Беседка была увита девичьим виноградом, и оттого в ней всегда стоял зеленый полумрак. Сюда сваливали разный хлам, у стен лежали тележка, люлька от голубой коляски, откатавшей нас всех, хоть мы и не родственники, пыльные, пустые банки, доски, ящики, а посередине стоял круглый с вылинявшей клеенкой стол и несколько сомнительных стульев. Все лето мы втроем за ним резались в карты. «Пьяница», «акулина», «верю – не верю», «джокер» и «дурак», – и не скажешь, что в школе отличники.
В этот раз Вовка, в третий раз подряд проиграв мне в «верю – не верю», потянулся и заявил:
– Вообще-то, все это не по-настоящему.
– Да ладно! – отозвался Костик.
– Настоящая – это когда все по-взрослому, – парировал Вовка.
– Нам нельзя за деньги играть, мы же дети, – сказала я.
– Ты погоди. Не за деньги, – зашипел Вовка и потянул меня за рукав. – Слышьте, я вам такое расскажу! Только никому, ладно?
Мы пожали плечами.
– В-общем, встретил я вчера одного чувака в овраге. И он мне сказал, что с ним можно играть на желание. На самое заветное твое желание, поняли? Я пока не решаюсь.
– Вовик, ты вообще, что ли? За сараями только с извращенцами встретиться можно. Ты зачем с ними разговариваешь? – Костик фыркнул, выкатил из-под стола Вовкин мяч и, пиная, погнал его до калитки и дальше вдоль оврага на улицу.
Втихаря от пацанов я считала наш овраг волшебной страной, где все происходит не так, как в обычном мире. Не напрасно взрослые категорически запрещали нам к нему даже приближаться. Мы, конечно, лазили.
В овраге встречались громадные по ширине, но неглубокие ямы – следы динозавров, настоящие противотанковые ежи, хотя войны прошли стороной от этого места, крутые гребни песчаника высотой до самых верхушек деревьев, на которых можно было стоять и, повелевая ветром, извлекать музыку из волнующегося океана скрипучих ветел.
Одним словом, все, что имело отношение к оврагу, мне было крайне важно.
– Говори, – потребовала я от Вовки. – Никому не скажу.
– В общем, я полез за мячом – он через забор в овраг улетел. И вот. Нашел мячик как раз в яме от твоих динозавров, повернулся обратно и вижу: у забора, где я перелазил, дядька стоит. Такой маленький и в костюме из ромбиков, как у Арлекина. Только серых ромбиков, как забор. Я понимаю, что это бродяга и лучше драпать. В обход неохота, а что делать?
И тут он мне говорит – ты же Вова? Я такой – да, а вы кто? Он грит – Кирпичный я, рад познакомиться. А я ему – а почему Кирпичный? Он такой засмеялся и говорит, что зовут его так. Ну, я ему – а-а. Он мне – бэ, и засмеялся.
У меня от сердца отлегло, думаю, бандиты же не будут смеяться – они же сразу чик-чик и ты труп. Присмотрелся, а он в руках карты игральные держит. Опять думаю, очень это подозрительно. Овраг, дядька, карты. Говорю – можно вы подвинетесь, я тут через забор перелезу?
Он сел на корточки и говорит – перелазь. Но только, говорит, ответь мне на один вопрос. – На какой? – Тут у меня даже голос осип. Вдруг он мою жизнь потребует? Или мамину? Или…
А он такой – у тебя есть заветное желание? Я обалдел. Вот прям как джинн из сказки. А вдруг он волос из бороды выдернет и трах-тибидох? Ну, говорю, есть несколько. Вам сколько сказать? Он опять засмеялся и говорит – ты погоди, думаешь, я как Хоттабыч? Я обиделся – а что спрашиваете тогда и вообще я, наверное, пойду.
И тут он мне прямо в глаза посмотрел – страшно так, Ирк, не смейся. Я не смог взгляд отвести. И стал мне объяснять, что можно с ним в карты сыграть на самое заветное желание. Он слышал через забор, как мы играем. И если я соберусь, то нужно выйти в полночь к забору, посвистеть, и он придет.
Вовка закончил. Я помолчала, а потом и говорю:
– Классная история, я тебе даже поверила.
Вовка вскинулся:
– Не, ну, я так и знал. Больше ничего не буду рассказывать.
– Погоди. Прости, – попросила я. – Верю я тебе, – тут я сорвала, ну… Просто потому, что я даже обдумать не успела Вовкин рассказ!
– Вов, а что, он все-все желания может исполнить, если его обыграть? Даже самые сложные? Так мы ж его не обыграем!
– Во-от, тут самое главное, – объяснил Вовка. – Он сказал, что играть надо в «верю – не верю». То есть, это же чисто наудачу! То есть, может и повезти.
– А если проиграешь? – тихо спросила я.
– Говорит, просто уйдешь и все.
– Разве так бывает, чтобы просто так? Обычно там душу закладывают или в рабство угоняют. Ему какая выгода?
– Ну, вроде, если выиграет он, то попросит отдать какую-нибудь свою игрушку.
– Чего? – мы оба заржали. – Зачем ему наши игрушки?
– Ир, ну что ты – зачем, да зачем. Не знаю. Собирает, может. Или у него ребенок, а на игрушки денег нет. Или он с игрушкой заберет часть твоей души – ха-ха-ха!
Я подумала, что у меня самая дорогая игрушка – это меховой Тобик. Но есть желания, которые дороже даже Тобика.
Ба позвала меня чистить половики, и Вовка ушел. Я вешала половики по одному на веревки у забора и выбивала их хлопушкой.
Сначала мне нравилось смотреть на облачка пыли, которые медленно оседали в лучах солнышка. А потом стало очень грустно. Ведь у других детей мама с папой вместе живут, а у меня уже нет. И сейчас я в ссылке у бабушки, потому что родители разводятся. Они об этом мне сообщили как великую новость. А я все это уже два года слышу, хоть они и прикрывают дверь, когда выясняют отношения. И теперь я половики выбиваю как рабыня привязанная.
Я потащила очередной половик в дом и, проходя мимо беседки, заметила брошенные на столе карты. Когда я заносила домой пятый половик, то уже почти приняла решение. А когда ба буркнула, что я здоровая девка и раньше в этом возрасте замуж выдавали, то я уже точно собралась ночью пойти и поглядеть на этого картежника. Небось, никакого мужика и не было, вечно Вовка придумывает.
Остаток дня прошел нервно. Я ждала родителей, хоть они и не обещали меня забрать сегодня. Ни по маме, ни по папе по отдельности я не скучала, а скучала по тому времени, когда мы все были вместе, и было радостно. Не то, что сейчас. Я принялась машинально выдвигать и задвигать ящики в комоде и случайно увидела фонарик. Я взяла его, включила-выключила и поняла, что должно быть так, как предложил этот Кирпичный. Я должна попробовать хоть что-то серьезное в своей жизни сделать.
Втайне от ба я достала домашнее платье потеплее – красное в горох. Потом мы с ней смотрели телевизор: новости и какой-то фильм. Бабушку разморило в кресле, а я глядела на экран и вспоминала, что говорят взрослые, когда говорят быть осторожными. На всякий случай положила в карман платья ножницы, с ними увереннее.
В полдвенадцатого я чуть не заснула. Подскочила, растолкала бабушку:
– Тебе спать пора, ты же встаешь рано! – и ушла себе стелить.
Ба сказала, что утром будут сырники. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я с фонариком и будильником залезла под одеяло. Хорошо, что ба махнула рукой на немытые кастрюли, и тоже легла. Слышно было, как скрипят пружины на ее высокой кровати, а потом тихое бормотанье – ба молилась перед сном. Потом через окно слышался только шум ветел над оврагом и уханье сов. В первый раз тогда я подумала, что если ножницы не помогут, то бабушкина молитва точно должна.
Немного не дождавшись полуночи, я встала, надела платье, сунула фонарь и ножницы в карман и на цыпочках вышла из дома. Пришлось подождать, пока ветер расшумится, чтобы ба не услышала скрипучую дверь.
Во дворе пахло флоксами и звездами. Звездами – это одновременно как колодезная вода и как анютины глазки, если уткнуться в них носом, хоть мне никто и не верит. Но сейчас не до звезд.
Я подошла к забору, набрала в грудь воздуха и поняла, что я так и не научилась свистеть, а значит, ничего не выйдет. Подступили слезы, и тут сверху вдруг кто-то спросил:
– Пришла? Ты же Ира?
Я отпрыгнула от забора и увидела, что на нем кто-то сидит.
– Играть будем? – во двор спрыгнул человек.
И тут я поняла, что ни ножницы, ни бабушка мне не помогут. И тут же я вспомнила, что у меня к человеку дело, и это придало мне уверенности.
– Я – Ира. И у меня есть желание. Игрушку принесу, какую скажете.
– А я – Кирпичный, – неожиданно нестрашным голосом ответил Кирпичный.
– Я знаю, Вовка рассказал, – я все-таки нащупала кнопку фонаря и включила.
На земле очертился световой овал. Шуркнула в сторону ящерица и я успокоилась. Я посветила на незнакомца: он был аккуратный и какой-то домашний, хоть и в цирковом костюме в ромбиках. И не похож на бродягу.
Мы зашли в беседку, я посветила и пристроила фонарь, чтобы видеть стол. Мы сели друг напротив друга и Кирпичный достал карты:
– В «верю – не верю»?
– Охотно! Только чур без жульничества, – я расхрабрилась.
Знала бы мама, где я сейчас, она бы мне...
– Ира, ну, какое жульничество. Слово чести! – поклялся Кирпичный и стал раздавать.
– Три кона, хорошо? Проиграешь – принесешь мне банку молока, договорились?
– А зачем вам молоко? А игрушки?
– Цыц. Твое желание?
Мне вдруг стало жутко. Я очень захотела быть отсюда подальше, и лучше к маме с папой. Но мама с папой по отдельности, и я выдавила из себя:
– Хочу, чтоб мы жили, как раньше, все вместе. Чтобы мама с папой вместе...
– Принято! – внезапно официальным голосом объявил Кирпичный.
И что-то начало происходить. Свет стал ярче, как если бы со всех сторон светили светильники. Я поняла, что больше не вижу стен беседки, и что играет маршевая музыка. Я почувствовала себя важной и взрослой, и все это представление стало даже нравиться. Даже домашнее платье стало выглядеть каким-то торжественным.
Кирпичный кивнул, чтобы я начинала, и я выложила бубновую семерку:
– Семерка бубен.
– Верю! – заявил Кирпичный. – Десятка крестей!
Я подумала. Было неловко по отношению к гостю, но…
– Не верю, – тихо ответила я и перевернула карту.
Крестовая десятка, не обманул. Я взяла новую карту. Его ход.
В общем, в первом кону я его обыграла. Он почти не жульничал и я успокоилась. Как будет, так и будет, – пришла в голову бабушкина поговорка, и я стала вспоминать, есть ли в холодильнике молоко. Невелика цена, мог бы и что-то подороже попросить.
Тут заиграли какие-то горны в знак того, что начался второй кон.
Первым ходил Кирпичный. Он выложил сразу три карты:
– Три туза, – объявил он.
Голос у него изменился и стал надменным. И вообще что-то опять поменялось. И я больше не слышала запаха звезд.
– Верю, – сказала я, глядя на двух тузов у меня в руках.
– Еще два туза, – я доложила своих к его трем.
Кирпичный поднял глаза, и я снова почувствовала, что напрасно ввязалась в эту историю. И звезды, где запах звезд? Кирпичный почти крикнул:
– Еще три туза! – и швырнул еще три карты поверх моих!
Ну, бред же! Я крутнула головой вверх, чтобы убедиться, что звезды на месте, только мы же в беседке. Или где? Окрик заставил меня вернуться к игре.
– Быстрее!
Сердце колотилось. Я заснула или? Или на самом деле из кучки карт выползала пиковая дама, застряв в красно-зеленой рубашке карты своим кринолином?
– Быстрее! – крикнул ей червовый туз.
Он выдернул даму, оставив на клеенке клок ее платья, и сам нырнул в карту на ее место. Дама, поддерживая юбки, скрылась в колоде.
– Н-ну? – вызывающе спросил Кирпичный.
– Это же неправильно! – я показала на кучку с пятью тузами. – Они же поменялись!
– Кто-о? – Кирпичный притворно вытаращил глаза. – Ты спишь или играешь?
– Не верю! – от обиды я закричала.
Он перевернул карты. Его три последних были тузами, мои две предыдущие – глупыми шестерками.
– Вы жульничаете!
– Ты это забираешь.
Не слушая меня, он отодвинул мне карты, добрал себе новых и бросил на стол теперь сразу пять:
– Пять королей.
– Вы ненормальный! Я не буду так играть!
– Игру нельзя прерывать, девочка. Уговор был.
– А жульничать тоже не договаривались!
– Нельзя прерывать. Последствия будут непредсказуемые, – его голос звучал очень нехорошо.
У меня все внутри застыло. Слезы текли где-то внутри глаз. Мама, папа, я так хотела вам помочь!
– Не верю, – хрипло сказала я и без особой надежды перевернула его карты.
Конечно, они все пять оказались королями. Как я ни силилась разглядеть, у кого из них неправильная масть или какой валет замаскировался под короля, из-за слез я не поняла.
Я перевернула и бросила их же на стол:
– Пять королей.
– Уверена? – поднял брови Кирпичный. – В колоде не может быть пяти королей.
Я молча смотрела на стол. Карты шевелились, и, кажется, под ними кто-то с кем-то менялся одеждой, а кто-то перетягивал цифры из карты в карту.
Кирпичный перевернул – королей там уже не было, лишь четыре семерки и валет. Какой смысл дальше играть?
За следующие пять минут я забрала почти всю колоду и с треском продула Кирпичному. Фигуры с карт, уже не стесняясь, перебегали, куда им было надо, махали мне руками и пели под музыку. Музыка становилась громче, я устала и очень хотела спать. Кирпичный тоже зевал. Ему-то можно было не переживать, он свое молоко выиграет.
Сверху объявили третий кон. Я резко дернулась, чтобы не заснуть, и правым боком наткнулась на что-то твердое. Ножницы. На что я рассчитывала? По башке ему врезать? Взрослого дядьку? Я рассмотрела свои карты и опустила их на колени.
– Твой ход, – сказал Кирпичный и отвернулся, чтобы поправить светильник. Я взяла восьмерку червей, прошептала ей «извини» и быстро разрезала пополам. Раздался вопль.
– Две восьмерки червей! – я тоже заорала, глядя, как два одинаковых человечка выбежали из колоды и впрыгнули в одинаковые половинки карт.
– Чего? – процедил Кирпичный. – Не верю.
Он перевернул карты и увидел ДВЕ ОДИНАКОВЫЕ ВОСЬМЕРКИ ЧЕРВЕЙ.
И тут сверху что-то хрустнуло, и я снова почувствовала запах звезд – вода из колодца и анютины глазки.
Я схватила ножницы и принялась бешено резать свои карты. Две дамы пик! Две десятки крестей! Два, нет же, три туза пик! Я и четыре могу!
Кирпичный почему-то притих. Запах флоксов и звезд лился на меня сквозь девичий виноград беседки.
Две семерки бубен! Две восьмерки бубен! Я изрезала карты и побросала на стол, наблюдая, как множатся человечки на столе. Две дамы подрались из-за шляпок. Тузы выясняли, кто из них главнее.
– Тихо! – крикнул Кирпичный, но его никто не слушал. – Ты испортила мою колоду.
– А ты испортил мое желание.
У меня закончились силы. Я заплакала и вышла из беседки. Села на крыльце и долго-долго плакала. А потом пришла ба и увела меня в дом. Ей всю ночь снился черт, она просыпалась, молилась, а он снова снился. Ба встала ко мне, а я на крыльце «бедненькая плачу».
– Конечно, так по родителям скучать, – ба погладила меня по голове и я совсем разревелась.
А утром приехали родители, вместе. И сказали, что долго думали и решили не разводиться, а пытаться жить дальше вместе. И что забирают меня от ба – хватит уже болтаться с пацанами.
За завтраком папа рассказал, что ночью в округе поймали какого-то цыгана в цирковой одежде, он отирался на чужом участке.
Мы ели яичницу. Сырники ба испечь не смогла. Ей казалось, что еще оставалась банка молока, а банка, оказывается, пустая в холодильнике стояла.
– Совсем меня черт попутал, – посмеялась ба над собой.
Я не отходила от родителей, заглядывала им в глаза – не передумали? Вдруг снова поругаются? Мама обняла меня:
– Ира как вытянулась за неделю!
И только когда мы уже собрались уходить, я осторожно заглянула в беседку. На краю стола лежали ножницы. А на клеенке валялись разрезанные вкривь и вкось карты. Я потихоньку собрала их и выбросила на помойку в овраг.
И в карты я с тех пор даже в шутку не играю. И не рассказываю ни о чем, вот только вам сегодня. И про то, что на тех картах не было совсем ничего. Красно-зеленая рубашка, а с тыла все масти ушли. Прямо как подземные жители из сказки о черной курице.
Только я этому очень рада.