Пожалуй, лишь с годами осознаёшь прелесть детских и юношеских лет. И как бы ни желал ты мальчишкой поскорее подрасти и окунуться с головой во взрослую жизнь, да только с возрастом сердце всё больше тянется именно в то далёкое прекрасное время, где всё воспринималось по-иному. Деревья были больше, небо – выше, радуга – краше. Люди, которые тебя любили и оберегали, находились рядом. Весёлые, добрые и живые. Собаки при встрече виляли хвостом. Котята просились на руки. Кузнечики, стрекозы и майские жуки всякий раз манили помчаться за ними в погоню. Хотелось обнять весь мир, погладить каждого и со всеми поиграть.
Ох уж эти майские жуки! Разве какой ребёнок устоит перед ними? Эти крылатые толстопузые жужжащие букашки сведут любого с ума. Не устоишь, чтобы не погнаться за ними.
Под окнами нашего дома росла рябина. Совсем рядом, где стоял турник, из автомобильной покрышки тянулось ввысь ещё одно деревце с красными ягодами, только меньше. Зимой, когда всё вокруг застилало белоснежным одеялом, на деревьях рубином горели маленькие бусы. Именно они заманивали в гости красногрудых снегирей. Рябина – та, что поменьше, – росла у соседского гаража. Рядом с деревцем находилась будка, в которой несла собачью службу Динга – помесь овчарки с дворнягой. Сколько соседских кур потрепала и погрызла эта самая Динга! Даже трудно представить. Много. Но собака есть собака. А тем более сторожевая. С такой шутки плохи. Стоит зазеваться и – бац! Только перья останутся. Одного нельзя было понять – отчего куры каждый раз тянулись к её конуре? Словно для них там рассыпали мешок зерна. Совсем не страшились ни шума цепи, ни громкого лая. Заприметит Динга, что куры поблизости, уйдёт за будку, затаится, уловит нужный момент и – хвать! Поминай как звали. Видать, курица и впрямь глупая птица: выложи зёрнышки цепочкой, так она тебе ещё сама в конуру собачью заберётся.
Майских жуков ловили вечером. Как только начинало смеркаться, на соседнем крыльце загорался фонарь. Мотыльки и прочая разновидная насекомая живность слетались к лампе, пытаясь её облепить. Манил букашек яркий свет в темноте. Нам это было на руку. Стянешь с затылка бейсболку и бегаешь по двору, пытаясь накрыть ею жука. Сунешь его в спичечный короб, прикроешь берёзовым листом и таскаешь повсюду в кармане. В любое время вынул коробок, поднёс к уху и слушаешь, как он там шкрябает изнутри. Вынешь мелкого пленника, потискаешь пальцами да уберёшь обратно.
– И не жалко тебе его? – говорил соседский старик Василий, которого вся местная детвора величала дядей Васей. – Какая ни есть, а всё живая душа.
– А чего? – удивлялся я.
– Всем света белого хочется. Не тебе одному, – отвечал дядя Вася. – Жизнь и букашке несмышлёной мила.
– Придёт время – отпущу.
– Ты бы сам посидел в таком коробке! Поглядели бы тогда, как ты запел.
– Скажете тоже не зная что.
– Оболтусом растёшь, Антоха! – бранился старик.
Не желая спорить, я шёл в соседний двор. По другую сторону нашего дома, над самой аркой, что делила дворы, жил мой ровесник Санька Коробов. Учились мы в параллельных классах. Чего-чего, а ловить всякую живность Санька был мастак. И не только. Ещё быстро бегал и прятался так, что не сразу найдёшь. Вроде и двор небольшой, и все знатные места наперечёт, а поди найди его. Не так-то это просто. Хитрый он, Санька. Пока ищешь, он перебегает с места на место.
Я кажу ему жука. В коробке жуки всегда пришибленные – ленивые и сонные, почти не шевелятся.
– Королевский, – указывает Санька на красногрудого.
– Знаю, – киваю я.
– А я своих отпустил. Вечером ещё наловлю. Целую банку. – Любит Санька похвастаться.
Как-то раз, когда мы шатались по двору без дела, гадая, чем бы себя занять, на грузовой машине приехал Санькин отец – дядя Саша. Заскочив на минуту домой, засобирался он в Кошелиху – село в соседнем районе, где проживали Санькины дедушка с бабушкой. Санька попросился с ним. Взяли и меня – прокатиться. Дядя Саша носил длинную щетину и работал на той самой грузовой машине. В Кошелихе Санька завёл меня в хлев показать свиноматку с маленькими поросятами, примкнувшими к её толстому брюху. Сашкина бабушка позвала отобедать, но мы отказались. Тогда нас угостили домашними пирогами и молоком. Перекусить на скорую руку, да ещё на улице – лучше не придумаешь. На обратном пути дядя Саша остановил машину, и мы вместе вышли на дорогу. На асфальте лежала раздавленная змея. Мы долго и внимательно разглядывали с Санькой её неподвижное тело. Дядя Саша палкой откинул змею в кусты и сказал:
– Зазеваешься, подкрадётся к ноге и – чик! Будут потом пироги с малиной… Тот ещё гад ползучий. Полно их здесь.
В начале осени, когда деревья готовились облачиться в золотистый наряд, а погода каждый день обещала дожди, народ с лопатами и вёдрами собирался за картошкой. Хватит, мол, в земле лежать-полёживать. Отрастила бока, пора и свет белый увидеть. Просушишь её, спустишь в погреб, а там и дожидайся, милая, своей участи. Итог всегда один: со сковороды, украшенная луком и укропом, – да на обеденный стол.
Наш усадник находился за селом, за объездной дорогой, которая вела в город Саров. В воскресное утро, когда не нужно было идти в школу, мы шли копать картошку. Дорогу в несколько километров преодолевали пешем. За общей беседой она не казалась длинной. Впереди бежала Жучка, вывалив язык на бок. Иногда оглядывалась – не пропали ли мы из виду. Обычная дворняга, маленького роста и кудрявая, как молодой барашек. Ежели на пути встречались лужи – за обочиной, в канаве, поросшей травой, дождевая вода хранилась долго, как в болоте, – Жучка не пропускала ни одну. Вымарается вся как чертёнок. Пока мы собирали картофель, Жучка пыталась ловить полевых мышей. Увлечётся, выроет нору, спрячется – только уши торчат.
– Ну и землеройка! Это надо же, – улыбалась бабушка Зоя.
Мы тоже тихонько посмеивались, глядя на смешную собаку.
Иногда собирать картофель помогал крёстный – мой и сестрёнкин. Крестили нас с Валюшей вместе в городе Арзамасе. Мне уже было годика три. Наши крёстные родители были семейной парой и жили неподалёку от нас. На втором этаже старой постройки находилась их маленькая квартирка. В том доме когда-то давным-давно монахини пекли хлеб. Здание и по сей день носит название «хлебный корпус».
Когда мама получила квартиру, мне было пять лет. Переезжали зимой. Это помню хорошо. Казалось, ремонт, который затеяли перед тем как въехать в двухкомнатную квартиру, никогда не закончится. Крёстный помогал белить потолки. В детской они были аж под четыре метра. Такие громадины! Попробуй до них дотянись. Я взбирался на стол, а затем карабкался на печь (за что меня всегда ругали), но даже с такой высоты мне было не коснуться потолка. Квартира казалась нам, малышам, настоящим дворцом. Большие полукруглые окна, высокий потолок, просторные комнаты. Не то что у бабушки в подземелье!
Стоило крёстному прийти в гости, как мы с сестрёнкой брали его за руки и вели в свою комнату. Дальше каждый из нас пытался похвастаться какой-нибудь новой игрушкой. И, мешая друг другу, мы совали в его ладонь то саблю, то куклу. Сейчас, когда навещаю крестницу, она так же, как и мы когда-то, по-детски хвалится игрушками – маленькими сокровищами каждого ребенка, ценность которых нам, взрослым, уже не понять.
Крёстный был мужчиной жилистым и силу имел немалую. Каждый раз, трогая мою худую руку, притворно кивал головой, мол, ничего себе какой богатырь. Иногда учил боевому приёму. Мне, мальчишке, это нравилось, и я с превеликой радостью бил кулачками по его растопыренным ладоням. У печки дожидалась участи привязанная к углу боксёрская груша, подаренная мамой за хорошее поведение. Я спешил отвязать её, и мы с крёстным лупили грушу так, что сыпались опилки. Обшитая дерматином, она, словно мяч, носилась по всей комнате.
– Будет вам, атаманы, – шутя, бранилась мама. – Чего доброго окна побьёте.
Мы успокаивались, присаживались на мою кровать. На стене висели плакаты героев голливудских боевиков.
– Ван Дамм тебя поборет, – говорю я крёстному.
– Не смеши, – улыбается он.
– Чего? Одной левой управится.
– Да я на нём верхом прокачусь, – дразнит меня крёстный.
– Не ври!
Крёстный кивает на мои плакаты:
– И всех остальных хлопком пальца перепугаю до смерти.
Я сержусь. Крёстный смеётся. С прищуром гляжу на его руки. Хотя крёстный и кажется мне сильным, но чтобы сильнее Ван Дамма!.. Да ещё оседлать, как беспомощную лошадку! Поверить в это я не решался никак.
– Его бы за гаражи, – говорит крёстный. – К мужикам нашим. Вот и поглядели бы тогда, кто кого.
То, что крёстный был не из слабых, это я знал. Папка говорил так: «Дури в нём много». Когда крёстный помогал на усаднике, отец сравнивал его с маленьким трактором, за которым едва угонишься. Останется выкопать «на раз плюнуть» – крёстный начнёт возить картошку к дому. Погрузит два мешка на велосипед – и вперёд. В один из таких рейсов сломалась рама велосипеда. Припрятав поломку в кустах, крёстный на себе донёс оба мешка. Тогда не только я, но и родители дивились его прыткости.
– Давай-ка лучше силушку твою проверим, парень, – и крёстный, поднимаясь с кровати, велит мне бить ему в живот.
Что есть силы я сжимал кулак. Сквозь стиснутые зубы спрашивал, куда именно бить. Но тот не спешил с ответом. Боясь утратить силу, я тужился как мог.
– Быстрей!
Крёстный смеялся и указывал поверх пупа. Один за другим наносил я удары по его упругому животу. Нет, сколько ни бей, а стену ту мне было не пробить... Когда боролись на руках, крёстный поддавался. Я, радостный, что вот-вот одержу победу, старался изо всех сил. Но победа всё равно была не в мою пользу. Наверное, крёстный всё же был из тех, кто не любил проигрывать.
– Уже лучше, – трепал он мои волосы и показывал большой палец. – Ничего. Когда-нибудь и ты меня на лопатки положишь. Обязательно. Всему своё время, брат.
С упованием глядел я на крёстного и верил, что обязательно так и будет. Но… время идёт своим чередом и меняет многое.
Всё реже и реже видел я крёстного у нас дома. Как-то так случилось, что перестал он нас навещать. А ежели и приходил, то ненадолго и нередко во хмелю. Видно было: с кем-то дрался. Об этом говорили разбитая бровь и сбитые костяшки на руках. Тяжело присаживаясь в кресло, крёстный виновато глядел на меня и на сестрёнку. Устало подмигивал: ничего, мол, всё обязательно наладится. Но жизнь не часы, где можно перевести время, починить и исправить неполадки. Не всё так просто. Оступаются нередко даже сильные духом люди и идут не по той дороге. Вот и крёстный, не желая никому зла, сошёл на узкую тропу. Виной всему был зелёный змий, порушивший немало людских судеб… Крёстный развёлся и подался на малую родину к родителям в Вознесенский район. С тех пор я его больше не видел.
Наверное, у каждого из далёкого светлого детства хранятся в памяти тёплые воспоминания о том или ином человеке – пусть и вошедшем в нашу жизнь на одно мгновенье, сыгравшем незначительную роль. С годами всё чаще припоминаются дорогие сердцу люди. И хотя крёстного помню мало, в душе моей он занимает особое место. Добрый он был. Сильный. Весёлый.
Осенью 2017 года крёстный умер. Пил чай с булкой и подавился крошкой. Не смог откашляться и… ушёл навсегда. Трудно в это поверить. Какая-то хлебная крошка! Крохотулька. Меньше самого малого и смогла отнять жизнь у такого сильного человека. Непостижимо. Никому не дано предугадать смерть. Какой она придёт в последнюю минуту жизни? Лёгкой или тяжёлой? Быстрой ли, нелепой?
Одно знаю наверняка: в моих детских воспоминаниях всегда будет жить добрый и весёлый человек. Мой крёстный. Воробьёв Сергей. Такой, каким его я запомнил.
Антон Лукин