(из воспоминаний немецкого солдата)
Вечером я как всегда осмотрел русские оборонительные позиции в бинокль. Солдаты неприятеля привычно занимали их, окопавшись примерно в полукилометре от нас.
Я сравнил их расположение с теми метками, что были нанесены на карту вчера и позавчера, после чего отрапортовал в штаб: "На позициях русских изменений не выявлено!"
Проснувшись утром, я прошёл по окопам, готовясь поднимать солдат в атаку. Штандартенфюрер Биггельс тем временем рассматривал позиции русских в бинокль, он махнул мне рукой, подзывая. Я подошёл, взял протянутый им бинокль и посмотрел в ту сторону, куда до этого смотрел он. Русских не было! Они исчезли с позиций, словно провалились сквозь землю!
Я был потрясён! Протёр глаза и снова заглянул в бинокль. Увидел всё тоже и пощупал, не горит ли лоб. Но нет, температуры не было, я был совершенно здоров, несмотря на трёхдневное заливание шнапса внутрь организма в компании таких же бездельников-офицеров. Русские добровольно открыли путь для нашего наступления, пропуская нас в свои тылы без боя!
Вернув бинокль штандартенфюреру, я побежал в блиндаж, взял у дневального карту местности, чтобы ещё раз как следует всё проверить. Сам Биггельс в это время продолжал нервно рассматривать местность. Когда я вышел, он не выдержал и накинулся на меня с криком, срывая злость. Как будто в том, что русские исчезли с позиций был виноват исключительно я!
– Русских нет, герр Биггельс. Они испарились! – отчитался я, возмущённый их наглостью и заикаясь от страха перед свирепствующим командиром.
– Но вчера и всю неделю до этого они были здесь! – завопил Биггельс и затрясся, словно припадочный. – Вы тоже их видели накануне, Клосснер, или я впадаю в маразм, сидя безвылазно третий год в этих проклятых окопах?
– Так точно, герр полковник! – отчеканил я и вытянулся по струнке. – Я видел их ещё вчера вечером, но сегодня с утра они бесследно исчезли!
– Что это может значить? – озадачился Биггельс, понемногу приходя в себя и оттаивая после приступа взрывного гнева, присущего всем истинным арийцам с их нордическим несгибаемым нравом.
– Русские непредсказуемы, как стихийное бедствие! – отчеканил я новость, которая вовсе не новость, а всем известная прописная истина. – К тому же они чертовски хитры. Я воюю с ними третий год, от них можно ждать самого бесшабашного и нелепого пердимонокля!
Штандартенфюрер кивнул, придя в себя окончательно:
– Я воевал с поляками и французами в Европе. Воевал с американцами и англичанами в северной Африке. Там всё было ясно и просто, как дважды два, мы побеждали и шли вперёд. Но эти русские! Их поступки не поддаются логике и здравому смыслу. Они нарушают правила военной стратегии на каждом шагу. Словно в поддавки играют, а не воюют с серьёзным противником!
Выслушав пламенную речь старшего по званию с подобострастным благоговением, я попрощался с Биггельсом, крикнув "хайль" и выбросив руку вперёд, в знак поклонения нашему гениальному фюреру. А затем вызвал четверых разведчиков и в их сопровождении направился в разведку. Я должен был разгадать загадки, загаданные нам русскими с утра, и разложить непонятности по строгим полочкам, иначе грош мне цена как истинному арийцу!
Мы покинули передовой окоп и, пригибаясь как можно ниже, побежали на полусогнутых в направлении позиций исчезнувших с поля боя русских.
Внезапно послышался гул пикирующих бомбардировщиков. Мы все, как один – я и четверка разведчиков – нырнули в покинутые русскими окопы и спрятали головы от обрушившихся с неба бомб.
Теперь я кажется начинал догадываться, в чём состояла хитрость русских...
Мы смотрели из русских окопов, как их самолёты разносят вдребезги наши позиции, вместе с танками, орудиями и пехотой... Мне вспомнились в эту минуту слова Биггельса: "Проклятые русские! Их поступки не поддаются логике и здравому смыслу. Они нарушают правила военной стратегии на каждом шагу. Словно в поддавки играют, а не воюют с серьёзным противником!" Русские самолёты разбомбили наши позиции в пух и прах за каких-то четверть часа, не оставив в живых никого.
Спустя несколько дней, нас пятерых, всех кто остался в живых из полка, измученных и оголодавших, взяли в плен русские мотострелки. Впоследствии я отсидел в русском лагере под Карагандой пятнадцать лет.
Там, во время отсидки, мне запомнился один случай. Как-то раз, в один из дождливых сентябрьских дней сорок восьмого года, из лагеря вдруг исчезли все надзиратели.
– Вы не знаете, герр Клосснер, куда исчезли все русские? – спросил у меня рядовой Баумгартнер.
– Зря радуетесь, – ответил я, припоминая зловещие события прошлого. – Это очень нехороший знак! Если русские исчезают – жди большой беды!
Я оказался прав! Русские вернулись и вслед за этим случилась большая беда. Они забрали из барака пятерых пленных немцев, а вечером их поставили к стенке и расстреляли. Выяснилось, что эти пятеро служили в карательном батальоне и сжигали белорусские деревни во время антипартизанских зачисток. Их приговорили к смертной казни, как нацистских преступников, и привели приговор в исполнение.
А через пятнадцать лет я вернулся домой в Германию, искупив свою вину каторжным трудом в угольных забоях. С тех пор, каждый раз, когда русские появляются в моей жизни, а потом вдруг резко исчезают, я инстинктивно покрываюсь холодным потом.