никаких эмоций не проявил…
     – Людям свойственно ошибаться, – заметил он снисходительно и всю остальную дорогу молчал.
     К Красному Куту подъехали уже в темноте, предварительно погасив фары. В поселке отсутствовало электричество, огни в окнах не горели, но на улицах, между домами и в огородах пылали многочисленные костры. Возле костров просматривались очертания людей, другие люди ходили между кострами, а некоторые даже через костры прыгали.
     Крысолов с облегчением выбрался из машины, потянулся, глубоко вдохнул свежий осенний воздух.
     Из темноты возникли какие-то неопределенные личности, подошли ближе, перебросились несколькими фразами с Маздой. Крысолов понял, что поселок окружен, что на ближайших холмах расположились вооруженные боевики, и что, скорее всего, потерявшим нюх малолеткам не поздоровится в случае его неудачи.
     – Вам туда, – произнес Мазда, указывая пальцем в сторону костров.
     – Угу, это я уже понял, – пробурчал Крысолов.
     – А волшебная дудочка при вас?
     – При мне.
     Наверное, Мазда предполагал, что Крысолов выставит на обозрение сей легендарный инструмент, дабы похвастаться, и чтобы все прочие издали благоговейный стон, но от подобного стриптиза Крысолов давно отказался. Не было в его дудочке ничего благоговейного, да и исторического в ней ничего не было. Дудку, а вернее – свирель, к слову сказать, Крысолов прикупил пару месяцев назад в магазине этнических музыкальных инструментов. Пользовался он и сопелками, и жалейками и даже калюками, а однажды для изгнания стай голодных бурундуков из якутского стойбища воспользовался флейтой из морковки – больше ничего под рукой не оказалось. Давно это было, еще при русских царях и императорах, тогда Крысолов подвизался сопровождать Иоганна Гмелина в его сибирской экспедиции. Аборигены, помниться, этот героический порыв как–то неадекватно оценили и попытались прервать его вечную жизнь.
     – Вопрос не в инструменте, – пояснил Крысолов, – вопрос во мне. Инструменты бывают разные – Крысолов один.
     – Понятно, – сообщил Мазда.
     «Зря это я так, расхвастаться мне не по статусу, – решил про себя Крысолов, – реноме у меня нехорошее, слава сомнительная. Есть всего один Крысолов, но могут сделать так, чтобы не осталось ни одного.
     Крысолов резко повернулся и направился к ближайшим кострам на окраине поселка: «Хватит, пора делом заняться, пока лишнего не ляпнул».
     У костров и вправду сидела пацанва: молодые люди пубертатного и постпубертатного возраста. Сидели себе на бревнах и перевернутых ведрах, жарили нанизанные на прутики сардельки и сало, тихо переговаривались. Мирная картинка, если бы ни автоматы и гранатометы, приставленные к импровизированным козлам из досок, да пистолеты в кобурах на поясе.
     Крысолова юные воины встретили настороженно, но без паники. Кто-то передернул затвор автомата, кто-то снял оружие с предохранителя, кто-то сменил позу, но на ноги никто не вскочил, никто не порывался валить Крысолова на землю мордой вниз, связывать ему руки за спиной или пулять в землю рядом с головой (такое с Крысоловом тоже случалось).
Крысолов подошел к ближайшему костру и остановился неподалеку.
     – Ты кто, дядя? – спросил Крысолова сидевший перед костром молодой человек.
     – Просто прохожий.
     – И что ты здесь забыл, прохожий?
     – Родичи здесь живут, троюродный внучатый племянник по бабкиной линии.
     – Нету здесь никаких племянников, тем более внучатых, – сообщил юноша. – Никого здесь нет.
     – И куда же они делись? – насторожился Крысолов. – Вы всех что, того? К Праотцам и праматерям?
     – Нафига, что мы, звери, что ли? Все свалили.
     – Куда?
     – В Авалонск, – ответил юноша. – Все дороги ведут в Авалонск. Ты разве не слышал?
     – Раньше дороги в Рим вели, – заметил Крысолов
     – То было раньше.
     – Если все ушли, то кто остался? Костров, вижу, много.
     – Здесь расквартировался отряд имени Павлика Морозова.
     – Как интересно, – заинтересовался Крысолов.
     – Садись к нам, – молодой человек подвинулся, освобождая место на бревне. – Интересуйся дальше.
     Крысолов направился к бревну. Но предварительно еще один молодой человек остановил Крысолова тычком автоматного ствола в грудь и провел быстрый, но профессиональный обыск, ощупал в разных местах, извлек из нагрудного кармана свирель.
     – Лихо, – оценил Крысолов.
     – Жизнь заставила, – пояснил юный собеседник. – Это что, дудка? Музыкант, что ли?
     – Да, странствующий, – согласился Крысолов, но вдаваться в подробности не стал.
     Инструмент ему вернули, позволили сесть у костра и обижать не стали. Даже жареной на костре сосиской угостили на куске черствого, подкопченного над огнем хлеба.
     Крысолов с благодарностью принял подношение.
     Он сидел на бревне, ел, посматривал по сторонам, осторожно разглядывая окружавших его мальчишек. Нет, на нелюдей они не похожи, на маньяков-отморозков тоже: честные лица и наивные мины на этих самых честных лицах. Эти подлости делать не будут, эти будут вершить глупости, такие и вершат глупости из века век, и никакие исторические знания им не идут впрок. Эти будут убивать ради правды – своего понимания правды. Их тоже будут убивать… ради правды. И убьют, и с этим ничего не поделаешь.
     – Алаписы, – вслух пробормотал Крысолов и тряхнул головой.
     – Алаписы? – насторожился юный предводитель отряда имени Павлика Морозова.
     – Да, или псеглавцы. Слыхал?
     – Видал, – дрогнувшим голосом ответил юноша. По его щекам пробежала нервная судорога.
     – Серьезно? – спросил Крысолов.
     – Серьезней не бывает.
     – А это не вы? Народ бает, что вы и есть псеглавцы, и что даже младенцев на колья насаживаете, – Крысолов говорил максимально честно. С честными людьми нужно стараться говорить напрямик.
     – Нет, это не мы, – просто ответил юноша. – Это алаписы.
     – И какие они? – продолжал расспрос Крысолов.
     – Как алаписы. Бурые, мохнатые, со звериной головой. Мы на днях подстрелили одного. Случайно, думали шпион по огородам шурудит, а оказалась тварь собакоголовая.
     «И придут алаписы с песьими главами, и в полях младенчики поползут как червь», – вспомнил Крысолов уже цитированные слова известной песни. Сумерки вокруг потеряли мирную пленительность и стали сосредоточением средневекового иррационального страха, первичного страха со спящим разумом и порожденными им чудовищами.
     – Может, это был снежный человек, – предположил Крысолов.
     – Может, – помолчав, проговорил юноша. – Но только снежных людей не такими изображают. Это был алапис… Вас мой отец послал? – мальчик вдруг сменил тему.
     – Отец? Почему отец? Кто у нас отец?
     – Мазда, – ответил паренек.
     «Можно было догадаться, – подумал Крысолов. – На отца похож. И внешне и жестами, красивый и умный».
     – Да, – честно признался Крысолов.
     – Он там, на окраине поселка?
     – Был там. По-моему, там все.
     – Я так и думал, – проговорил мальчик. – Это он обо мне беспокоится.
     – Значит, отряд имени Павлика Морозова это не просто так?
     – Не просто. Это восстание против них, – мальчик указал рукой куда-то в темноту.
     – Зачем? – глупо спросил Крысолов.
     – Чтобы остановить эту войну.
     «Кто бы сомневался… В аду решили черти строить рай, как общество грядущих поколений».
     – И думаешь, получится? – с недоверием спросил Крысолов.
     – Должно получиться, – убежденно проговорил юноша.
     – Должно… – проворчал Крысолов. – Если бы получалось, то все бы войны уже остановились, и наступил мир во всем мире.
     – И все же мы попробуем.
     – Думаешь, до тебя таких миротворцев не было, особенно с оружием. Вас или уничтожат, или вы сделаетесь такими же, как они все, и положите еще больше народу.
     – Зачем нам народ? – возразил юный Мазда, – Когда имеются алаписы. Будем с ними воевать.
     – Разве что… Вечная война иногда порождает мутантов… Ну, если вы собираетесь сражаться с мутантами, тогда знамя вам в руки. С портретом Павлика Морозова.
Крысолов замолчал. Молчал и юный предводитель юного отряда. Стояла тишина, только потрескивал костер. Медленно текло время.
     Крысолов встал, чтобы размять затекшее тело. Огляделся по сторонам.
Из всех костров в селе горел только один. Прочие костры уже догорели и проглядывали в темноте розоватыми пятнами стреляющих искрами углей. Отряд имени Павлика Морозова по всей видимости разошелся по домам.
     – Здесь найдется, где поспать можно? – спросил Крысолов младшего Мазду.
     – Да заходи в любой дом. Жители все равно разбежались.
     В дом Крысолов заходить не стал, но выбрал ближайший сарай ближайшего подворья. Сарай был разделен на две части деревянной перегородкой, в первой, судя по бензиновому запаху и ящикам с инструментами, держали мотоцикл, во второй, тоже если судить по запаху, держали баранов. Имелось даже электричество. Крысолов зажег свет, уселся на ящик с инструментами, достал из кармана свирель и задумался.
     «Так-так-так, и как же мы поступим? По совести? Так совесть это спонтанное отношение к сиюминутным проявлениям несправедливости. Иногда спустя время несправедливость оказывается единственно правильным решением, а строительство царства добра влечет за собой горы трупов и реки крови».
     «Хорошие, конечно, они пацаны, но толку не будет»…
Крысолов поднес к губам свирель, подул, пробежал пальцами по дырочкам, извлекая легкую трель.
     «Давно я не играл, – проговорил он вслух.
     «Что же я тогда играл? Что за мелодия тогда звучала, завлекая людей и зовя их в неизвестность. Забыл напрочь».
     Крысолов заиграл, импровизируя, пытаясь на ходу подобрать нужный мотив.
     Давно это было, очень давно. Когда юный Крысолов, да еще и не Крысолов вовсе, случайно открыл завораживающую силу своей музыки. Ему были послушны все: и птицы небесные, и гады земные, и даже садовые улитки. Ему тогда казалось, что он второй Франциск Ассизский, способный рассказать животных о Боге трелями своей свирели. Ему хотелось изменить мир, пробудить в мире радость, и чтобы стяжающие благ люди познали красоты бытия.
     Не срослось, не получилось. Богобоязненные обыватели  странный талант не оценили, в святые не записали, зато неоднократно побивали камнями и несколько раз пытались спалить на костре.
     Когда же кое-кто из долгоживущих знакомых прознал случайно о его долговечности и неспособности стареть, проблем добавилось – на Крысолова стали устраивать целые облавы по городам и весям высокодуховной Европы, с собаками, псарями, вооруженными рейтарами и экспертами по черной магии. Слава богам, что проверки на бессмертность он избежал, ибо быстро бегал и обладал чутьем на неприятности. В собственное окончательное бессмертие Крысолов не верил, да и не хотел проверять это на практике. «Что долго живу и не старею – это одно, а вот смогу ли после колесования подняться и уйти на своих двоих – вопрос сомнительный».

     Сегодня завораживающая музыка Крысолову не давалось. Он пытался играть что-то свое, что-то собственного сочинения, но блуждал между композициями «Блинд Гардиан», «Мельницы» и Джеймсом Ластом, а пару раз вообще выдал высокочастотный писк. А потом во рту пересохло, есть захотелось, выпить чего-нибудь тонизирующего.
     – Да чтоб тебя! – ругнулся Крысолов, отнял свирель от губ и стал эти губы чесать. – Разучился вконец. Нужно было почаще на свадьбах практиковаться!
Его взгляд упал вниз, на замусоренный пол. На полу сидела серая мышь, смелая, непугливая и какая-то умиротворенная. Мышь сидела на задних лапках, опершись на хвостик, и передние лапки на груди сложила, будто молилась.
     – Франциск Ассизский, – проговорил Крысолов вслух. – А если вот так?
Он заиграл новую мелодию, более протяжную, похожую на стон, какой выдувают индийские заклинатели змей.
     К первой мыши добавилась вторая, потом третья.
     – Что-то начинает вырисовываться, – заключил Крысолов.
     Вместе с мышами стали приходить верткие ласки, с чердака спустилось несколько котов. Собака пришла, облезлая и хромая. Дрыгая желтыми лапками, прибежали две многоножки.
     А Крысолов продолжал играть…
     В серых сумерках рассвета измученный Крысолов покинул поселок Красный Кут.
За ним прыгали мыши, семенили кошки, бежали собаки. За ним шли бараны, козы, овцы. За ним следовали куры, утки и гуси. Морские свинки бежали, спотыкаясь в сухой траве. Кролики. Нутрии. Имелись в наличии даже какие–то не впавшие в спячку насекомые. Но юных бойцов из отряда имени Павлика Морозова с ним не было.
Боевики Мазды изумленно взирали на этот карнавал животных и тихо перешептывались.
     – Не надо ничего говорить! – злобно потребовал Крысолов и вытянул вперед свою свирель.
      Мазда ничего и не сказал. Он очень странно посмотрел на Крысолова, на следующий за ним зверинец, отошел к своей машине, навалился телом на капот, и уткнулся лицом в прогретый металл. Его тело сотрясали странные конвульсии, и было не понятно, рыдает он или истерически смеется.
Крысолов плюхнулся на траву, пинком ноги отогнал некстати подвернувшегося барана и демонстративно сломал свирель.
     – Нафиг! – бросил он злобным шепотом.
Мазда продолжал трястись в конвульсиях.
     – Скажи, в твоем средневековье с тобой такое случалось? – спросил наконец Мазда, отдышавшись и оторвав голову от капота.
Крысолов вначале брезгливо отмахнулся, но потом снизошел до ответа.
     – Бывало и такое. Особенно, когда долго не практикуешь.
     – Ладно, давай мы вернем тебя к Бармаглоту.
     – А с сыном что делать будешь? – поинтересовался Крысолов, поднимаясь на ноги.
     – Что-нибудь. Не знаю… Он на меня похож, в молодости.
     – Да, – прокряхтел Крысолов. – Мы все дети своих родителей…

     Гуманитарная колонна вновь двигалась по разбитой дороге, и уже привычный осенний пейзаж проплывал за окнами. Бесконечность, безотрадность, безысходность. Муравский шлях сквозь Дикое поле.
     Дикое поле было всегда. Территория вечной войны, вечного хаоса. Иногда поле превращалось в поляну, скопище полянок, уменьшалось и распадалось, как иссякает и распадается на лужицы речка в засушливый год. Но все равно, все годы и века под дерном Дикого поля таились искры грядущих войн, и войны возгорались, пожирая людей, сжигая в угли отстроенные города…
     – И зачем ты мышей зачаровал? – нарушил молчание Ванька–Каин и издал горловой смешок.
     – Надо было никому не рассказывать, – проворчал Крысолов.
     – Ну рассказал же. Чего теперь жалеть? К массе легенд о твоих подвигах добавиться еще одна. Такой исторический анекдот. Да, кстати, в твоей жизни такие анекдоты случались.
     – Да было, – нехотя проговорил Крысолов.
     – С мышами?
     – Рыбами, – буркнул Крысолов.
     – Да ладно?! – обрадовался Каин. – Ты расскажи, утоли любопытство.
     – Ну сидел на берегу речки, играл, репетировал. Меня музыкантом на свадьбу позвали, так вот не хотел ударить в грязь лицом. Поиграл, пошел на свадьбу. Это после дождя было, земля мокрая, трава мокрая. Вот рыба вслед за мной на свадьбу и потянулась.
     – Сорвалась свадьба?
     – А то. Все приглашенные решили, что имеет место очень неприятное знамение с далеко идущими последствиями. Короче, молодые в итоге так и не поженились. Скажу больше, грозное знамение  все же имело место. Спустя год он утонул при Трафальгаре, она… Она неудачно вышла замуж, быстро стала вдовой и тоже утонула в пьяном состоянии…
     – М-да, – пробурчал Каин и потянулся за очередной сигаретой.
     – Знамения они такие, – проговорил Крысолов, тоже закуривая. – Ты думаешь, что это просто событие, и что ты субъект, создающий это событие, но ты всего лишь объект, и создатель события где-то там… – Крысолов тукнул пальцем куда-то вверх.
     – Или там, указал пальцем вниз…
     Было еще несколько остановок, несколько сожженных войной поселков, в которых влачили существование измученные люди. Крысолов задавался вопросом: что делают они в своих разбитых снарядами домах? Чего ждут? Осень закончится, придет зима, и тогда станет еще хуже. Тогда станет совсем плохо. Но они будут жить здесь, заклеивать выбитые окна полиэтиленом, замазывать дырки в стенах глиной, греться у буржуек. Они будут надеяться на что-то… или на кого-то: на Бога, царя или героя. И так было всегда, и ничего никогда не меняется. Всегда есть тот, кто воюет, и тот, кто выживает на войне…

     Ближе к полудню они увидели густые клубы черного дыма, поднимающегося над деревьями. Впереди идущий КАМАЗ сбавил скорость. Сбавил скорость и Ванька–Каин.
     – Не нравится мне это, – проворчал он.
     – Дым? – спросил Крысолов.
     – Дым. Здесь должен быть блокпост миротворческих войск… Твою ж мать!
Ванька-Каин резко крутанул руль влево, и Крысолов увидел справа на обочине догорающий белый броневичок с эмблемой объединенных наций.
     – Это не хорошо, – проворчал Каин. – Это очень не хорошо. Все воюющие стороны на миротворцев обычно не нападают.
Колонна вошла в город и остановилась на центральной улице. Волонтеры ожидали, что навстречу вывалит толпа горожан, помчится к фурам с тачками, тележками, велосипедами, на старых бричках и разбитых автомашинах. Но навстречу никто не вышел. Город был пуст.
     – Это что-то новое, – прокомментировал обстановку Бармаглот. – Что-то нехорошее здесь происходит, товарищи волонтеры.
Товарищи волонтеры своего предводителя опровергать не стали.
Когда заглохли двигатели КАМАЗов, на волонтеров обрушилась жуткая ватная тишина. Тишина ирреальная. Такую тишину природа породить была не в силах. Не шумел ветер, не скрипели деревья. Ладно, птицы – птицы осенью обычно не поют, но не каркали даже вороны. Не лаяли собаки, молчали кошки. Шумов, издаваемых технологической цивилизацией, тоже не было слышно. От всего этого становилось жутко, даже привыкшим к разнообразной жути волонтерам.
     – Нужно осмотреться, – решил Бармаглот.
     Услышал это предложение, Ванька-Каин подошел к своему КАМАЗу, засунул руки куда-то под днище, рывком вытянул хитро замаскированный железный ящик, из которого извлек два небольших автомата футуристического и крайне брутального вида и пару магазинов к ним.
     – Пойдешь, Крысолов? – спросил Каин.
     – Пойду.
     – С такой штукой когда-нибудь обращался?
     – Конкретно с такой – нет. Но я научусь, – пообещал Крысолов. – Я быстро учусь.
     – Тогда держи, – Каин вручил Крысолову один автомат.
     Крысолов покрутил оружие, посмотрел, где находится предохранитель, где затвор. Отстегнул магазин. Оттянул затвор, заглянул в патронник, отпустил, щелкнул пусковым крючком. Вернул магазин на место. Поглядел в коллиматорный прицел, прикинул вес, центровку. Каин посматривал на эти манипуляции одобрительно.
     – Импортная машинка? – полюбопытствовал Крысолов.
     – Отечественная. Выставочный образец.
     – Умеете вы выставка выставлять, – усмехнулся Крысолов. – Пошли.
     Город выглядел запущенным, как завшивленный бомж: обшарпанные стены, немытые, кое-где выбитые, окна, вытоптанные газоны; но, в общем-то, каких–то следов сражений или перестрелок не наблюдалось. Не было только людей. Собак, кошек, голубей, ворон и крыс тоже не было.
     – Все очень и очень подозрительно, – пробормотал Каин. – Я с таким впервые встречаюсь.
     – Даже моровое поветрие по-другому выглядит, – согласился Крысолов.
А потом Крысолов и Каин вышли к городскому парку. Жители города были здесь, наверное, все-все, не живые – мертвые и застывшие. Какой-то извращенный художник предал обнаженным телам извитые позы, закрепив скотчем на деревьях, столбах, подвесив между деревьями и столбами. Крови не было, не было расчлененки или разбросанных внутренностей. Только тела, белые и закоченевшие: мужчины, женщины, старики и старушки, мальчики и девочки, младенцы. Словно какой-то всемогущий маг мановением волшебной палочки собрал горожан в этом парке, заставил их раздеться донага, заставил танцевать нелепый ломаный танец, а засим последовал новый взмах палочки и все застыли.
     Одним телам были приданы позы танцовщиков, другие летели, подвешенные между деревьями на тросах. Некоторые предавались любви, а кто–то убивал себе подобных. Из трупов была сложена целая летопись человеческих дел, повествование о радостях и скорбях, о чести и бесчестьях. Это можно было бы назвать эстетически красивым, это относилось к произведениям изящного искусства. 
     На телах не было ран. Трудно было определить причину смерти. Возможно, людей отравили каким-то молниеносным ядом, а потом изощренно надругались над телами.
     – Босх, – проговорил Крысолов. – И придут алаписы с песьими главами, в полях младенчики поползут, как смерть…
     – Что? – переспросил Ванька–Каин.
     – Босх. Картины Босха помнишь? Сотворивший это был эстетом. Это не просто глумление над телами, это художественная инсталляция, акт творческого осмысления смерти. Художественное творение, нетленка. Посмотри, здесь все наполнено эстетизмом: никакой грязи, никакого дерьма. Застывший танец, скульптура. Только скульптура из некогда живых людей. Живая, одухотворенная смерть и застывшая бездуховная жизнь одновременно. Мы с тобой в аду, Каин. Ниже упасть уже нельзя или подняться выше в искусстве смерти.
     Подошли остальные волонтеры. Подошел Бармаглот.
     – Здесь труп Мазды, – сообщил он, разглядывая тела.
     – Ангел тоже здесь, – сказал другой волонтер, – вон, на дереве враскорячку весит.
     – Выходит, все полевые командиры сложили головы, – подвел итог Бармаглот. – Тогда чья это работа?
     – Третья сила, – решил Каин. – Когда в войне присутствуют несколько сил, они иногда замысловато складываются.
     – Да, – горько усмехнулся Крысолов. – У войны есть свои законы Ньютона.
Крысолов боялся наткнуться на тело юного Мазды, с внутренним напряжением выискивал знакомые черты среди этих развешенных трупов, но к своему облегчению не нашел. Может быть, просто плохо искал.
     – Поехали, – решил Бармаглот. – Мертвым не нужна гуманитарная помощь.
     Город покидали в абсолютном молчании.

     На полдороге к Авалонску автоколонна вдруг остановилась. Сначала резко затормозил грузовик во главе колонны. Потом другой съехал на обочину. Волонтеры выбирались из кабин, не говоря ни слова; в напряженном молчании доставали из тайников всевозможное оружие, вешали на плечи рюкзаки.
     – Уходите? – без удивления спросил Бармаглот.
     – Уходим, – за всех ответил Ванька–Каин. – Если здесь появилась третья сила, то нужен кто–то третий, чтобы ее обуздать.
     – Значит, все–таки определились, – решил Бармаглот. – Нашли сторону в этой войне, нашли свою линию фронта и решили воевать.
     – Не в первый раз. И здесь не фронт, здесь фронтир.
     – А ты, Крысолов? – Бармаглот взглянул на Крысолова.
     – Я не воин, я Крысолов.
     – Это чему-то мешает?
     – Я истребляю крыс, но не людей.
     – Тот скульптор не является человеком, – возразил Каин.
     – Увы, это все же человек. Может, в нем есть что-то демоническое, что-то от абсолютного зла, но абсолютное зло – порождение человечества. Нет, – подумав, решил Крысолов. – Не пойду. Война за справедливость приносит так мало справедливости и так много боли….
     – Ну как хочешь, – беззлобно произнес Бармаглот. – Вам, сударь, теперь в Авалонск. Там тепло, там яблоки. Можешь забрать грузовик Каина, оставишь его там на стоянке, когда-нибудь мы его заберем.
     – А ты, Бармаглот, с нами? – спросил один из волонтеров.
     – С вами, – коротко ответил предводитель волонтеров…

     Все дороги ведут в Авалонск! Это стало понятным с первого взгляда.
«Авалонск», – режущими глаз световыми надписями играли придорожные билборды. «Вы въезжаете в Авалонск»,– сообщали дорожные указатели. «Да здравствует Авалонск!», – неслось из репродуктора радиоприемника, после чего парочка рэп-музыкантов ритмическим речитативом поведали, почему прекрасен Авалонск и почему он первый город на Земле.
     Территория хаоса закончилась, началась территория обихоженности, окультуривания и победы над дикостью природы.
     Уже на подъездах к городу дикий и запущенный пейзаж сменился уютными картинками успеха. Вместо заросших бурьянами полей по сторонам дороги высились теплицы с зеленеющими в недрах огурцами и помидорами. Кое–где в теплицах колосились бананы.
     Сады пошли с невысокими и высокопродуктивными деревьями, пруды, в коих плескалась разжиревшая от комбикорма форель. На огороженных электрифицированной проволокой пастбищах прогуливались мясистые коровы, которых можно было пускать на бифштекс без всякой предварительной обработки. А в изолированных от всякой свинской чумы свинофермах нагуливали тающий во рту бекон бройлерные свиньи.
Все дороги ведут в Авалонск.
      «Да здравствует, Авалонск, центр свободы, успеха и толерантности, оазис посредине моря гнева».
      «КАМАЗ въехал на высокую дорожную эстакаду, повернул налево, потом направо и уперся в шлагбаум. Таможенный пост. Здесь бесконечными рядами тянулись пакгаузы, стояли грузовики всех марок и расцветок.
     Человек в форменной одежде появился перед кабиной и энергичными взмахами полосатого жезла стал указывать место, где следует остановить машину. Крысолов отогнал машину в указанное место, заглушил мотор, выбрался из кабины.
     К первому таможеннику добавился второй, с толстенной папкой в руках.
     – Так-так, – неприязненно пробурчал таможенник. – Опять волонтёры с гуманитарной помощью. Сколько раз вам говорить: не нуждаемся.
     – А те, кто воюет, нуждается, – немного резко возразил Крысолов.
     – О них мы сами позаботимся, – отрезал таможенник. – Документы на груз.
Крысолов протянул накладную.
     – Так… –  брезгливо процедил таможенник, разглядывая бумаги. –  Эти продукты запрещены в нашем городе.
     – Причина? – удивился Крысолов.
     – Пшеничная мука содержит вредный для здоровья глютен. На соли и сахаре не указан способ безопасного применения, а лекарства не имеют соответствующего сертификата.
     – И что теперь мне делать?
     – Обратно везите, может кому–то в том же Дите понадобится.
     – Обратно, – ужаснулся Крысолов, – столько проехать, чтобы назад везти.
     – Да продай ты эту муку кому-нибудь, – смилостивился второй таможенник. – Хочешь, я тебе покупателей найду.
     – Хочу, – признался Крысолов.
     – Десять процентов нам, и через пару часов будешь с деньгами.
     – Решено.
     Таможенники расслабились, уже не выглядели непоколебимыми стражами закона. Тот, что помоложе даже снизошел до беседы – хотелось ему рассказать про житье-бытье, про удачные моменты этого житья и о счастье своем поведать, о счастливой возможности проживать в лучшем городе Земли.
     – …Еще несколько лет назад здесь было так же, как и везде: война, разруха, а потом, как под внешнее управление легли, жизнь налаживаться стала. Гуманитарная помощь со всех концов земли повезли, прочие ништяки.
     – На войне поднялись? – пришел к выводу Крысолов.
     – На ней. Ну есть же поговорка: кому война, а кому мать родна. Нам от этой войны только польза.
     – Да кто бы сомневался. А еще вопрос, чем вам моя мука с глютеном не угодила?
     – Ты же слышал, – набычился второй таможенник. – Глютен вреден для здоровья, как и казеин, нитраты и пальмовое масло. Все что вредно, у нас запрещено.
     – Тогда что вы едите в вашем Авалонске?
     Таможенники смилостивились и показали разрешенные законом продукты питания, привезенные другими гуманитарными конвоями. Крысолов зачерпнул из мешка белые невесомые гранулы, заменяющие муку, крупу и макаронные изделия, попробовал на вкус приготовленные из этих гранул белые брикеты и пришел к неожиданному выводу:
     – Так ведь это пенопласт!
     – Нет, это разрешенный продукт питания, которые не содержит генетически модифицированные организмы, глютен, аллергены, канцерогены и вредные микроорганизмы.
     – По-моему, питательных веществ он тоже не содержит, – заключил Крысолов.
Машину определили в отстойник, а Крысолову выдали временный пропуск и отпустили в город.
     Авалонск был красив, чист, опрятен, был похожим на слащавую картину, старательно выписанную опытным ведутистом. Здесь все было в точку, все гармонично. Ухоженная старина здесь соседствовала с холодным конструктивизмом, модерн с барокко. Площади ровные, дороги новые, даже на тротуарах имелись дорожная разметка, светофоры и ограничивающие скорость пешеходов знаки. И все люди счастливо улыбались.
     – Ну, крыс здесь не будет, – решил Крысолов вслух. – С гигиеной здесь все в порядке, а от безглютенового продукта крысы просто околеют.
К его великому разочарованию в городе действовал и сухой закон, а за курение в общественном месте можно было схлопотать нешуточный штраф.
     – А какое место не является общественным? – Крысолов набрался наглости и спросил первого подвернувшегося патрульного постового.
     – Где нет никого, – ответил постовой. – Но ваше присутствие сразу же делает это место общественным.
     – Значит, необщественных мест в этом городе нет, – заключил Крысолов. – Некуда антиобщественному элементу податься.
Но потом – вот чудо! – Крысолов увидел свой портрет на вывеске.
     – Культурно-досуговый центр «Гамельнский крысолов», – прочитал он. – Чудны дела твои, Господи.
     Это открытие вызвало двойственные ощущения. Вроде бы и приятно видеть свой портрет на фреске в три этажа, написанный в стиле мурализма.  Но с другой – и ты на портрете сам на себя не похож: выпучен и перекошен, словно страдаешь многодневным запором, да и что-то имени тебя так похоже на посмертный саркофаг.
«А вдруг здесь наливают бродячим крысоловам», – подумал Крысолов и вошел в культурно–досуговый центр имени себя.
     Нет, здесь не наливали. Здесь в просторном фойе собралась внушительная толпа молодого люда с транспарантами, вымпелами и флажками. Толпа галдела, скандировала какие-то рэповские речевки, смеялась и веселилась.
     – А чо вы тут делаете? – выбирая наидебильнейшую интонацию, спросил Крысолов.
     – Как что, дядя? – к Крысолову повернулась смазливая, но чрезмерно накрашенная девчонка. – Мы наш нравственный ориентир встречаем.
     – Нравственный ориентир? – удивился Крысолов.
     – Ну да, ну да. Сейчас придет и направление укажет.
     – Так это человек?
     – Конечно. Сейчас!!! – и девчонка пронзительно завизжала. Заверещали и остальные, размахивая флагами, транспарантами, вымпелами.
     В помещение вошла длинноногая блондинка в черном брючном костюме. Блондинку сопровождали дюжие амбалы в серых костюмах и темных очках. Толпа неистовствовала, толпа верещала. Некоторые наиболее экзальтированные люди от перевозбуждения теряли сознания и валились под ноги.
     Крысолов гадал, пытаясь распознать в этой девице одну из современных «звезд», на короткий миг вспыхивающих на медийном небосводе и быстро гаснущих, но ничего у него не получалось.
     – Это известная певица? – спросил он свою юную соседку.
     – Нет, это нравственный ориентир, – ответила девушка и посмотрела на Крысолова как на полоумного.
     – И не звезда ток-шоу?
     – В ток-шоу она участвует, но прежде всего она наш нравственный ориентир.
     – Она ведет целомудренный образ жизни, исцеляет возложением рук?
     – Да чего вы, дядя, издеваетесь? Она наш нравственный ориентир. Для этого не нужно вести целомудренный образ жизни и исцелять.
Нравственный ориентир между тем раздавала автографы и улыбки, протягивала ручку для истовых лобызаний, в ответ принимала цветы и маленьких плюшевых кроликов.
     – А как я определю, что именно она ваш нравственный ориентир? – не отставал Крысолов.
     – Смотри, дядя, – девушка начала терять терпение. – У нашего нравственного ориентира на лацкане значок нравственного ориентира, а на спине большой знак…
В это время нравственный ориентир повернулась к Крысолову спиной, и он увидел желтый мальтийский крест, выполненный светоотражающими красками, начинающийся от воротника нравственного ориентира и заканчивающийся на упругих ягодицах.
     – …Вот по этому знаку мы ориентируемся на наш нравственный ориентир.
     – И все?!
     – А разве этого мало?
     – А если я себе такой крест прицеплю?
     – Ты откуда такой взялся, дядя? – возмутилась девушка. – Для начала тебе нужно поступить на факультет нравственного ориентирования, чтобы ориентироваться в нравственности. А учеба огромных денег стоит. Потом сдать сложнейшие экзамены. Бакалавриат, магистратура, аспирантура и нравственная ординатура.
     – И потом кем ты работаешь?
     – Ты не работаешь, ты служишь нравственным ориентиром.
Крысолов задумался, сильно задумался. Новая ценностная система как–то не вписывалась в его собственную систему ценностей.
     – То есть, если я закончу все эти учебные заведения, я могу стать нравственным ориентиром?
Теперь настала очередь задуматься девушке.
     – Наверное, так можно, – решила она. – Но это очень дорого.
     – Ладно, – махнул рукой Крысолов. – А как у вас обстоят дела с прочими ориентирами? Как вы ориентируетесь в вечно меняющемся мире?
     – Есть духовные ориентиры. На духовные ориентиры учиться дешевле. Есть вариант высокодуховный гражданин города, там можно просто дистанционные курсы пройти. У нас все такие курсы прошли.
     – Даже он? – Крысолов указал на молодого человека, неопрятно одетого, явно пьяного или укуренного. Молодой человек тряс головой, смеялся, пускал слюни и портил воздух.
     – Вы чего? – шепотом возмутилась девушка. – Это наш жизненный эталон!
     – Эталон чего?
     – Эталон всего в этой жизни. По статусу он только слегка отстает от нравственного ориентира.
     – Выучился на соответствующем факультете? – догадался Крысолов.
     – Да. Факультет жизненного эталонирования.
     – Откуда ты взялся такой непонятливый? – на Крысолова наехал один из парней.
     – Почему ничего не знаешь и с вопросами пристаешь?
     Нравственный ориентир тем временем пошла по лестнице на второй этаж. Толпа молодых людей, весело распевая песенки, устремилась следом. Крысолову вдруг вспомнилось, что подобное он видел. Так весело поют, стучат в барабаны и стремятся за своим гуру разудалые кришнаиты.
     – Так откуда ты взялся, дядя? – продолжал наезжать на Крысолова молодой человек.
     – Я волонтер. Приехал с гуманитарной помощью.
     – И чего такие вопросы задаешь?
     – Любопытно.
     – Много любопытствующих к нам в последнее время лезет.
     – А мне ваше лицо почему-то знакомо, – решила девушка. – Откуда я вас знаю?
     – Это Крысолов, – прошептал кто-то.
     Это слово вдруг пошло по толпе девятым валом: Крысолов, Крысолов, Крысолов...
     Толпа заколыхалась, замерла. Несколько сотен лиц повернулись к Крысолову и устремили внимательные и испуганные взгляды. Даже нравственный ориентир вдруг потеряла все ориентиры, утратила шик и блеск, потускнела. Растерялись и телохранители нравственного ориентира.
По правде, растерялся и Крысолов. Ну вот чего они вдруг утратили свой кришнаитский экстаз, чего замерли, чего смотрят? Игра в гляделки продолжалась несколько минут. Первым сдался Крысолов. Из своего богатого жизненного опыта он знал, что игры взглядов не сулят ничего хорошего, особенно ему, Крысолову.
     – Да ну вас, нафиг! – махнул рукой и покинул культурно-досуговый центр имени себя…
     Неподалеку от культурно-досугового центра имени Крысолова Крысолов нашел учреждение общественного питания. Дать определенное название этому холодному залу, похожему на стоматологический кабинет, Крысолов не смог: до ресторана не дотягивает, на закусочную не похоже, для кафе слишком неуютно. Но имелись официанты, снующие туда-сюда по освещенному резким ртутным светом помещению.
     Кормили здесь чем-то высокополезным и безглютеновым, но на вид безвкусным: не еда – корм для человеков. Разве что апельсиновый сок выжимали прямо на глазах из свежих апельсинов. И на том спасибо.
     Прочие посетители быстро поглощали корм, запивали соком и так же быстро убегали. Никто ни с кем не разговаривал, никто сюда не заходил просто посидеть, о жизни поговорить.
     Крысолов выбрал свободный столик. Столик был полностью металлическим с полированной столешницей из нержавеющей стали, стул тоже был цельнометаллический и неподъемный. Сев за стол, Крысолов позвал официантку. Подошла женщина неопределенных лет, принесла меню.
     – Суп «Кибуру», – вслух прочитал Крысолов. – Суп «Менако», борщ «Авалонский».
Название первых блюд Крысолову ничего не говорили. Вторые блюда тоже не вызывали никаких ассоциаций, а «Авалонский кофе» без танинов и кофеинов пить не хотелось.
     – Принесите мне это, – Крысолов отчеркнул ногтем первое попавшееся название блюда, – и вот это. Ну и апельсиновый сок.
Спустя пять минут официантка принесла глубокую тарелку с розовым клейстером и мелкую тарелку с синим желе и белыми кубиками. Вкусом еда от клейстера тоже не отличалась.
     – Это здоровая пища, – окрысилась официантка, видя безрадостную реакцию Крысолова. – Ее ВОЗ рекомендует, как защиту от всех форм атипичного гриппа.
Прошипела и ушла. Крысолов остался ковыряться в тарелках.
     – Свободно? – спросил Крысолова опрятного вида старичок.
     – Да, присаживайтесь.
     Старичок угнездился напротив Крысолова.
     – Вижу, не местный, – отметил словоохотливый старичок.
     – Не местный.
     – Из волонтеров?
     – Из них.
     – Вы не удивляйтесь, волонтеров у нас за километр видать, – заверил старичок. – Не нравится вам наша еда.
     – Не нравится, – признал Крысолов.
     – Это с непривычки. Скоро этой пищей будут питаться во всем мире, уж поверьте.
     – Верю, – согласился Крысолов.
     – Так что привыкайте…
     – Буду стараться.
     – Да уж, постарайтесь. Прогресс, знаете ли, не остановить. Я вот постарше вас буду, и за свою долгую жизнь видел, как меняется мир, а меняется он всегда в лучшую сторону. А сейчас в нашем Авалонске наступил золотой век: преступности нет, кругом порядок, пища только здоровая, без глютена и пальмового масла…
     – Только жители Дикого поля этого не знают.
     – Дураки потому что, отсталые совки с промытыми мозгами. Ничего, скоро и до них доберемся и порядку научим…
     «Какой-то небогатый у меня выбор, – подумал Крысолов, выходя из кафе. – Или война или вот такая здоровая пища»…

     Нет,  в принципе Авалонске было неплохо. Крысолов за свою длинную жизнь побывал во многих городах, причем по несколько раз в разные исторические этапы, так что мог видеть и развитие и угасание.  Развитие иногда сопровождалось резней, угасание не меньшей резней. В этом плане Авалонск был достаточно комфортен. Резня в нем не намечалась, и если бы ни некоторые нюансы, здесь можно было поселиться и остаться доживать свои бесконечные дни.
     Один из некоторых нюансов Крысолов встретил на улице среди частных подворий.
     Большая группа бальзаковских и постбальзаковских женщин, численностью в полтора десятка человек, заполнила улицу, что-то наблюдая, обсуждая и жестикулируя. Крысолов вынужденно вклинился в эту толпу и увидел, что являлось центром всеобщего внимания. Женщины обступили песочницу, в которой копошились три малыша. Головы малышей защищали шлемы, торсы – оранжевые спас-жилеты, на ногах были тяжелые ортопедические ботиночки. На одного ребеночка был надет еще и противогаз. Над детьми стояли четыре женщины в белых халатах и внимательно наблюдали за действиями детей. А дети лепили куличики при помощи совочков и пластиковых ведерок.
     – Неправильно делаешь, Артемчик, – произнесла одна из женщин в халате, обращаясь к ребеночку в противогазе. – Куличики лепят слева направо, а уж потом справа налево.
     – Какая разница? – удивился Крысолов, чем привлек внимание женщин без халатов.
     – Как какая разница?! – возмутилась одна из женщин без халата. – Здесь все по науке. Это раньше мы детей выращивали бессистемно, а сейчас кругом нужна система.
     – А это тетка кто, доктор? – наивно спросил Крысолов.
     – Нет, это дипломированный специалист по строительству детских куличиков слева направо.
     – А справа налево?
     – Это другая женщина.
     – А две другие?
     – Педагог-психолог. Она учит правильно психовать. А вторая – реаниматолог, на всякий пожарный.
     Ребенок в противогазе вдруг пошевелился и встал на ноги.
     – Он встал на ноги! – дружно восхитились и умилились бальзаковские и постбальзаковские женщины и зааплодировали.
     Тяжелый шлем перевесил ребеночка, он упал и встал на голову. Тут же в дело вступили психологи и реаниматолог.
     – Ой, ой, ой! – запричитали бальзаковские тетки.
     – Все в порядке, – осмотрев ребенка, заключила реаниматолог. – Нужно только грузики на ножки прикрепить, или специальные ортопедические костылики.
     – Ну вы, дамы, и даете! – восхитился Крысолов.
     – А вы, собственно говоря, кто  такой? – с подозрением вопросила одна из дам и уставилась на Крысолова, поблескивая толстыми стеклами очков.
     – Я, собственно говоря, прохожий?
     – И что вы здесь делаете, прохожий? Надобно полицию вызвать проверить.
     – Это Крысолов, – вдруг пискнула одна из женщин.
     Крысолов ожидал, конечно, какой-то реакции на это открытие, но, что она будет такой бурной, предположить не мог. Бальзаковские и постбальзаковские женщины, а также дамы в белых халатах и даже младенцы вдруг дружно завопили, заверещали и разбежались. Кто-то убежал по улице, некоторые заскочили во дворы, а пара наиболее бойких старушек перелезли во дворы через заборы.
     – Бабы, вы чего? – запоздало спросил Крысолов. – Бабы, ребенка забыли.
     В песочнице остался лежать позабытый всеми ребеночек. Ребеночек катался, пытаясь встать на ноги, но тяжелый шлем и спас-жилет не позволяли это сделать.
     – Твою ж мать! – отчетливо выругался ребенок, снимая с головы шлем и противогаз.
     Удивленный Крысолов повторил реплику слово в слово.
Ребенок освободился от шлема, от жилета, стал расшнуровывать ботинки. Из-под тяжелого облачения показался остролицый пацаненок, далеко не младенческого возраста.
     – Сколько тебе лет, деточка? – спросил Крысолов.
     – Зимой четырнадцать будет.
     – И как же ты докатился до жизни такой?
     – Да кто меня спрашивал? Видите, я как-то ростом не вышел. Не карлик, просто родители у меня маленькие. Ну вот все соседи, тети-дяди, учителя, воспитатели и руководители хоровых кружков решили обо мне заботиться, и вырастить из меня по-настоящему духовную личность.
     – Куличики учат лепить?
     – Куличики, – подтвердил мальчик. – У вас закурить есть?
Крысолов вначале заколебался, но посмотрев на вспотевшую и разозленную жертву благодетельства, сжалился и угостил мальчика сигаретой.
     – А вы Крысолов? – спросил мальчик.
     – Крысолов.
     – А я Артем.
     – Приятно познакомиться.
     Они пожали друг другу руки.
     – Знаешь, Крысолов, – посоветовал юный Артем, переходя на «ты». – Вали ты из Авалонска. А то и тебя заставят куличики лепить…

     Крысолов так и поступил. Он вернулся к таможне, Воспользовавшись беспечностью служащих, угнал КАМАЗ, сбил шлагбаум и направился прочь из Авалонска, обратно в Дикое поле.
     Мерно гудел двигатель. Крысолов крутил баранку, насвистывал пошленькую дорожную песенку из репертуара Сергея Шнурова, а из радиоприемника несся разудалый рэп, восхваляющий прекрасный город Авалонск.
     В кузове КАМАЗа лежал непроданный груз. В Авалонске этот груз никому не понадобился – кому нужна эта насыщенная вредным глютеном мука. А жителям Дикого поля плевать на вредность или безвредность того или иного продукта. Они просто хотят есть, к тому же из насыщенной глютеном муки получается отличный и ароматный хлеб.
     Крысолов гнал машину обратно, надеясь найти Бармаглота и его банду.
     «Ну и ладно, что откажусь от своеобычного нейтралитета, – были же в моей бесконечной жизни моменты, когда приходилось выбирать ту или иную сторону. Воевать придется? Буду воевать. Алаписы, говорите, да пусть будут алаписы. Убить могут? Так ведь жизнь иногда заканчивается».
     На обочине дороги стояла одинокая женщина. Она подняла руку при виде КАМАЗа Крысолова. «Храбрая, однако, – подумал Крысолов, – тормозить попутные машины на Муравском шляхе может только безумец».
     – Вам куда, мадам? – спросил Крысолов, останавливая фуру перед женщиной.
     – Куда-нибудь.
     – Нам по пути, я тоже еду куда-нибудь. Садитесь.
     Блондинка. Хорошенькая и почему-то знакомая.
     – Мадам…
     – Мадемуазель.
     – Хорошо, мадемуазель. Где я мог я вас видеть?
     – В Авалонске. Вы тогда, господин Гамельнский Крысолов, такого шуму наделали в культурном центре вашего имени.
     – Нравственный ориентир!
     – Мне не нравится эта должность.
     – Сбежала из Авалонска, – констатировал Крысолов, переходя на «ты». – Устала от ответственности?
     – Устала от тупости.
     – А теперь куда?
     – Лишь бы куда. Туда в Дикое поле.
     – Не лучший вариант.
     – Сам-то тоже из Авалонска сбежал, – усмехнулась нравственный ориентир.
     – Мне привычно.
     – Я тоже привыкну.
     – Как зовут бывшего нравственного ориентира.
     – Эвридика, – представилась блондинка.
     – Смешно, – грустно усмехнулся Крысолов. – В этой сказке все идет как-то наоборот, как-то не так… Да, а когда в жизни шло как-то так?..
Они замолчали. За окном проплывал осенний пейзаж: пожелтевшие деревья, бурые поля неубранных стеблей кукурузы. Иногда из-за деревьев проглядывали остовы сожженных строений. «Война почему-то гармонирует с осенью, хотя умирать мерзко в любые сезоны».
     – У вас что-то стучит в кузове, – вдруг сообщила попутчица.
     Крысолов прислушался. Действительно, сквозь мерный рокот двигателя откуда-то сзади раздавался стук.
     Он остановил машину, выбрался из кабины. Прислушался. Стук повторился, с работой двигателя он никак не соотносился.
    Гамельнский Крысолов отстегнул тент крытого кузова, заглянул туда и отшатнулся в сторону. Из полумрака на него смотрели человеческие глаза, много глаз, а потом из недр кузова на свет полезли молодые люди. Много молодых людей.
     Молодые мужчины, юноши, мальчики.
     Эвридика зашлась веселым смехом:
     – Да, Крысолов, ты верен себе!
     – Вы что здесь делаете?
     – Здрасти, дядя Крысолов, – поздоровался с Крысоловом малорослый Артем.
     – И ты здесь, – разозлился Крысолов. – Куда вы собрались?
     – Главное, не куда, – ответил кто-то из молодых людей. – Главное, откуда.
     Крысолов устало махнул рукой, и отошел от грузовика. За свою продолжительную жизнь он пришел к одному, опровергающему традиции выводу: времени нет, есть только циклы – череда бесконечных повторений. Это уже было и в очередной раз повторилось. Не его вина, что он стал крысоловом, а уж тем более не его вина, что все повторяется раз за разом.
     – Здесь вы можете найти смерть, – пробормотал Крысолов.
     – Тлен без смерти ничуть не лучше, – возразила Эвридика. – Вези нас, Крысолов. А что с нами будет, решат судьба и время.
Вечером, съехав с дорожной насыпи в осыпающуюся рощу, они разбили лагерь. Развели костер. Среди мешков с мукой и сахаром нашлись коробки с консервами. Так что сытный ужин был им обеспечен.
     Крысолов приготовлением ужина не занимался, его юные и неожиданные пассажиры сделали все сами. Он только молчал, смотрел, курил, размышлял. Мысли в голове скакали от темы к теме, не приводя к конкретным выводам. Просто бессмысленный сумбур, обрывки вековечных воспоминаний и потерянных решений.
     Небо прояснилось, и на небе вдруг засияли огромные осенние звезды, складывающиеся в созвездия – в эти фигуры древних, богов, царей и героев.
     Где-то вдалеке слышался гул канонады
Под боком у Крысолова кто-то зашевелился. Крысолов оторвался от созерцания звезд и посмотрел вниз. К его боку пристроился юный малорослый Артем:
     – На, – коротко бросил мальчик, протягивая какой-то продолговатый предмет.
     – Что это?
     – Дудочка. Какой крысолов без дудочки. Сыграй нам что-нибудь, Крысолов…

Тришка, Бархотка, Анфим-епископ, Гаврила Кремнев, Осип Шор* - легендарные разбойники;

Ахрим Ариманов*, позывной: Мазда – Ахцрамазда – добрый безначальный бог в зороастризме; Ариман (Ахриман) – олицетворение зла в зороастризме;

Гавриил Михайлов* - аллюзия на архангелов Гавриила и Михаила;

Авалонск – Авалон, остров блаженных;

Майрановск*,- Григорий Майрановский, руководитель токсикологической лаборатории, где проводились эксперименты на людях;

Тофановск* - госпожа Тофана, известная отравительница 17-18 веков;

Дит*, - город в Аду по Данте;

Злые щели*- место в Аду;

Аскалаб* - садовник в Аиде;