Летом Гурзуф пробуждается рано. Отдыхающие торопливо спускаются по крутым узким улочкам и проулкам, чтобы успеть занять лучшие места на пляже. Большое алое солнце поднимается над гладким морем, превращаясь в белое ослепляющее пятнышко. Розовый цвет приморского городишка переходит в светло-охристую окраску, блекнет и выявляет естественные цвета стен домов, крыш и буйной зелёной растительности. Тени на асфальте становятся короче, по основному цвету – лёгкий ультрамарин с рефлексами.
С этюдником, зонтом от солнца и с загрунтованным холстом на подрамнике я направляюсь в бухту с её старым рыбацким причалом, лодками, со скалой и валунами, выступающими в море – это любимый мотив многих художников. С разных точек берега я написал здесь много этюдов. Но разве можно пресытиться живописностью такого чудесного уголка?
По пути я увидел другого художника. Это был старик с белой бородкой. Он сидел в тени шелковицы и писал дворик. «Вот человек – так ещё рано, а он уже пишет!» – подумал я.
Что такое писать на пленэре в городе, особенно у самого моря, где столько купающихся? Не прошло и десяти минут, как я установил этюдник с зонтом и принялся за работу. Меня тут же окружили ребятишки, посыпались вопросы: «Дядя, а что вы рисуете? А зачем? Вы продавать будете? Сколько это будет стоить?» Только один паренёк молчал. И не отходил. Внимательно следил за каждым моим движением. Когда я о нём забывал, то сквозь звонкие голоса с моря, крики чаек и плеск волн я слышал рядом его тихое дыхание.
Я вспомнил своё детство, когда впервые увидел художника. Заворожённо глядел я на его работу. Меня поразило, как на чистой плоскости холста вдруг появлялась перспектива из знакомых зданий, вырисовывались деревья, калитки, окна, заборы, столбы, трубы, антенны… Даже греющуюся на солнце кошку изобразил художник точным мазком. Писал он быстро и умело. На моих глазах свершилось чудо: улочка, где я жил, стала на холсте удивительно красивой! Думаю, именно тогда во мне пробудилась сильная тяга к художественному творчеству.
Меня опять окружила шумная ребятня. Мальчишки, мокрые после купания, обрызгивают меня морскими каплями. И снова вопросы: « А почему у вас небо разноцветное? И море. И камни тоже.»
Я на миг прекращаю писать: «А какого цвета, по-вашему, небо?»
– Голубое.
– А море?
– Синее, – отвечают чуть ли не хором.
– Ну а камни? – спрашиваю я. Один говорит:
– Коричневые.
– Нет, серые, – произносит другой.
– Ты что, рыжие! – кричит третий.
– Сам ты рыжий! Мохнатые, – добавляет четвертый из ребятишек, смеясь.
– А вот я вижу, что у самого горизонта небо светлее, чем выше, – говорю я. – Почти даже лимонно-желтоватый цвет со светло-голубым. И дальше на небе различаю не только голубой цвет, но и чуть сиреневый, фиолетовый. А море? Сравните, какое оно у горизонта и возле берега? А скала? Столько красок, полутонов, рефлексов – попробуй разберись! Даже солнечные блики в воде отражаются на скале. Кто из вас видит солнечное кружево у основания скалы?
– Я вижу.
– Я тоже.
– И я…
Мальчики побежали снова резвиться в воде. А паренёк продолжал молча смотреть. Взрослые тоже подходили. Пришла мамаша с маленькой дочкой. Распорядилась:
– Катенька, побудь возле дяди, посмотри, как он рисует, а я быстренько по магазинам пробегусь, что-нибудь вкусненькое тебе куплю.
– Я сейчас ухожу, – сказал я, зная, что такое «быстренько». Не раз бывало: спихнут на меня своё чадо надолго, понимая, что я не брошу ребёнка, дождусь. Да ещё и забавляй его.
Дольше двух часов работать нельзя: солнце на небосклоне переместится, и тогда изменятся тени, цвет моря… Снова прибежали знакомые мальчишки: «Ух, ты!.. Вот это да!.. Здорово!..»
Приятно слышать такое и от ничего не смыслящих в живописи юнцов.
Ну вот и всё. Я стал собираться. Паренёк внимательно смотрел, как я соскабливаю мастихином оставшуюся на палитре краску, очищаю её тряпочкой, смоченной скипидаром, привожу в порядок кисти, складываю этюдник и зонт.
– А вы мастер? – вдруг спросил он.
– Стараюсь им стать, – ответил я. – Ты любишь рисовать?
– Не знаю, – ответил мальчик серьёзно.
– Ну, пока, – сказал я.
– До свидания! – улыбнулся он.
Иду и думаю: справился ли я с этюдом? Глянул на море сверху, с улочки: вода из-за появившегося ветерка чуть потемнела от ряби, исчезла та прозрачность, которая была, когда я писал. Жаль, море невозможно писать несколько дней подряд, как улицу, натюрморт или портрет. Оно всегда разное. Даже в течение нескольких минут может вдруг измениться.
Старичка-художника на месте не оказалось. Я дошёл до своего «жигулёнка», уложил художественные принадлежности и пошёл к киоску утолить жажду. Издали я увидел художника. Он с трудом передвигался. Сперва отнесёт на несколько шагов вперёд одну часть своих вещей, потом возвращается за остальной. Я решил ему помочь.
– Добрый день! Я помогу, – сказал я и взял все его вещи, кроме исписанного масляными красками небольшого листа картона.
Старик охотно ухватился за мою руку у локтя. Мы не спеша шли к бывшей даче «Саламбо» знаменитого художника Константина Коровина, а теперь здесь был Дом творчества художников его имени, где, как старичок объяснил, он остановился.
– Вы тоже художник? – хрипло спросил старик.
– Начинающий, – ответил я.
– Приезжий? Местный?
– Из Ялты.
Старик кивнул и сказал:
– У меня в Ялте много друзей. Некоторых уже нет в живых. Федора Захарова знали?
– Только по его картинам.
– Непревзойденный был мастер. А Стрелов, Стремский, Валентина Цветкова!.. Еще Пётр… – художник сделал паузу, вспоминая.
– Столяренко, – догадался я.
– Он ещё здравствует?
– Увы, и его нет с нами, – ответил я.
– Да, очень жаль. Когда-то мы все вместе выезжали писать. Было время!..
Мы пошли по очень крутому мощённому камнем спуску. Старичок отпустил мою руку, и я шёл за ним. Мне больно было смотреть на него: худой, сгорбленный, с глубокими морщинами, со впалыми глазами… Такой «ветхий»!
Вошли в небольшую комнату. Сразу бросились в глаза написанные этюды. Они сохли на тумбочках, на подоконниках и даже на полу. В каждой работе – свет вечной жизни!
Я удивился:
– Это все ваши?!
– Да. Я один тут сейчас. Хотите яблоко? Меня угощают, а жевать нечем.
– Натюрморт с яблоками напишите, – сказал я.
– Фрукты я могу писать и дома. Возьмите, – настоял он.
– Настоящая живопись! – произнёс я восторженно.
Художник отмахнулся:
– Да ну!..
Он обессиленный уселся на кровать. Я поспешил:
– Ну до свидания! Желаю вам хорошо и отдохнуть здесь, в Гурзуфе.
– Да-да… – закивал художник, устало улыбаясь. – Спасибо, что помогли.
Ушёл я от него взволнованный. Видно, жизнь этого старика только и держится на одном желании творить. Мастер!.. И у меня вдруг появилось ощущение, будто я когда-то встречал этого человека.
Ну да, конечно! Вспомнил! Это был тот самый художник, который писал улицу моего детства! Это именно он пробудил во мне интерес к живописи!