В маленьком зале автобусной станции городка Раздрай сидел гражданин, ожидая рейса в своё сельское поселение Лопухи. По факту рождения наречён был гражданин Петрухиным Иваном Васильевичем. Он заметил, что газету, посредством которой усиленно делал вид, будто бы читает её, держит, так сказать, вверх ногами. Петрухин протёр от сонного наваждения глаза, ловко крутанул газету на сто восемьдесят градусов, словно баранку своей старенькой «копейки», тем самым исправив свою оплошность. Лениво зевнул, устремив свой взгляд поверх газеты, праздно зыркнул по сторонам, затем, потому как делать было всё равно нечего, уставился на газетный заголовок, выделенный жирным чёрным шрифтом. Громко прочёл: «Очередной пожар случился…»
- Ну вот, горит. Опять, едри её вошь, горит… - с укором простонал он.
Петрухин, заинтересовавшись темой, несколько минут читал эту очередную новость о пожаре, затем, тяжело вздохнув, и тыча пальцем в газету, громогласно изрёк в окружающее пространство, не имея в виду слушателем никого:
- Эх, Россия! В Москве, в центре её, пылает кладезь интеллекта. Горит государственная научная библиотека со всем её скарбом, научным, так сказать, потенциалом. А недавно очередная больница сгорела. Дотла.
Сказавши это, Иван Васильевич устремил в направлении неба свой заскорузлый указующий перст. Затем посмотрел на него, приблизив к своему носу, нашёл его ногтевую фалангу кривоватой, повертел перстом влево-вправо и опустил испещрённую жилами ладонь на колено. Болтавшуюся в другой руке газету он откинул на соседнее свободное сиденье.
- Говорят, недавно насмерть поджарились страшные уголовники, которым туда и дорога, - полушёпотом отозвался на посыл Петрухина сидевший на соседней скамье поджарый, невыспавшийся на вид мужичонка. Одет он был в тёмно-синее пальто, с шарфом в крупную пёструю клетку на шее, а из-под шарфа проглядывал синий же, но светлого оттенка галстук в крупный белый горошек. – Знакома песня. До этого в разных городах пылали секретные кабинеты жандармерии, в которых погибло несметное количество весьма пикантных Дел. А пожар, говорят, учинили понарошку, дабы испепелить следы своих преступлений, тоннами скопившиеся в анналах их казематов.
Петрухин измерил мужичонку оценивающе-презрительным взглядом от самой его вязаной ушастой макушки до блестящих новизной литых резиновых сапог, сморщился, чихнул в кулак, и с поучительной интонацией произнёс:
- Полицию, гражданин хороший, не следует жандармерией обзывать. Хотя – он ещё раз, сморщившись, чихнул, - суть та же. А разве, ответь ты мне, гражданин хороший, в России мораторий на смертную казнь заменён утверждённым беспределом уничтожения, даже если и пострадали напрочь негодные, как кажется некоторым из здесь присутствующих, людишки? Тяжела судьбина России, широки родные просторы – за всем и всяким не уследить! То самолёт врежется аккурат в детский приют, как случилось в Сибири, то старики задохнутся в дыму пожара во вновь отремонтированном инвалидном пансионате, как в республике Коми, то родильница обнаружит у себя в тапке мышь, но соседки по родильной палате её успокоят, говоря, что эта её мышь в тапке ещё сущий пустяк, ей, этой родильнице, ещё здорово повезло. А вот в каком-то захолустном, многие годы не знававшем ремонта роддоме – начнут рассказывать они - крыса, мол, сгрызла новорождённого. Почему систематически, как по какому-то неведомому графику, цинично зачищается территория нахождения беспомощных: детей, особливо сирот, стариков, больных, преступников? Почему старательно заметаются следы крючкотворных полицейских дел?!
- Как да почему… Спрашиваешь тоже, как дитя колыбельное… Непреднамеренно! – торжественно заявил из своего угла тот же мужичонка, при этом так же, петрухинским жестом указав пальцем в слегка подкопчённый потолок.
- Непреднамеренно, баешь? – разозлился Петрухин. - Разумеется, все в курсе, все верят, что именно непреднамеренно. Не головотяпство же, не безалаберность стоеросовую приплетать и призывать к ответу. Периодически все громогласно ужасаются: и в печати, и на голубом глазу, и так, на скамеечках во дворах. А кто всю эту пакость творит?!
- А вот ещё, добавлю вам, может быть и не проблема, но казус отменный. Анекдот – точно, - скабрёзно похихикивая, продолжал разговор Савва Петрович. - Готовая заготовка для тщательного препарирования всякими высмеивателями. Вот сестрорецкий Михаил Михайлович, который Зощенко, такую тему, я думаю, уж точно не пропустил бы. В свойственной ему манере шутливо-злобно поиронизировал бы. Ныне, правда, такого рафинированного подхода не понимают даже те, кому положено и по должности понимать да исправляться. Хотя – почему не проблема-то? Кто из юристов, кто из граждан знает, сколько стоит в денежном выражении одно заседание суда? Во-от. И я говорю: прозаседались. А может быть даже не одно, заседание-то: с его подготовкой, вынесением расправного вердикта, тратой писчей бумаги, чернил, чая с сахаром и плюшками, а также потраченных времени и нервов фемиды… Смею предположить, совсем не копеечное это мероприятие.
Иван Васильевич Петрухин с печатью удивления на лице посмотрел на своего собеседника, затем ещё раз зыркнул на его блестящие литые сапоги и на так же поблёскивающий кроваво-красным цветом на пальце собеседника большой несуразный перстень… потешно цокнул языком, будто передразнивая, переспросил:
- В денежном выражении, говоришь?
- Ну да, в денежном выражении – почему-то смутившись под взглядом Петрухина, подтвердил Савва Петрович.
Недосып давно будто соскочил с его лица, и теперь он был похож на деревенского чудаковатого бородатого профессора-самоучку.
"Это в городе-то, в двадцать первом веке, да при галстуке, при перстнях... И - в литых сапогах…" - подумал Петрухин, рассматривая Савву Петровича.
- Ну да, - утвердительно кивнул Петрухин после некоторого раздумья. – Зощенко – это похвально. Только и придумывать ничего не надо, жизнь уже наготовила, понапридумывала. Вот хоть такой случай был, помню, приставы из Ухты за долг в 100 рублей арестовали у гражданки утюг, как прописывали потом в газетке, "черного цвета, местами покрытый пылью, в рабочем состоянии, подошва утюга имеет незначительные царапины". Вот уж правда, ух ты!
- Да-а. И кому такой утюг сгодится... Просто обидеть хотят, нанести ущерб, а не восполнить свои утраты. Недавно передавали по всем новостям такой карамболь. Это в Вельском районе Архангельской области. Приставы взыскали в пользу Фонда соцстраха 10 тысяч рублей на покрытие долга в 3 копейки. Вот уж навёл непоняток соцстрах. Это ж в 333 тысячи раз больше, чем сам долг, они притибрили. А буквально на днях Пенсионный фонд запросил у челябинской гражданки-пенсионерки те же 3 копейки, запечатав своё требование в конверт за 30 рублей. Есть, есть перегибы, ничего не скажешь.
- А вот когда я в продмаге покупал сельдь малосольную, завернули её мне в судебную бумагу, - видно других бумаг не было, а эти выкинули по доброте душевной в продмаг, чтоб, значит, пользовали заместо пергамента. Так вот, слушай, мне в руки из открытого доступа, так сказать, попал документ следующего содержания. Всем известная фирма, называемая «Пенсионное казначейство» обнаружила описку при начислении пени по задолженности для некой гражданки Антонины Куропятовой. А всякие пени начислять, штрафы выписывать или даже просто попугать людей в последние годы чиновники, особливо депутаты, радетели народного благополучия и благого состояния, ох как наловчились: хлебом не корми, дай только какую-нибудь штрафную санкцию ввернуть. Так вот, суть в следующем. Было это, как понимаешь, даже не в радищевской, а в нынешней, клишасской-арашуковской России, совсем недавно в суде этого Раздрай-городка.
Вместо двадцати ошибочно прописанных копеек суд прописал взыскать с той самой гражданки Антонины Куропятовой ноль две копейки. И вот, слышь ты, - Петрухин склонившись к уху Саввы, потряс его за рукав, дабы он не терял внимания и слушал, - под предводительством современных зощенковских героев, секретаря Ерулиной и судьи Колпакова, вторично собрался уважаемый Раздрайский суд. Ну, дабы исправить эту досадную допущенную им же и инициированную пенсюковским казначейством оплошность, и вместо начисленных двух копеек вменить невезучей должнице её законные двадцать копеек. И вот, слушай дальше, определение серьёзным и «справедливым» судом вынесено: досадную ошибку немедля исправить и взыскать не 02 копейки, а 20 копеек! Недоимка составила восемнадцать копеек! Невезучей должнице, этой гражданке Куропятовой, как и полагается, даже предложено было подать в суд частную жалобу, - на случай, если она не согласится с бумагой, в коей прописано судом решение! И в этом случае, суд клятвенно обещал собраться снова, провести дополнительное заседание, на котором будет дотошно разбираться. До победного, так сказать, конца и благодовольства сторон. И непременно разберётся! Если же гражданка Куропятова добровольно не оплатит разницу от неправильно начисленных и взысканных пени, которая составляет те самые восемнадцать копеек, то к ней на крутом чёрном джипе приедут добры-молодцы. Приставы. Бывали уже подобные случаи, не сомневайся! И изымут что-нибудь из скарба нерадивой должницы. Ну, может быть, тот же поношенный утюг. Или телевизор. Или даже кота, что тоже не из сферы фантастики, тоже уже практиковалось.
Продадут это Куропятино добро почти по неликвиду, за те самые копейки. А то, что цена телевизора 4 тысячи и гражданке-пенсионерке Куропятовой новый телевизор купить уже вряд ли удастся, никого не волнует. Кроме самой гражданки Куропятовой, конечно. Он, телевизор, почти новый, на Сретенье ею куплен был. И то, что кот кушать захочет или пить, но кормить его и ухаживать за ним в приставской будет некому, тоже никого не заволнует. И даже то не заволнует, что не гражданка оплошала-то, а и сумма этой оплошки плёвая.
Могут и рекетирам долг продать. Эти беспредельщики коллекторами себя называют: наберут себе коллекцию таких долговых случаев, и давай коллективно беспределить – кого побьют, над кем поизнасильничают, кого и вовсе убьют. И ничего им за это не бывает, кроме того, что эти архаровцы продолжать отжимать и грабить сподобятся.
- Долг-то платежом красен, - вытирая покрасневшие глаза, шмыгнув носом, проговорил Савватий Пешкин. Если всяк будет ущерб государству причинять?! У них, у судов-приставов, не забалуешь… Фу, слеза прошибла. Жалко мне стало гражданку Антонину Куропятову.
- Таки-дальше слушай, не так ещё прошибёт, - прервал его Петрухин. Хоть и крепка была здоровьем гражданка Куропятова, но от непредвиденного расстройства зашалило у неё сердечко. Когда приставы из города-то прикатили, дома её не оказалось. По соседним дворам прошлись, пытали соседей, где, мол, гражданка Куропятова, да и рассказали, за коим она им.
Вернулась вечером Куропятова с базара, где петрушку свою продавала, воодушевлённая такая. Тут ей и рассказали соседи. Стыдно стало Куропятовой перед соседями, жуть. Утра не может дождаться, чтоб долг погасить. Она-то свои две копейки сразу оплатила, вот и не чаяла, что ещё какой долг за ней числится. Зажала, мол, сущие копейки, судачат соседи, государству платить не хочет. Обворовывает.
Вот сердце у гражданки Куропятовой не на шутку и разболелось. И капли не помогли, и таблетка под язык бесполезной оказалась. А фельдшер, как назло, в ближайшую деревню ушла – роды там у козы принимать вызвали. Коза не человек, но других-то знатоков повитушьего дела в деревне не нашлось. Случай тяжёлый оказался.
Наутро зашла соседка к Куропятовой за граблями, а та уж синяя и холодная. Преставилась.
- Оно и понятно: их же много по стране – куропятовых, учителей, врачей, культработников, где ж на всех-то напасёшься, всем всегда не хватало, - почесав бородку, многозначительно посмотрел на Петрухина Савватий. - Тысяч эдак до тридцати наскребают учителкам и эскулапам, со всеми надбавками и прочим вместе взятым. И то – не всем, а только самым ушлым, самым настырным.
Трудовые пенсионеры никак, конечно, зарплатных передовиков догнать не смогут, сколько бы ни тужились, хоть потому, что кое-кому из трудовых пенсионеров едва шесть-десять тысяч наскребают. В месяц. Название мудрёное вместо трудовой пенсии придумали: на дожитие, - как бы намекая ненавязчиво, мол, доживайте уже побыстрей, закрывайте свою коптильню, не задерживайтесь. Так они, пенсионерские ротозеи, сами виноваты.
А зачем им долго жить, помалкивая? Говорят же им, намекают всячески: бесполезные они более, да и проблем всяческих с ними не оберёшься… Раз молчат, не протестуют, значит и хватает им столько.
И эти у них можно оттяпать. И оттяпают постепенно, непременно оттяпают! Денег в стране хоть и много, только лишних-то нет. Вон, за каждые восемнадцать копеек смертный бой учиняют!
- Богата Россия ресурсами, нельзя так с народом! – протестно шумел Петрухин. - Мильярды по ветру да не по делу пускает. Ну, говорю же: если только проклятущие копейки считает… А мильярды будто бы в Бермудах тонут. Крадут нынче вагонами, да и к ним ещё тележки привязывают. Всё норовят хапнуть поболее. Эх, Расея! Раззява. К ногтю бы воров, а она изгаляться позволяет над сирыми да над слабыми.
- Россия – страна конечно богатая, нынче денег, верно, не считает. Они в стране не только на вес здоровья, на вес жизни – бурчал вслед торопливо удаляющемуся к своему подъехавшему автобусу Петрухину. – Но - копейка рубль бережёт.
- Не пойму я, Савва, враг ты народу или придурок от рождения. А с виду вроде человек… - проворчал Петрухин уже из автобуса. - Бедрос, наверное. Точно, бедрос. Тьфу.
© Copyright: Влада Эмет, 2013
Свидетельство о публикации №213042701119