Дворовой Декамерон
Cызмальства Йону невероятно возбуждали смазливые женщины. Дворовые девчонки и одноклассницы, девушки старших классов и взрослые замужние женщины – соседки и парикмахерши, работавшие с его мамой в дамском салоне на улице Комьяунимо (лит. Komjaunimo), неизменно привлекали его детское мальчишеское внимание. Оголённые части тела (локоток, плечико, голени и коленки, грудь и шейка) магнетически притягивали его взгляд. Йона инстинктивно избегал прямо и пристально таращиться на эти манящие женские сокровища, старался не показывать виду. Он чувствовал подспудно, что неприлично во все глаза пялиться на женщину, что это может его и в неловкое положение поставить, но плавные линии и округлости женских прелестей, их лёгкая смуглость или матовая белизна, наблюдаемые даже украдкой, возбуждали в нём какую-то неосознанную силу притяжения и приводили в непонятный трепет. Дыбом вставали волосы, и пробегали по спине мурашки. В детстве было проще. Йона, не будучи застеснчивым мальчиком, запросто мог девчонку в щёку чмокнуть, и, что называется, позажимать, и пальчиками под юбку залезть, и далеко не всем его шалости не нравились.
К своим четырнадцати годам ещё неопытный Йона стал наливаться мужскими соками, взрослеть и пришёл к пониманию, что былые мальчишеские проказы на людях ещё более неприличны, чем наглое разглядывание, и могут закончиться конфузом. Однажды, в классе этак восьмом, учительница русского языка и литературы Надежда Яковлевна, которая Йону и так не жаловала, заметив во время урока, как он её обглядывает, во всеуслышание насмешливо пристыдила: «Ну, что ты там высматриваешь, Йона? Что нашёл ты там у меня?» Весь класс прыснул со смеху, и Йона почувствовал себя чрезвычайно неловко. Уже знал он из книг, что где, для чего и как. Особо яркое впечатление производили на него эротические сцены, красочно расписанные Шехерезадой в восьми томах «Тысячи и одной ночи», которые Йона, затаив дыхание, прочёл от корки до корки. Пафос и эротика восточных сказок индуцировали воображение и образно создавали в нём сюжеты несмелых желанных фантазий.
Вот и сейчас, во дворе своего дома, Йона похотливо уставился на статную чернобровую пани Ванду. В лёгком вечернем платье, словно Афродита, возродившаяся из пены, стояла она подбоченясь на трёхступеньковом крыльце рядом с окном своей квартиры. Родив двух дочек, в свои чуть более сорока пяти лет, она хорошо сохранилась, выглядела довольно свежо, смотрела мягко, но с достоинством, и твёрдо стояла на сильных стройных ногах. Налитая матово-белая грудь, вздымаясь, казалось, стремилась всей своею тяжестью вывалиться поверх выреза обтягивающего её платья. Пани Ванда, хоть и работала прачкой, сейчас с завитыми цвета воронова крыла волосами, напомаженными губами и подведёнными глазами, видать, куда-то собралась: выглядела весьма warta grzechu1. Она была неимоверно зла сегодня и возмущена безобразным поведением дворовых детей, дразнивших пришедшего с работы её глухонемого мужа, угрюмого дюжего мужика и мастера на все руки Юозаса. Она бранила этих «невоспитанных выродков – psia krew2», грозилась жаловаться их родителям, грудь её от возмущения задышала и забилась в тесном капкане платья, и оттого внешность этой женщины стала ещё соблазнительней.
Дочки пани Ванды и Юозаса (девятнадцатилетняя Беата и семнадцатилетняя Эльжбета), свесившись с подоконника, молча наблюдали за происходящим. Субботний летний день катился к вечеру, соседи возвращались с работы и в преддверии выходного дня готовились каждый к своему досугу. Ещё до того, как на крыльцо выскочила пани Ванда, к Йоне пританцовывая подошёл видный соседский парень, музыкант Зыгмунт, проживавший с мамой и сёстрами в дальнем углу двора. Соседи по двору и коллеги из вокально-инструментального ансамбля, приписанного к заводу «Электросчётчиков» звали его Женей. Увлечённый, дань времени, джазом, он играл там на барабанах и бонгах и сейчас с увлечением и даже форсом рассказывал и напевал Йоне «Истанбул Константинополь» и только что облетевший мир «Сибоней». Но появилась пани Ванда, и все переключили своё внимание, конечно же, на неё. Дочки заинтригованно, с ревнивой улыбкой поглядывали то на свою красавицу-маму, то на парней, недвусмысленно пожиравших её глазами. Женя был на семь лет старше Йоны, у него было много молодых подружек, но и он с чрезвычайным интересом поглядывал на пани Ванду, а ещё больше на дочек, и, поведя глазами, кивнул на них Йоне. Тут на велосипеде подкатил к ним Вовка Бузинов. Он жил этажом ниже Йоны. На десятку старше, он был крутым парнем, членом сборной Литвы по шоссейным гонкам и выезжал на соревнования за границу. Его не заинтересовали ни пани Ванда, ни её дочки. Бузинов спрыгнул с велосипеда, перевёл дыхание и, вынув из рюкзака, стал демонстрировать Жене моднейшие итальянские «коры». Туфли и в самом деле были шикарны: таких ни Йона, ни Женя не видывали. Они с восхищением поглаживали мягкую эластичную кожу крокодилов от «Bruno Magli» и щёлкали пальцами по их упругой бежевой подошве. Тем временем взгляд Йоны провожал пани Ванду, закончившую свою эскападу. Женщина удалилась, дочки исчезли с подоконника. Женя и Бузинов обменивались своими радостными новостями, Йона выслушал их, не встревая в разговор, и все трое разошлись по домам.
Семья Йоны уже сидела на кухне за обеденным столом. Бабушка подавала свой «легендарный» флойменцимес3, и все, в течение дня изрядно оголодавшие, накинулись на еду. По обыкновению обед у них бывал поздний – после работы, когда вся семья в сборе. Йона быстро поел. Пока старшие оставались за столом, неторопливо пили чай и вели семейную беседу, он незаметно прихватил из родительского буфета в гостиной бутыль крымского портвейна и помчался в соседний двор. Там было условлено встретиться с одноклассником, но тот украдкой, в окно жестами дал понять, что выйти не сможет: «родители…». Возвращаясь, Йона встретил шествующих под руку от крыльца наряженную, в шляпке, пани Ванду и Юозаса в костюме и при галстуке. Юозас гляделся очень солидно, даже элегантно, и улыбался. Таким Юозаса он видел впервые. Красивая пара…! Дома, когда попадали на язык, бабушка и мама не жалели похвал Юозасу и Ванде: «Юозас какой приятный крепкий мужчина! Добродушный, работящий, мастер на все руки, – так жаль, что глухонемой…! А Ванда, Ванда какая красавица! Работящая, хозяйственная, и какой у неё в доме порядок: и муж, и дочки как ею присмотрены, и как приучены дочки, такие хорошенькие – загляденье, ей помогать – не вертихвостки какие… » Йона молчаливо соглашался с ними. Он видел Кябласов такими же. Красавица Ванда часто захаживала в дамский салон, располагавшийся справа от подворотни. Маме же иногда доводилось ею заниматься. Хотя «robic fryzure»4 Ванда неуклонно ходила «tylko do pani Genoefy»5, но когда Гэньки не было на работе, то поправить причёску как бы неохотно, «szkoda, ze pani Genoefy nie ma dzisiaj, ale co zrobisz»6, обращалась к маме, чувствуя её нескрываемую симпатию. Известно ведь, парикмахер – один из немногих людей, с которым не прочь поболтать почти все клиенты и которому позволено даже несколько вторгаться в их личное пространство.
Так думал и Йона. Однакож пани Ванда жидёнка Йону не миловала. Не миловала вслух, громко, демонстративно. Как-будто ей лично он чем-то нашкодил. Впрочем, так же относилась она и к другим детям-«яурэйчыкам», zydlakam7. Являлись ли взрослые евреи объектами её ненависти, Йона достоверно не знал, но догадывался, что да. Во дворе, где половина жителей евреи, Йона с детских лет иногда слышал от них, переживших сталинщину, депортации, войну, потерявших родных и близких и чудом уцелевших, что нет у них любви к полякам, литовцам, русским. Но в то же время он видел, что их вызванные еврейскими обидами чувства не выплёскивались на каждого конкретного нееврея в отдельности. Бабушка, проведя военные годы в Молотовской области, в предуральской деревне, с большим уважением и признательностью относилась к татарам и башкирам, но русских, литовцев и поляков недолюбливала. Тем не менее, как вежлива, уважительна и добра она была к соседям, с каким вниманием добротой и любовью относилась она к тем нееврейским подросткам, что приводил Йона домой и кто к нему приходили. На себе же и ещё чаще и злей в отношении других еврейских детей, беленький и светловолосый, почти всегда и повсеместно ощущал он если не прямую антисемитскую агрессию или брань, то едкий намёк, недобрый взгляд и укоризну. Бывали такие часы и минуты, когда юный Йона с досадой размышлял об этой очевидной несправедливости. Как же так, что евреи принуждённо несут бремя ответственности за мнимую коллективную вину все вместе и каждый в отдельности, а те, в среде которых они были безжалостно унижены, ограблены и зверски убиты, безответственно и безнаказанно чинят суд над горсткой чудом уцелевших и в отдельности каждого из них ненавидят? Йону беспокоила эта неприязнь, но не посыпал он голову пеплом. Жизнь продолжалась и была ему удивительна и прекрасна. Он оглянулся на красивые, на высоком каблуке, захватывающие дух ноги пани Ванды и тут же мечтательно представил себе стройные, разводимые им, желанные ножки её девчонок, на которые давно заглядывался с возбуждением, охватывавшим всё его юношеское тело.
Так уж матушка природа распорядилась, что дочки Кябласов внешностью заметно родителям уступали. Девушки были тихонями. Небольшенькие, простенькие их личики с пятнистым румянцем, розовыми ушками и голубыми водянистыми глазками, русоволосые, – видать, не в маму пошли, а в женскую линию папиной семьи. На первый взгляд, этакие серенькие мышки. Однако не спеша, опуская глаза с лица долу, обнаруживалось, что сложены они были совершенно превосходно и так одевались, что их достоинства делались явственно заметны мужскому глазу. Грудь небольшая, но высокая, что делало её более выпуклой, стройная шейка и плечики, словно искусно изваяны рукой мастера, нежная голубинка жилок, проступавших сквозь едва прозрачную матовую белизну кожи, чудные точёные ножки с небольшими ступнями и прелестными пальчиками, – две изящные статуэтки. Они работали в разных больницах: старшая – медсестрой, младшая – санитаркой, и, как нередко в те времена случалось с молоденьким средним и младшим медицинским персоналом, приобрели определённый сексуальный опыт, вращаясь на работе, на дежурствах среди привлекательных врачей и харизматичных хирургов. Словом, в тихом омуте…
Разминувшись с Вандой и Юозасом, Йона увидел сестричек. Свесившись с подоконника, Беата и Эльжбета взглядом и напутствиями провожали своих родителей. Йона подошёл к окну, игриво поздоровался с ними. Они также игриво с улыбками ответили. Йона заметил, что в комнате темновато, за окном на стене дрожал белёсый блик и доносилось негромкое жужжание телевизора.
– Не показывает? – кивнув, спросил Йона.
– Не можно нияк настроиць, – ответила младшая, Эльжбета, а Беата тут же добавила: – Може у цебе получится?
– Давайте попробую! – сказал Йона и, не раздумывая, направился к двери. Дверь не была закрыта на ключ и распахнулась вовнутрь, со скрежетом подвинув высокую и тяжёлую жёлтую табуретку, оставленную у двери. Кто-то из девчонок взбирался на неё, чтобы усатую телевизорную антенну поставить на полку, прибитую в углу над входной дверью. Длинный провод тянулся от антенны к телевизору «Рекорд», низко сидевшему на втором этаже широкой треугольной этажерки, прямым своим остриём вписавшейся в угол комнаты. Комната одновременно служила и кухней и гостиной. У окна и рядом с телевизором стояли кушетки. Квадратный стол занимал центр, между телевизором, кушеткой и растапливаемой дровами и углем плитой и использовался в разное время дня для различных надобностей. На нём лежали раскрытые, довоенного издания, иллюстрированные польские книги, две пустые тарелки и столовые приборы, оставшиеся после недавней трапезы, возвышалась керамическая ваза с букетом бархатной сирени, окутавшей комнату ароматом весеннего цветения – нежным и чувственным дурманом. Йона вынул из-за пазухи бутылку портвейна и поставил её рядом с сиренью. Беата тут же взяла её, повертела в руках, рассматривая этикетки, и вслух прочла: «Массандра, пОртвейн розОвый, Алушта 1955 г.», – произнося на польский лад, и велела Эльжбете принести стаканы. Телевизор беспрерывно негромко, но неприятно то шипел, то жужжал.
Пока Эльжбета убирала со стола, Йона слегка прикрутил звук, торцом развернул телевизор, присел на стоявшую рядом низенькую треногу и пробовал покручивать настройки гетеродина. Беата встала рядом, почти вплотную, наблюдая за действиями Йоны. Сквозь лёгкий ситцевый халатик её налитое тело излучало мощную волну телесной энергии, которая вместе с сиреневым дурманом с головой захлёстывала Йону. Она сковывала его пальцы, и не на экран телевизора смотрел Йона сейчас, но на попу и ножки.
Искусной рукою
Коса убрана,
И ножка собою
Прельщать создана.
Корсетом прикрыта
Вся прелесть грудей,
Под фартуком скрыта
Приманка людей.
А. С. Пушкин, «Вишня».
Йона вожделел. Он вожделел не именно саму Беату как таковую, а сладостное соитие, какое впервые испытал с девчонкой из соседнего двора недели две назад в высокой траве меж кустов бывшего скверика евангеликов-лютеран, и с тех пор эротические ожидания не покидали его. Он уже готов был прильнуть сзади губами к стройной белой ножке повыше колена с внутренней стороны, но звон стаканов и голос Эльжбеты вывели его из этого обсада. Йона мастерски откупорил бутылку, налил по четверть гранёные стаканы. Они выпили. Ароматное сладковатое вино понравилось девушкам, и Йона налил ещё. Телевизор напоминал о себе, и Йона попросил одну из них забраться на табуретку и повращать антенной, когда он будет крутить настройки. Взобралась Беата, и в результате недолгих манипуляций антенной и настройками они поймали то положение, при котором изображение стало довольно стабильным и сносным, а жужжание вовсе пропало. Йона задвинул телевизор на место и добавил звук. Беата, спускаясь с табуретки, сделала неловкое движение, и не отрывавший от неё глаз Йона сквозь раскрывшийся разрез короткого цветастого халатика углядел, что девушка без трусиков.
Сучок преломленный
За платье задел;
Пастух удивленный
Всю прелесть узрел.
Среди двух прелестных
Белей снегу ног,
На сгибах чудесных
Пастух то зреть мог,
Что скрыто до время
У всех милых дам,
За что из эдема
Был выгнан Адам.
А. С. Пушкин, «Вишня».
Восторг и изумление одновременно отразились на лице Йоны. От неожиданности отрок выпучил глаза и приоткрыл рот. Беата заметила его реакцию, поняла причину и, не сильно смутившись, не сконфузилась: «Co? Wiesz co? Jestem u siebie w domu»8. Эльжбета ничего не видела и не поняла, лишь среагировала на возглас сестры. Она смотрела на экран телевизора, где красавица Александра Завьялова в роли игривой, но гордой девушки позволяет поцеловать себя робкому молодому влюблённому, которого играет Леонид Быков, из фильма «Алёшкина любовь». Присели к столу и уставились на экран и Йона с Беатой. Все трое выпили ещё п;ртвейна. Здесь оказавшись между сестричками и физически ощущая их близость, наш отрок подвергся атаке собственных гормонов. Уже не в силах совладать с собой, он стал робко ласкать ножки сразу обеих сестричек, и чувственная дрожь Эльжбеты передавалась ему и заводила его с одной стороны, но обламывало шаловливо-ироничное хихиканье Беаты с другой. Однако Беата не противилась попавшей между своих прелестных коленок руке Йоны, напротив – положила ладонь поверх его руки. Она нерешительно прижимала руку Йоны, не давая однозначно понять, хочет ли она этим движением убрать его горячую ладонь или увлечь. Эльжбета, зардевшись, кокетливо строила Йоне глазки, наблюдая за сестрой. И так это плавно перешло в задорящий флирт, состоявший из прикасаний, поддразниваний, лёгких поцелуйчиков, наконец, погони и ловли друг друга вокруг стола, табуреток и кушеток. Описав несколько кругов и зигзагов, Беата забежала во вторую комнату, за нею Йона, пытаясь её ухватить, за ним Эльжбета, стремясь задержать Йону и как бы спасти убегающую от него Беату. Там Йона, не сумев увильнуть от Эльжбеты, корпусом налетел на Беату, и оба они упали на двуспальную родительскую кровать. За ними, не сумев удержаться на ногах, на ту же кровать свалилась рядышком Эльжбета. Нижняя пуговица отлетела и со звуком шлёпнулась на пол, другая расстегнулась, и распахнутый до груди халатик Беаты показал её чудесный округлый животик. Йона осыпал его страстными поцелуями и, лаская её прелестные ножки, губами опускался всё ниже.
Прельщенный красою,
Младой пастушок
Горячей рукою
Коснулся до ног.
И вмиг зарезвился
Амур в их ногах;
Пастух очутился
На полных грудях.
А. С. Пушкин, «Вишня».
Наконец, когда стремительно достиг он губами рыжевато-пушистого лобка, Беата стала затаскивать его на себя. Йона поддался, расстегнул верхние пуговки халатика и обнажил восхитительную, налитую матово-белую с голубыми прожилками грудь, торчком увенчанную небольшими розовыми, словно лилии, налитыми сосками. Покрывая поцелуями её нежную шею и грудь, Йона расстегнул гульфик, вошёл промеж сладчайших ножек, словно изгнанный из Эдема Адам, и безудержно погружался в нирвану. Эльжбета, как и старшая сестричка, стонала и сопела и, впопыхах стягивая с него брюки, сзади ласкала его оголяемые ягодицы, промежность и ноги, прижималась сосками к спине и обметала её поцелуями.
И вот все трое, раскованные и уже полностью нагие, жадно и беспрестанно предались взаимным ласкам, и когда прекрасная юная нимфа Эльжбета увидела готовность малыша, она с вакхическим стоном вовлекла его в себя и, как необъезженная кобылица, понесла своего седока. Когда поостыл первый пыл, они уложили Йону на спину и, вертя в ладошках, с неподдельным любопытством со всех сторон рассматривали его еврейский фалькон, играли им и болтали всякие интимные глупости. Волшебный вечер со сказочными наядами голубился в нескончаемых объятьях. Две райские гурии, они самозабвенно одаривали его неземными ласками. Йона порхал над ними, погружался в их глубины, достигая дна, и всё существо его ликовало и упивалось той негой и сладострастием, что дарили эти восхитительные античные богини.
«И он показал на свой зебб и спросил: «О госпожи мои, как это называется?», – и все так засмеялись его словам, что упали навзничь, и одна из них сказала: «Твой зебб», – но он ответил: «Нет!» – и укусил каждую из них по разу. «Твой айр», – сказали они, но он ответил: «Нет!» – и по разу обнял их…»
«Но тут Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи»9.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Достойна греха (польск.).
2. Псиная кровь (польск.).
3. Блюдо еврейской кухни: тушёная в собственном соку баранина или говядина с луком, картофелем, морковью и черносливом (идиш).
4. Делать причёску (польск.).
5. Только к пани Геноэфе (польск.).
6. Жаль, что пани Геноэфы нет сегодня, но что сделаешь (польск.).
7. Жидята (польск.).
8. Что? Знаешь что? Я у себя дома. (польск.).
9. «Рассказ о носильщике и трёх девушках» из сказок «1000 и 1 ночь».