* * *
В сентябре дочка стала второклассницей, а я заведующей детским садом: прежняя заведующая, как принято говорить в таких случаях, пошла на повышение. Иван переселился в нашу с Катей квартиру, только перед полётами ночевал у себя на первом этаже. Свободного времени было совсем мало, и мы очень ценили тот час вечером, когда могли тихо посидеть рядышком, поговорить.
Иван часто вспоминал своего отца, вернувшегося с войны инвалидом: с осколком у самого сердца. Работал счетоводом, был мастером на все руки, построил дом и начал времянку, но не успел: сердце сдало. Ивану было одиннадцать, когда умер отец, Гале — тринадцать. Отец хотел, чтобы дети не разлетелись, когда вырастут, для этого и строил времянку — маленький домик из двух комнат. Его братья покрыли домик шифером, понемногу доделывали его изнутри, когда удавалось достать что-то из стройматериалов. Достроили времянку уже Иван с Валерой. Галя называла её «гостевым домиком», а всё их хозяйство с домом, садом и огородом — «имением».
Я, собравшись с духом и выбрав время, когда Катя ушла поиграть к подружке, рассказала мужу во всех подробностях о том, как прервались наши отношения с сёстрами Андрея. Мои родители, папина сестра, её сыновья — все считали, что мы с Катей должны навсегда забыть об этих людях. А я чувствовала что-то похожее на вину перед дочкой за то, что не получилось сохранить отношения с её родственниками.
- Ты их ненавидишь? — спросил Иван.
- Нет, конечно.
- Правильно, потому что ты не делала им зла. Ненавидят других за подлости, которые сами им сделали, а не за зло, которое от них получили. Поэтому Ольга и Вера тебя ненавидят и не хотят с тобой встречаться. Они физически не смогли выпустить деньги из рук, украли их у сироты. Неужели ты думаешь, что они бросятся с распростёртыми объятиями, когда ты придёшь к ним, нагруженная гостинцами?
Я не собиралась идти ни к Вере, ни к Ольге, да ещё нагрузившись гостинцами. Я отдавала себе отчёт, что любую мою попытку восстановить отношения они поймут как требование денег. Я заставила себя понять, что эти деньги для них дороже осиротевшей племянницы, дороже памяти брата, дороже совести — дороже всего. Но было очень больно за Катю, которую обокрали дважды: отняли не только деньги, но и двоюродных братьев и сестру.
Я у родителей одна. Родственников с маминой стороны немного: две её двоюродные сестры, но живут далеко — в Казахстане. У папиной сестры два сына, с которыми я росла. Старший — Костик — врач-окулист, как и его жена. Умные, очень порядочные люди, но у них нет детей и, скорее всего, не будет: обоим уже по тридцать шесть. У младшего — Володи — маленький сынишка, но отношения в семье не складываются, Володина жена не общается ни с кем из его родственников, дело явно идёт к разводу. Будет ли у моей дочери, когда она повзрослеет, родная душа? Когда не станет бабушки и дедушки, а потом и меня?
Ивана удивляло, что от зарплат у нас остаётся немало денег. Прикинули и решили, что летом вполне сможем поехать на юг, и не дикарями, а в дом отдыха. Катя предложила завести отдельный конверт и написать на нём: «деньги на путёвки». Так и сделали.
Меня беспокоил гражданский гардероб мужа, состоявший из нескольких пар джинсов, двух джинсовых и одной замшевой курток. Всё было куплено ещё в Афганистане и имело весьма потрёпанный вид. Поэтому очередь с торца универмага обрадовала: раз дают с торца, значит, что-то хорошее, вот бы тёплый свитерок Ивану ухватить. Оказалось — китайские женские кофты, тонкие, но тёплые, пуховые и расцветки чудесные: небесно-голубые, сиреневые, бирюзовые. Поставила в очередь Катю, а сама с её портфелем и сменной обувью побежала домой за деньгами. В руки давали по две кофты, но у нас-то с Катей четыре руки. Взяли мне, маме, свекрови и Гале. Если подсуетиться и отправить посылки завтра-послезавтра, то к новому году они точно придут.
Дома дочка разложила покупки на диване и любовалась. Едва Иван переступил порог, радостно затрещала о том, как мы стояли в очереди, и как выбирали кофточки, и какого цвета кому кофточку выбрали. Муж гладил её по головке и смотрел на меня растерянным взглядом.
После ужина, когда Катя пошла в комнату собирать портфель на завтра, Иван прижал мои руки к своему лицу и тихо сказал:
- Юлька, родная, я, наверное, заплачу. Бывшая до такого никогда бы и не додумалась: стоять в очереди на морозе за подарками моей матери и сестре.
По родителям, если честно, я сильно скучала. Их письма были радостью. Интересно рассказывала о своей жизни свекровь: как снимали последние яблоки, как по утрам опускались такие сильные туманы, что с крыльца было ворот не разглядеть, как Тихон подружился с рыжей кошечкой и приводит её в гости, угощает из своей миски.
Но одно письмо от родителей — получили его в середине декабря — надолго расстроило и навсегда отпечаталось в памяти.
Мама писала, что умер сосед из шестьдесят седьмой квартиры — дядя Вася Зуев, отец Юрки, убитого несколько лет назад в пьяной драке. Дядя Вася сильно пил, и причиной смерти стало «острое отравление этиловым спиртом». У его жены Тамары не нашлось денег даже на телеграмму в Норильск, куда после кулинарного училища завербовалась их дочь Марина, чтобы не видеть пьянок и драк отца.
Мама отправила телеграмму Марине, а потом зашла к знакомым в первый, второй и третий подъезды, рассказала о том, что случилось у Зуевых, и женщины отправились по соседям, чтобы собрать денег на похороны. В нашем подъезде деньги собирала дочь дяди Гриши Кира. Давали и по пять, и по десять рублей. В семьдесят восьмой дверь не открыли, хотя Кира звонила несколько раз и слышала, что в квартире работает телевизор и разговаривают дети. Поздно вечером дядя Гриша встретил возле дома мужа Нинки Виктора, тот выслушал его, достал из бумажника и дал три рубля.
Оказалось, что дядю Васю уже давно уволили из ЖЭКа, а две недели назад он пропил ковёр: Тамара пришла утром после ночной смены и увидела голую стену. Она показала соседкам синяки на плечах и на груди: три дня назад муж сильно избил её.
Собранных денег хватило на простой гроб и костюм, в котором похоронили дядю Васю. Для поминок всё принесли соседи: картошку, соленья, компоты. Полина Ивановна напекла блинов, муж Ирины Николай достал мороженой рыбы, мама её пожарила. Много помогала Ира: готовила, накрывала на стол, мыла посуду, тоже соседскую.
На следующий день после похорон Тамара получила телеграмму от дочери. В Норильске бушевала пурга, и Марина не смогла вылететь, но она обещала летом вернуться к матери.
Выплыла картина из раннего детства. Поздним вечером к нам прибежала плачущая Тамара с грудной Маринкой на руках, рядом перепуганный Юрка: пьяный дядя Вася избил их и выгнал из дома. Родители уложили Тамару с детьми на диване, а себе из шуб, пальто, одеял устроили постель на полу. Тамара ночевала и в шестьдесят пятой, и в семьдесят седьмой, и ещё у кого-то. Соседи говорили, что дядя Вася «гоняет» их, как напьётся. Вспоминала и его, и Юрку, быстро спившегося, опустившегося, так нелепо и страшно погибшего.
Когда пришёл муж, прочитала ему письмо, рассказала, что знала, о своих воронежских соседях Зуевых. Иван качал головой, мрачнел. Ему, как и мне, такая жизнь казалась дикой и непонятной.
Весной мужу присвоили звание майора. Вскоре Артак получил направление в академию — Гаспаряны уезжали в Москву. Расставание было тяжелым: мы с Ангинэ давно уже стали как сёстры. Вслед за Гаспарянами пришла и наша очередь паковать вещи: Ивана переводили в ГДР.