Зоя Викентьевна не уходила из отделения реанимации. Когда в длинном
коридоре появлялся кто-то из медперсонала, она не поворачивала к ним головы, только чуть напряженней становилась прямая ее спина. На второй день подошел врач, который разрешил ей здесь находиться, и сказал:
- Вы не выдержите. Идите домой. Хотя бы два часа нужно поспать…
Она только качнула головой, отвернулась и снова стала мерить шагами пустой коридор. Врач постоял немного, глядя ей в спину с недоумением и жалостью, пожал плечами. А когда через какое-то время к нему подошла медсестра с вопросом – не чокнулась ли мамаша от горя, - он хмуро бросил ей:
- Предложите ей чаю. И не мешайте ей.
Медсестра так же, как он недавно, пожала плечами. «Чему мешать-то? Ходуном ходить или статуей сидеть? Можно подумать, тетка службу какую-то несет – «не мешайте ей»… Но чай принесла.
Иногда, сидя на жесткой кушетке, Зоя Викентьевна впадала в дрему. Проходило несколько минут, и она, очнувшись, снова вставала и ходила вдоль стены, сцепив пальцы.
Зоя Викентьевна не знала, что делают внизу Варвара и Никита с Матвеем. Кто-то из них уезжал, через пару часов возвращался, появлялись то Катерина Дмитриевна, то Дениска. Варвара несколько раз поднималась в реанимацию, прячась от белых и зеленых халатов, пыталась отослать Тетьзою домой. Но та будто не слышала ее, тихонько говорила:
- Иди, иди, Варюша, оставь нас.
Варвара возвращалась на первый этаж и плакала, уткнувшись то в свои ладони, то в плечо Матвея…
К концу вторых суток, под утро, когда тьму над Москвой словно разбавили каплей молока, Зоя Викентьевна, сидя на кушетке, впала в забытье.
Ей показалось: в коридоре отделения реанимации стало людно, как иногда бывало днем. Она силилась встать, но не могла. Из палаты, в которой лежал Дима, вышли двое в белых халатах. «Здесь все ходят бесшумно», - подумала Зоя Викентьевна, из-под тяжелых век наблюдая, как приближаются к ней эти двое. Сердце билось ровно, будто от слов приближающихся вестников не зависела ее жизнь. Когда они подошли, Зоя Викентьевна удивилась: совсем молодые, почти мальчики. Наверное, медбратья?
- Вы сейчас пойдете домой и вернетесь сюда через сутки, - негромко произнес один. – Тогда вы увидите своего сына. И он скажет вам: «Мама, ты так хотела, чтоб я постригся. Теперь я бритый, как Матвей».
Зоя Викентьевна сделала усилие, чтобы подняться. Набрякшие веки мешали смотреть. Наконец она поднялась, цепляясь за стену. Медбратьев не было. Она пошла к лестнице. Дверь Диминой палаты снова открылась. Тот врач, что вчера уговаривал ее отдохнуть, устало улыбнулся ей.
- Все. Кризис позади. Теперь главное…
- Я все знаю. Спасибо. Спокойной ночи.
Тяжело опираясь на перила, Зоя Викентьевна медленно спускалась с лестницы, оставив за спиной доктора с открытым ртом. «После. Я извинюсь после, - говорила себе Зоя Викентьевна, - Теперь все будет. Только - после»
- Как ты, мам?
Маргарита Ивановна отложила книгу. Сквозь очки лицо сына казалось расплывчатым и бледным. Она быстро сняла их.
- Нормально, сынок. Я уж забыла, что приступ был.
- Горячев сел в кресло, вытянул ноги и потер ладонями лицо.
- Я что хотел сказать, мам. Наверное, нам с тобой нужно ехать в Москву и заниматься твоими камнями. Операцию делать. Во-первых, они тебя замучили, опасно ходить вот так – от приступа до приступа. И еще… Помнишь Андрея Малахитова?
- Это который во Франкфурте?
- Ну да. Он несколько раз звал меня, дело интересное предлагал. Так вот я решил – если Андрюха не передумал, конечно, - перебираться к нему на ПМЖ.
Мать оживилась:
- По-моему, это очень хорошо, Антоша. Давай, не оттягивай.
- Сначала – твоя операция.
- Да причем тут я?
- Без тебя я не поеду.
- Да что ты! Куда мне трогаться? Да и зачем? Мне и здесь хорошо, когда… когда тебе хорошо. Операцию, конечно, можно сделать для твоего спокойствия, но зачем мне ехать? Подумай сам!
- Ладно, мы позже обсудим детали. А в целом ты согласна, да?
Еще бы не согласна! Уже сколько времени мать не могла понять, что происходит с сыном – он стал беспокойный, неуверенный и какой-то безрадостный… Поделился бы, может, чем и помогла… Но Антоша и в детстве не был открытым. Все мальчишкины неприятности – а у кого их не бывает? - в себе переживал. У нее сжималось сердце, когда он ходил по избе, насвистывая почти неслышно какой-то мотивчик, не вынимая рук из карманов, как пацаненок, и все о чем-то думал, думал… А глаза растерянные и больные…
- А сейчас ты мне пшенку для приманки свари, ладно? Схожу, порыбачу…
Часа через полтора, когда теплый вечер синей акварелькой замалевал небо, мать проводила Горячева до машины. Рядом с его рюкзачком положила на заднее сиденье пакет с термосом и бутербродами, куртку – на всякий случай…
Выезжая на дорогу, Горячев коротко просигналил. Мать стояла у калитки и улыбалась. Очень ей понравилась идея с переездом. Теперь до утра будет возвращаться к этой мысли и радоваться, что впереди замаячили какие-то пусть нелегкие, но хорошие перемены…
Пусть порадуется…
Деревня кончилась. Машина легко преодолела холм и резво бежала к озеру, которое уже поблескивало впереди огромным плоским зеркалом. До места, которое Горячев давно облюбовал для ночных рыбалок, ехать еще с километр. Сначала он минует лодочный причал, где отдыхает его невостребованная в этом году «Мария», потом вдоль берега еще немного…
Ровный гул оборвался, мотор всхлипнул, хрюкнул… «Это что за дела?» - мрачно подумал Горячев, выбираясь из машины. Ему нужно было к озеру, в тишину и одиночество, потому что иначе не собрать себя, разваливающегося на живые кровоточащие куски… « Ведь совсем недавно был в автосервисе, ничего серьезного случиться не может», - он уговаривал себя, при свете фонаря копаясь в моторе. Минут через пятнадцать мотор заурчал ровно и благодарно – молодец хозяин, справился.
Ночь была лунной и тихой. Горячев с нетерпением преодолел сотню метров. Еще не вылезая из машины, он понял, что на этот раз засел посреди дороги окончательно. До утра.
В отчаянии он изо всех сил пнул колесо, аккуратно сидевшее на металлическом штыре… Откуда эта железяка? Здесь каждый день бабки гоняют своих коз и коров, дачники босые ходят на озеро - земля так утоптана, что, кажется, на ней ни пылинки… И на тебе – железяка…
А у него с собой и «запаски» нет…
Горячев поднял голову к небу. Ласково и загадочно мерцали звезды, надкушенный блин луны с любопытством рассматривал себя в недвижной воде озера… Все как положено мирной летней ночью: красиво, безлюдно и… тоскливо.
Вытянув из машины рюкзак, куртку и материн пакет с едой, Горячев пошел по дороге. Пусть не на своем излюбленном месте, пусть где попало, но он останется здесь. «Ситуацию нужно прожить до конца», - учил один его давний дружок, без вести пропавший в мирном Солохауле.
Горячев в своей ситуации не видел конца и края, но очень стремился к нему. А потому, несмотря ни на какие препоны и рогатки цензуры…
Почти истерическое, холодящее изнутри веселье ощутил он, подойдя вплотную к озеру. Впереди темным порожком виднелись мостки, слева и справа от дороги – кусты, а из-за кустов мужские голоса четко и недвусмысленно объясняли кому-то, кто есть на самом деле президент и другие набольшие вельможи…
Горячев по инерции прошел еще немного, волоча по земле ставший тяжелым рюкзачок… Если устраиваться здесь – эта поздняя пьяная компания может привязаться, пусть даже с мирными целями… Улизнуть незаметно? Надо еще подумать, где удобно будет ловить на закидушку…
Тихо закипала в груди безадресная злость.
Он не хотел ничего особенного – всего-то добраться до «своего» места на пустом ночном озере и посидеть одному. И вот на тебе – сколько дурацких препятствий…
Кусты зашевелились. Лунная лепешка осветила покачивающиеся фигуры. Мужиков было трое. Выбираясь из зарослей на дорогу, они продолжали обсуждать текущий политический момент.
Один из них отделился и нетвердой походкой направился к Горячеву.
- Огонька не найдется?
Горячев протянул ему коробок. Вспыхнула спичка, и в коротком ярком ее пламени Горячев успел заметить мутный и ненавидящий взгляд, волосатые пальцы, до которых уже дошел огонь.
- Благодарствую, - на Горячева дохнуло алкогольным перегаром. И, конечно, запахом только что сгоревшей спички. Неисчислимые кубометры чистого воздуха вокруг почему-то долго не могли его рассеять. «Этот запах - визитка Хриплого, - думал Горячев, глядя вслед удаляющимся мужикам. - Вот сейчас они дойдут до моей машины, раскурочат ее, как Димкин «Харлей», а потом вернутся, чтобы закончить все разборки со мной. Топить будет, конечно, Хриплый».
Не сразу дошло до его сознания неумолчное пение цикад. Позванивали комары, тщетно выбирая пригодные для нападения участки кожи – Горячев намазался «комарданом», хотя не особенно верил в успех предприятия… А вот гляди ты, помогает…
Даже если он и угадал, что Хриплый вернется, можно еще успеть посидеть у костра …Он быстро набрал сушняк, развел небольшой костерок… «Все. Наконец добрался»,- думал Горячев, глядя на язычки пламени, деловито снующие по веткам.
А собственно, зачем он так сюда стремился – со своим волчьим одиночеством и тоской? Неужели только для того, чтобы окончательно понять: его жизнь потеряла смысл? Начинать все сначала в чужой Германии Горячев не хотел. Когда придумал это бегство - душа на выдумку не откликнулась. Он не представлял и того, как вернется на прежнюю работу, если менты не выйдут на его след. Не мог он и пойти к ним с «чистосердечным признанием» - стезя Раскольникова его не прельщала. Купить документы и всю оставшуюся жизнь бегать по российским задворкам? Ску-у-учно…
«Что нам остается, Маэстро? – Горячев вдруг вспомнил кличку, которую дал себе в приливе самоуважения и которую подслушал Хриплый. Он-то произносил ее с явной издевкой…
Может, и правда остается нырнуть в озеро и не выныривать? Чтобы местный священник не благословил хоронить его бренные останки – если их найдут, конечно – в ограде церковного погоста. Кажется, именно так раньше поступали с самоубийцами…
О как возрадуется Хриплый! Он, наверное, и не мечтает, что вышедший из повиновения Горячев преподнесет ему такой бесценный подарок!.. И правильно не мечтает. Чего-чего, а подарков своему мерзкому поводырю Горячев делать больше не будет. Хватит с него…
Но что же тогда? Что делать-то?
Обхватив голову руками, он раскачивался над затухающим костерком, и выл длинно, по-волчьи, без слез…
Нет, все-таки в чем-то ошиблась девочка Мария, когда говорила об ангеле-хранителе. Иначе сейчас, вот сейчас он явился бы хоть на мгновение, мелькнул бы в небе с лицом, в котором не брезгливость, а капля сочувствия.
Костер погас, только тлели кое-где угли. Серебристая лунная рябь на воде становилась все гуще, как будто на озере поднимался ветер. Все гуще, все плотнее серебристое пятно, и вот оно уже принимает какие-то узнаваемые очертания…
Горячев вздрогнул: из серебристого света соткалась мужская фигура то ли в плаще, то ли в накидке. Напротив, за потухшим костром, стоял юноша. Тонкие черты лица, темные кудри перехвачены на голове голубой лентой. Незнакомец молча сел на траву, взял ветку, лежащую рядом, и пошевелил угли.
Горячев смотрел, как разгорается костер. Он не ощущал страха или настороженности. И куда-то отступила боль, сжимавшая сердце. Или это душа болела?
Потрескивали ветки в огне.
Незнакомец заговорил.
- Ты был так слеп, что не замечал моего невидимого присутствия рядом. Я пришел в том виде, который тебе привычнее, и ты опять не хочешь поверить, что я здесь, с тобой. Тебе нужны какие-то доказательства того, что я именно тот, кого ты звал?.. А Хриплого-то узнал сразу….
- Потому что он сжился со мной, – голос Горячева срывался до шепота, – И я стал на него похож. Поэтому узнал быстро…
- Верно.
Юноша с печалью и состраданием глядел на него.
- Так что же ты хочешь от меня?
- Не знаю.
Горячев испугался, что незнакомец пожмет плечами – мол, разберись сначала, а потом зови, - и исчезнет, растворится в прохладном предутреннем воздухе.
- Я не знаю, - повторил он торопливо. - Но ведь ТЫ знаешь, что для меня лучше?
- Знаю. А ты готов отказаться от собственной воли и следовать за мной?
- У меня нет выбора.
- Ну что ж. По крайней мере, честно. Но ведь назад дороги не будет.
- Я не хочу назад. Мне там нет места.
- Есть. Земные судьи – они воздадут тебе по земным законам и определят место.
Горячев молчал.
- Ты боишься страданий?
- Каких? Тех, что последуют за земным, как ты сказал, судом? Нет. Их не боюсь. Они не дадут забыть главного.
В одно мгновение перед ним пронеслись лица убитых им старика и тети Лизы, потом почему-то маленького Ивана, Юрика Кукса, Марии, Димки, матери… И еще много – с размытыми чертами, неузнаваемых, - но он понял, чьи это лица. Тех, кто плакал от потерь – больших и маленьких, и от бессильного желания отомстить, и от жгучей ненависти к нему, Горячеву…
- Не хочу! – замотал головой Горячев.
Узкая ладонь незнакомца легла ему на плечо.
- Нельзя путать раскаяние с отчаянием. Раскаяние – это зерно, из которого вырастает дерево, усыпанное плодами. Отчаяние – дерево, гниющее от корня. Не отчаивайся. Вставай.
Пламя весело горевшего костерка стало уменьшаться на глазах. Груда пепла у ног Горячева словно вздохнула и осела, осталось только черное выжженное пятно на земле. И вдруг пораженный Горячев увидел, как из этого черного пятна торопливо, как в мультфильме, стали вылезать тоненькие веточки, на глазах покрываясь листьями и розовыми бутонами незнакомых цветов. Он ошеломленно уставился на незнакомца. А тот улыбнулся:
- Нравится? Это тебе в утешение. Пойдем со мной.
- Постой… А мать? Она у меня только и есть на земле…
- Не волнуйся. О ней позаботятся мои друзья.
Горячев огляделся. Тихое озеро. Скатившийся к горизонту надкушенный лунный блин. Светлеющее небо на востоке. Вдалеке, за пригорком, крыши деревни Кирюшкино. И свежий озерно-травяной дух. Он вдохнул его так глубоко, как только мог.
- Прощаешься? – понял юноша. - Не надо. Ты останешься на земле до срока, и встретишь без сна еще много рассветов.
- Как? – Горячев усмехнулся. – А я-то думал…
- Ну что ты! Ты ведь еще и не жил! Почти все твои тридцать лет были борьбой с жизнью, служением смерти. Теперь попробуешь по-другому.
- Слушай… А можно… ну, чтоб старик и Лиза…
- Нет, - оборвал юноша. – Нельзя сделать бывшее не бывшим.
Видя, как застывает только что ожившее лицо Горячева, он помедлил и предложил:
- Мы с тобой можем попытаться умолить Его об одном: чтоб все, не принадлежащее тебе, вернулось к хозяевам. То, что еще не растрачено тобой. Поскольку для тебя и тех людей еще так важны земные дела… Но для этого ты должен будешь много потрудиться. Согласен?
Горячев молча смотрел в тихий светлый лик юноши. Ему предлагают незаслуженную радость. О каком согласии спрашивает незнакомец?
- Ты… не оставишь меня?
- Тебе же давно объяснили, что ангел-хранитель всегда рядом…
«Это он о Марии», - понял Горячев и уже открыл рот, чтоб снова расспрашивать, но юноша приподнял ладонь, останавливая его:
- Ты не скоро поймешь все, что должен понять. Не торопись. Лестница высока, а ты еще не подошел и к подножию. Идем.