ПАМЯТИ ВОВ.
СУДЬБЫ ЗАГОГУЛИНА…
Он всё сидел на пороге заколоченного дома, не решаясь встать и что-то сделать. Лишь тяжко вздыхал: «Пришёл, называется, с войны. Вернулся. К кому? Где они все? Почему письма не приходили давно? И на мои не было ответов…»
– Николай? Рогов, ты что ль?..
Удивлённый голос привёл в чувство, заставил раскрыть глаза, поднять низко опущенную голову, посмотреть на говорящего. Еле узнал. Сам удивился до хрипоты.
– Силуян? Глазам не верю. Где твои волосы?..
С трудом встал с отсыревшего крыльца, одёрнул машинально гимнастёрку, загнал складки за спину, расправил плечи и спустился во двор, подал руку потрясённому встречей односельчанину.
– Оглох, паря? Здравствуй, говорю! – почти крикнул.
– Здоров, не ори. Рад встрече! Где пропадал, герой? – порывисто обнял ручищами кузнеца, потискал, полапал, облобызал трижды, выбив обоюдные слёзы. – Не ожидал… Похоронка же была…
– Их тогда на всех слали. Бардак и ужас творился… – проворчал тихо, вытирая платком глаза. – Ранение тяжёлое было. Полгода по санбатам да по госпиталям. Своих не догнал, дальше шёл с другими. Не требовали пересылки, спасибо. Потом узнал, что мои почти все погибли, остатки сгинули в окружении. Во какую загогулину выписала судьбина…
– Писал своим? Потом, когда устроился?
– Конечно. Ответа не дождался. Объяснишь?..
Повёл к покосившейся лавке у рухнувшего заборчика, сели, закурили самосад.
– Душа не на месте. Говори, как есть, друг.
– Так, смотря с чего. Как ушёл? Так весёлого мало. Маруся твоя дитя недоношенное родила, через месяц помер. Мальчик был. Твоя мать через три месяца убралась – сгорела быстро. А отец не ужился со снохой, ругались они сильно. Чего не поделили, бог ведает, только ушёл он вскоре к Ульяне Матвеевне, Осип-то её погиб сразу, а она с детьми осталась четырьмя. Помогал поначалу по-дружески, захаживал, присматривал, потом и вовсе ушёл к ним. Зимой 43-го повезли зерно на мельницу, напали на них бандиты – гуляла тут банда чужая, долго не могли поймать. Отца твоего да Мишку Ульяниного и убили там.
– А Маруся с дочкой?
– Так к тому и веду. Когда убийство расследовали, наезжали сюда следователи всякие… Увёз такой молодец твою Машу с дочкой. Думали, на допрос, потом узнали, что сошлась она с ним, уехали куда-то вскоре – ему назначение пришло новое. На тебя-то похоронка как пришла, она и похоронила сразу. Бабы говорили, мол, окстись, жди, всякое бывает… Как отрезала: «Вдова я». И года траур не носила. Не писала никому, адреса не знаем. Так уж получается, что все твои на кладбище уж. Что делать будешь? Поедешь искать?
– Вынужден. Дочь с чужим растёт – не по-людски это. Заберу, сам буду воспитывать.
Когда возвращался ни с чем в деревню, встретил на лесной просеке мальчонку лет семи: худой, оборванный, с всклокоченными светлыми волосами и потухшими глазами.
– Здоров, солдат. Куда путь налегке да босой держишь? – протянул крепкую ладонь, дождался робкой лапки ребёнка. – Я Николай Рогов. Живу тут недалече, в Аксёновке. А тебя что-то не припомню. Ты чей, паря?
– Ничей я. Зовут Борькой. Фамилия Иванов, но её такую в приюте записали. Сам не помню. Из эвакопоезда выкинула мамка, когда бомбить начали. Потом нас всех уцелевших собрали и повезли в детдом. Долго везли, в Башкирию аж. Мне там не понравилось. Как подрос, так и дал стрекача.
Грустное дитя тихо бормотало, не поднимая головы, растерянно елозя босой ногой по подсохшей тропинке.
– Понятно. Голоден? Хотя, что спрашиваю, правда?
Оглянулся, увидел невдалеке два камня на обочине, поманил ребёнка за собой.
– Привал, боец. Заслуженный отдых и пища полагается после трудного и долгого марша. Не возражаешь? И я устал. Перекусишь со мной?
Когда мальчонка кивнул, покраснев ушками, усадил его на малый камушек, развязал походный мешок, достал полотенце и флягу с водой.
– Ну, умыться и руки помыть с дороги?
Поливал струйкой в подставленные грязные ладошки горемыки, подал кусок мыла хозяйственного, потом помог справиться с длинным полотенцем.
– Порядок, сейчас твои вихры призовём к порядку…
Вытряхнул последние капли на ладонь, пригладил мальчишечью голову.
– Сойдёт. Почти по форме. Чуток остричь и не придерётся начальство.
Шутя и заговаривая смущённого мальца, разложил на камень полотенце, выложил нехитрые запасы, со дна рюкзака осторожно извлёк закрытый плоский котелок с горячим ещё супом – в городе в столовой купил.
– Так… Газетку себе на колени постели-ка… Молодчина. Теперь держи бадейку за ручку… Вот и ложка тебе. Налегай, малой. Медленно. Пусть живот привыкает к горячему. Давно домашнее не ел? – услышав стеснительное «три дня», кивнул. – Везло, значит. Мы на фронте по неделе сидели на сухпае. Он, суп-то, очень нужен организму, понимаешь? Хлеб тоже. Ешь, не кусочничай. Кус, хлёб, опять кус…
Отрезал ещё хлеба, достал большую банку тушёнки, солёный огурец в бумажке.
– На-ко вот… Посоли душу…
Пока мальчик старательно ел, не поднимая светлой головы, Николай всё решил. Подождал, когда ложка уже неохотно стала нырять в суп, тихо рассмеялся.
– Притормози… Устал… Потом доешь. На-ко, утрись. Вспотел, бедняга… Соврал ты мне чуток, Боря, – когда тот вскинул голову, вытаращив серые глаза, уточнил: – Дней пять голодал, не меньше. Голова кружится?
Мальчик мучительно покраснел и кивнул.
– Сейчас сон срубит быстро. Так…
Торопливо убрал всё в рюкзак, забросил за плечи, подхватил на руки обмякшее и обезножившее тельце мальчугана и пошёл домой.
– Спи. К себе отнесу. А там решим, что с тобой делать. Поспи, пацанчик…
– Николай! Здоров! – из переулка шёл Силуян, размахивая руками-кувалдами. – Нашёл?..
– Не ори. Тихо. Спит дитя.
– Нашёл дочку-то? – неслышно подошёл, удивлённо рассмотрел ребёнка, раскрыл рот. – Пацан! Не нашёл своих, стало быть… Да и где их теперь сыщешь… И то правда: мальчонка нужнее. Сын будет. Наследник и помощник…
– Размечтался, – ответил шёпотом. – На просеке встретил. Бродяжка. С приюта сбежал. Далече топал, пострелёнок. Пригреется ли? Прикипит ли? Иль опять сбежит?
– А ты скажи, что его папка. Что потерял семью в войну, эвакуировали впопыхах…
– Расспрошу сначала. Может, его семья выжила. Рано радуемся. Поживёт, глядишь, что вспомнит… Мал был тогда… Даже фамилию забыл…
– Сейчас все матери кинутся детей искать. Ты прав. Газеты будем читать. Авось, что вычитаем.
Николай с Борей зажили в доме, стали потихоньку его ремонтировать, разрабатывать огород, знакомиться с сельчанами, детьми, приезжими, среди которых мальчик высматривал знакомые лица. Не нашёл. И не вспомнил фамилии.
– А я вам рассаду огурцов принесла. Себе уж воткнула, остатки вам припасла.
Деликатно постучав в притолоку, за порогом стояла Фёкла, соседка через дом, девушка лет тридцати.
– Что ещё нужно, скажите, пробегу по сельчанам, найду и принесу.
– Спасибо, Свёкла, ты и так нам столько помогаешь… – хохотнув в седой ус, Николай забавлялся густым бурым румянцем во все щёки гостьи. – Кринка с простоквашей ещё стоит не оприходованная…
– Ладушки напеките. Сейчас пару яиц и плошку муки принесу!
Не успели воспротивиться, убежала, мелькнув пёстрой широкой юбкой!
– Влюбилась. Точно, – важно изрёк Борька.
– Думаешь? – Николай посмотрел на приёмыша. – Да ну… Так, по-соседски забегает…
– Нет: влюбилась. Замуж хочет. Деток. Своих… – тяжко вздохнул. – Дядька Коля… Ты, это, не стесняйся… Скажи, когда стану в тягость…
– С ума сошёл! И думать забудь! Ужель на волю захотелось? Не по нраву я тебе пришёлся? – вскинул седую голову, осуждающе посмотрел на поникшего мальчика. – Уйти хочешь?
– Нет.
– Тогда, больше не заикайся о таком. Полюбился ты мне. Будешь сыном? Хочешь?
Когда тот кивнул в ответ, похлопал ладонью рядом, дождался, пока сядет на лавку, ласково обнял за плечи.
– Вот и славно. Будем жить семьёй. Сделаем запрос по форме, если никто не отзовётся из твоей родни, усыновлю тебя по закону. Станешь Роговым Борисом Николаевичем. Не против?
Вместо ответа мальчик уткнулся со слезами в мужскую грудь.
Поцеловал в тёплую макушку, еле сдержав слёзы и сам.
– Сынок…
Первого сентября Рогова Бориса провожала в школу настоящая семья: отец – Рогов Николай Фомич, мама – Рогова Фёкла Ивановна, бабушка с дедушкой – родители Фёклы.
Николай не стал тянуть со сватовством: в тот же день, когда поговорили с сыном о девушке, и сделал предложение.
– Напекла оладушков, вот и ладушки. Будь женой и матерью, Фёклушка – люба ты нам обоим.
Расплакалась навзрыд, что и стало ответом: согласна.
Родители только рады были этому событию – уж не чаяли, когда дочь великовозрастная одумается и пойдёт замуж.
Судьба завернула новый виток. К свету и радости. К счастью.
Апрель 2019 г.
Репродукция с картины Кугача М. «После войны».
http://www.proza.ru/2019/04/13/1585