Попытка к бегству

               
               
                История не имеет сослагательного
                наклонения, однако некоторые исторические
                события могут иметь несколько иную, порой
                неожиданную, природу, в отличие от
                общеизвестной ... 

Берлин. Фюрербункер. 9 апреля 1945 года, 04-35.
Короб бункера едва заметно дрогнул, безопасно гася пятиметровой толщей армированного бетона недалекий взрыв очередной трехтонки из ставшей уже рутинной ночной бомбардировки. Обыденный, как фон, отдаленный стрекот дизель-генератора чуть поперхнулся и сразу, отзываясь, зардела нить подвесной лампы. Он отстранился от стола, однако вольфрамовая спираль вновь налилась слепящим светом, бросая из широкого конуса отражателя яркое пятно на мрачную палитру карты, высвечивая в окружении красных стрел топографическую точку, обозначенную столь значимым для него словом – Кёнигсберг. Измятое бессонницей лицо в тени рассеянного света, с орбитами ввалившихся глазниц, казалось черно-белым снимком черепа, украшенным скупым мазком усов, косой упавшей челкой. Настенные часы показывали 04-35. «09, Апрель, 1945 год» выпало в окошке, когда он перевернул серебряную колодку механического календаря.
В коридоре, подсвеченном синей дежурной лампой, стрекот генератора стал громче, потянуло запахом солярки. «Что-то с вентиляцией, – подумал он». Дежурный офицер, сморгнув дремоту, тупо уставясь, сидел в углу на стуле, и лишь спустя секунды поднялся, вяло одергивая мятый китель. Из-за закрытой двери комнаты охраны донесся пьяный гогот. Дежурный, тревожно дернув головой, закашлялся, пытаясь заглушить неуставные звуки, переступил, скрывая голенищем сапога стеклянный блеск бутылки. Он, подволакивая ноги, шаркая кожаными шлепанцами по сырости затертого паласа, молча, прошел мимо. Когда унылая спина, покрытая лиловым шелком пижамы, скрылась за дверью апартаментов, офицер облегченно осел, опущенной рукой нащупывая горлышко.

Пространство куба кабинета с трехметровой гранью, казалось, должно было давить, однако обстановка несколько снижала эффект клаустрофобийного синдрома. Мягкий свет зеленого торшера освещал два кресла, сейф, рабочий стол, напольные часы. Приветственный взвизг преданной собаки раскинувшейся на ковре у дивана, уютный вид щенков, навалом дремлющих в лыковой корзинке, заставили его слабо улыбнуться.
– Моя прекрасная верная Блонди! Как я тебе завидую. Ты счастлива в зверином неведении, не осознаешь, что происходит и наслаждаешься своим первым материнством.
 Густая шерсть загривка потекла между его ласкающими нервными пальцами художника. Благодарный язык немецкой овчарки скользнул по синеватым жилкам обнаженного запястья. Наполненная живым весом корзинка оттянула руку. Он отошел к порогу, опрокинул и, уронив пустую тару, с жадным любопытством смотрел на валкое движение проснувшихся кутят. Черная с коричневыми подпалинами масса помета, распадаясь на пять живых фрагментов, тронулась, поводя влажными носами, в сторону набрякшего молоком вымени. Лобастый первый, слепо тычась, уже выискивал в шерсти сосок, тогда как у корзины, кружась и подволакивая заднюю лапу, беспомощно повизгивал последний. Трое других коротким клином подтягивались к брюху матери.
– Нет в мире совершенства! Даже ты не способна на создание идеального существа, – держа на сгибе локтя, он почесал за ухом крупного щенка. – Разве что вот этот, благородный Вольф. – Он, обращаясь к собаке, говорил вполголоса, однако тон привычно звенел патетическими нотками, как будто бы он вещал с трибуны перед многотысячной толпой. – Ты обязательно вырастешь отчаянным волком, безгранично преданным своему хозяину и будешь беспощаден к врагам Рейха! Ты будешь рвать их клыками и когтями, пока они не истекут своей нечистой кровью!!!
Кутенок широко зевнул, обнажив розовые беззубые десны. Подложив его к соску и, отшвырнув, походя, ногой ущербного, он шагнул к рабочему столу. Кнопка звонка истертой бородавкой торчала с правой стороны столешницы. Овчарка, слабо взвизгнув, недоуменно смотрела на хозяина.

– Эй, Рохус!.. – голос лежащей на кушетке девушки был слаб и едва слышен.
Рохус Миш сидел на стуле за столом, уронив голову на скрещенные руки. Широкая, обтянутая серым кителем спина в тяжелой дремоте расслабленно обвисла. Два резких зуммера заглушили кашель девушки. Мужчина вздернулся, тараща воспаленные глаза – четыре телефона отсвечивали черным эбонитом перед его лицом, и он застыл над ними, протянув руку, в мучительной попытке выбора.
– Тебя зовет, – придя в себя, сказал он, обернувшись.
– Я не могу! Я, вроде, заболела. Ломает, как будто меня всю ночь били русские, – сквозь кашель, просипела Траудль Юнге.
– Паршивая вентиляция! И эта сырость на полу. Мы все тут перезаразимся и сдохнем. По-моему у меня тоже поднимается температура. Нам еще гриппа не хватало.
Офицер потрогал покрасневший лоб, влажную кожу пересекал рубец от складки рукава.
– Ну, точно. У тебя есть градусник?
Девушка вяло двинула рукой. Рохус, потянувшись во весь свой «гренадерский» рост, шагнул в торец бетонного пенала, где на малом столике вдоль ряда клавиш пишущей машинки ртутною шкалой блестела стеклянная полоска. Два новых настойчивых звонка заставили его остановиться.
– О, боже! Чего ему не спится?
Траудль попыталась сесть на кушетке, однако тут же повалилась на бок. Ноги в светло-серых чулках безвольно повисли над черными без каблуков туфлями.
– Пойди, узнай, что ему надо.
Офицер озадаченно уставился на никелированную чашу сигнального звонка.
– Это ты его секретарь и он тебя зовет. Что я ему скажу? – протянул он.
– А ты его личный охранник. Соври что-нибудь. Только не говори о гриппе, иначе нас выкинут отсюда.
– Может это сейчас был бы лучший выход, – пробормотал Рохус, застегивая пуговицы. Зигзаги двух рун и два серебряных квадрата лежали на черных петлицах серого мундира обершарфюрера СС.

– Мой мальчик!?.. – он с недоумением смотрел на вытянувшегося в дверном проеме офицера. – Вообще-то, я звал не тебя.
Набрякшие морщинистые веки накрывали внешние стороны глаз, опуская их, делая взгляд потерянным, угнетенным.
– Траудль нездоровится, – на мгновение замявшись, ответил Рохус Миш.
– Что такое? Еще вечером она была в порядке! – в его голосе звучало прямое беспокойство.
– Что-то по женской части.
Он с облегчением кивнул, касаясь взглядом ущербного щенка.
– Убери отсюда эту падаль! – он с отвращением ткнул пальцем в сторону кутенка, который, наконец, достигнув матери, пристраивался у свободного соска. – Подобного рода тварям не место в этом мире. Избавься от него. 
– Избавиться?! В смысле? – на переносице офицера собралась морщинка. – Ему ведь от роду три дня, он еще вполне может выправиться.
– Что, непонятно?! – Во властном голосе зазвенели нотки мгновенной истерии. – Утопить, удавить, бросить в пропасть, расстрелять! Уничтожить!
Рохус Миш озадаченно переступил с ноги на ногу.
– Расстрелять?.. – преодолев короткую растерянность, он вытянулся во фронт.
Запал угас, как и возник, он с доверительной улыбкой, потрепал по щеке молодого человека.
– Прости, Рохус! Ты ведь не в обиде. Мы с тобой прошли вместе долгий путь. Надеюсь, ты поймешь и будешь рядом со мной в этот трудный час.   
– Я готов жизнь отдать за … – надрывный кашель оборвал последние слова офицера.
– Что с тобой? Ты болен?! – он подошел вплотную и снизу вверх обеспокоенно заглянул в его воспаленные глаза.
– Нет-нет, просто закашлялся.
– Прими на всякий случай аспирин. Мы все сейчас должны быть во всеоружии. Ты должен заботиться о своем здоровье. Оно принадлежит Великой Германии, – он помолчал и со значением добавил, – а значит лично мне.
– Хайль!.. – офицер вскинул руку.
Вызов телефона зазвучал, как продолжение восторженного приветствия. Он снисходительно кивнул, отходя к столу.
– Ну-ну, я в тебя верю.
Выражение радостного чувства получения долгожданного звонка отразилось на обрюзгшем лице, когда он поднял эбонитовую трубку.
– Да, немедленно пропустить! – он повернулся к Мишу. – Мой мальчик, проводи ко мне нашу бесстрашную валькирию. И не забудь про этого ублюдка.
– Слушаюсь! 
Сосок негромко чмокнул, выскальзывая из беззубой пасти. Щенок голодно взвизгнул, капля молока белела на материнской плоти.
– Не бойся, малыш, мы как-нибудь выкарабкаемся из этого дерьма, – пробормотал Рохус Миш, осторожно прижимая к кителю коричневое тельце.
Тихо клацнула дверная защелка. Он повернулся к сейфу. На крашеной зеленым дверке выпукло блестела решетка кнопок цифрового замка. Известный единственно ему набор цифр, и пухлое тело серой папки с грифом «Кёнигсберг-13» тяжело легло на стол.  Он пролистнул несколько страниц, отмеченных овалом знака «Аненербе», углубившись в текст последней, забылся на мгновение.
– Дорогой, ты опять работаешь?! Тебе надо хоть немного поспать.
Женщина куталась в махровый розовый халат, ее лицо, лишенное косметики, обрюзгло от сна и выглядело неприятно голым. Обстановка ванной комнаты белела фаянсом через распахнутую внутреннюю дверь.
Он резко полуобернулся, одновременно закрывая папку.
– Спать?! Когда эти мерзавцы, эти славянские твари разрушают мир, который я построил!!!
Пальцы женщины нервно мяли ворсистую ткань, стягивая вокруг горла воротник халата.
– Что будет с нами? Я боюсь! Эти ужасные русские... Я не хочу, чтобы меня изнасиловали и повесили дикари. Я готова убить и себя и тебя, лишь бы не увидеть их торжествующие лица.
– Не беспокойся, милая, – он в один шаг приблизился и властно взял ее за подбородок, – мы с тобой в любом случае выиграем эту войну. Беспородные ублюдки не могут править миром. Но если случится худшее, я позабочусь о тебе. О тебе, Блонди и Вольфе.
Женщина озадаченно свела тонкие брови:
– Вольфе?..
Крупный щенок, отвалившись от опустевшего вымени, сыто сопел, уютно устроившись в теплом паху матери.   
– Я так назвал его.
– И все равно... – она прильнула к его груди, просительно бормоча. – Послушай, разве мы не можем уехать? Оставить Берлин, чтобы потом, находясь в безопасности, возродить Великий Рейх.
Он резко отстранился, почти отбросив ее назад.
– Уехать? То есть сбежать, сейчас, в критический момент, когда Германия стоит на грани катастрофы?!
– Если катастрофа неизбежна, имеет ли смысл бессмысленная жертва?
Беспомощно качая головой, женщина опустилась на диван. Полы халата распахнулись, открывая кружева ночной сорочки. Он некоторое время, подслеповато щурясь, смотрел на ее голое колено, обрюзгшая щека нервно дернулась.
 – Даже если это так, и мы сбежим, вся эта свора недочеловеков перероет каждый уголок планеты, чтобы найти нас и предать позорной смерти, перед этим выставив на всеобщее обозрение. Нам никогда не дадут покоя.
– Похоже, ты прав. Но я хочу жить, – сникая, прошептала она.
Он подошел к столу, худая ладонь легла на серый фолиант, синие жилы под мертвенно-бледной кожей на тыльной стороне вздулись, почти почернели.
– И все-таки, возможно, есть другой способ... Ответь, тебе нравится Рохус Миш?
Фрагменты надписи «Кёнигсберг-13» резко чернели в свете настольной лампы, проглядывая между его костлявыми пальцами.
Женщина озадаченно взглянула на него, осмысливая столь резкую перемену темы.
– Он исполнителен и хорош собой. К тому же служит нам уже довольно давно. Почему ты спрашиваешь?
Он коротко хмыкнул, пряча ироничную улыбку.
– Ревную, немного. А Траудль Юнге?
– Эта девчонка моложе меня на восемь лет, а это главное для любой женщины. Ты задаешь мне странные вопросы.
Она нервно переместилась на месте, бесцельно шаря ладонями по обивке дивана.
– Верь мне, все будет хорошо, – тон его голоса был предельно убедительным.
– Как хорошо!?.. Насколько хорошо!?.. – женщина стремительно поднялась, черты ее лица заострились, сужая припухшие глаза. – Я хочу замуж за тебя! Мне надоело быть любовницей пусть даже и первого человека Великой Германии!
– Лучше быть живой любовницей, чем мертвой женой, – рассудительно заметил он. – Впрочем, не беспокойся, я не против. Мы решим эту проблему чуть позже.
Легкий стук во входную дверь прервал его. Летная кожаная куртка с четырехлистником «Железного креста», плотные брюки с клапанами карманов и массивные замшевые сапоги не скрывали хрупкости вошедшего пилота.
– Хайль! – в приветствии взлетела узкая ладонь. Светлые, широко посаженные глаза излучали экзальтированное обожание.
– О, вот и наш очаровательный летчик-капитан! – он утвердительно махнул правой рукой. – Ты знаешь Ханну Райч.
Женщина приветственно кивнула.
– Иди к себе, мне надо работать.
Она хотела что-то сказать, однако промолчала.
Когда проходная дверь закрылась, он доверительно тронул пилота за плечо. Летный шлем, чернея слепыми глазницами очков, висел на сгибе ее левого локтя, прикрывая канареечную кожу пистолетной кобуры.
– Ханна, дорогая, у меня к тебе есть исключительно конфиденциальное поручение. И о нем никто не должен знать, включая нашего общего друга, генерала фон Грейма.
– Вам известна моя бесконечная лояльность. Все, что вы скажете, останется со мной до самой смерти! – непоколебимая преданность звучала в голосе белокурого пилота.

Апрельская плотная сырость сада неподвижно висела в ночном воздухе. Он глубоко вдохнул терпкие ароматы набирающей силу весны, сулящие неизбежный «зеленый взрыв» листвы в ближайшую неделю. «Интересно, какое будет лето? – мелькнула праздная мысль. – О, мой любимый Бергхоф! Как хочется прогуляться по тенистым тропинкам твоих горных перелесков!». Затянутое тонкой пеленой тумана небо уже начало сереть на востоке, и быстрее наступающей зари, оттуда пошел, нарастая, густой, нагоняющий щемящую тоску, зудящий гул.
Хрустя мелким гравием, он прошел вперед и оглянулся, толстая папка, скользя по шелку рукава, норовила выпасть из-под локтя. Конус вентиляционной шахты, словно заброшенный домик давно умершего гнома, торчал из земли с левой стороны от входа в бункер. И бетонный параллелепипед надстройки входа и далее черный без единого огонька массив здания Рейхсканцелярии в сером сумраке рассвета виделись мертвыми угловатыми постройками заброшенного кладбища.
Яма для сжигания бытовых отходов курилась отвратительным дымком. Производственные объекты под названием «Дахау», «Освенцим», «Бухенвальд» он никогда не инспектировал и запах сгоревшей органики не мог вызвать у него никаких ассоциаций. Он только гадливо сморщил свой длинный хрящеватый нос.
Папка повисла, развернувшись, обнажая распушенные страницы. Торопливо, держа левой рукой и коробок и папку, он неловко чиркал спичками, которые ломались, истирая о шершавую поверхность влажные головки. Они падали ему под ноги, прямым углом излома похожие на рассыпавшиеся фрагменты свастики. Наконец «сера» зашипела, воспламеняя тонкий черенок, покрытые печатной вязью бумажные листы, подхватив тщедушный огонек, начали чернеть и сворачиваться, поглощаемые растущим пламенем. Он отпустил огненный ком, и некоторое время смотрел на летящие из ямы искры, бормоча:
– Это не должно так просто закончиться. Слишком много затрачено усилий, слишком много принесено сакральных жертв. Судьба не может допустить такого бесславного финала.
На дальних подступах к Берлину забились, загавкали «зенитки», расцвечивая утреннее небо вспышками разрывов шрапнели. Он взглянул вверх, чтобы успеть увидеть, как навстречу накатывающейся утренней волне бомбардировщиков врага скользнул стремительный силуэт истребителя «Фокке-Вульф 190» без опознавательных знаков.

Кёнигсберг. 9 апреля 1945 года, 07-10.
– Лейтенант, нам так его не взять!
Три тонких грязноватых лычки желтели на пыльном стеганом бушлате. Его владелец, вжавшись в угол у широкого проема витринного окна, быстрыми отработанными движениями, набивал широкую банку магазина автомата ППШ. Стеклянное крошево блестело под ногами. Офицер, скобля шинелью стену, скорчился напротив. Придерживая на боку планшет, он осторожно выглянул из-за края рамы. Шестиугольное здание, стоящее наискось через улицу, напоминало приземистую водонапорную башню. В узком, похожем на бойницу, окне второго этажа немедленно вспыхнуло слепящее пятно, из каменного оклада проема брызнули колючие осколки.
– О, черт! – лейтенант отдернулся обратно за спасительную стену.
Его короткий вскрик потонул в утробном реве крупнокалиберного пулемета, казалось, заполнившего все уличное пространство. Пули, выбивая известковую пыль, звонко щелкали по стенам, с глухими плотным шлепками входили в тело немецкого солдата, лежащего в глубине парадного, от которых оно, словно живое, дергалось и подпрыгивало, смещаясь в сторону. Пулемет умолк и в звенящей тишине стали слышны отдаленные автоматные очереди и глухие взрывы гранат уличного боя.
– Лейтенант, зацепило!? – сержант обеспокоено привстал.
Офицер провел ладонью по покрытой юношеским пушком окровавленной щеке.
– Да нет, крошкой посекло. 
Сержант облегченно сдвинул шапку на затылок, ладонью вбил в гнездо тяжелый диск магазина.
– Похоже, у него там арсенал. Патронов, сволочь, вовсе не жалеет!
Он оглядел разбитое парадное, из-под мышиного мундира немца торчал коричневый конус. Взгляды бойцов встретились, лейтенант отрицательно качнул головой.
– А что делать? Сидеть здесь до пришествия союзников?
– Ну, ладно, давай! Я прикрою, – лейтенант повел худым рылом трофейного МП.
Немецкий автомат забился, изрыгая в сторону «водонапорки» длинную стрекочущую очередь. Сержант, метнувшись, присел у трупа, пытаясь вытянуть из-под него застрявшую трубу фаустпатрона, когда навстречу автоматному треньканью включился рокот мощного калибра. Мелькнуло лезвие ножа, сержант отпрыгнул в мертвую зону, подтягивая за обрезанный ремень коричневую трубу. Пулемет осекся.
– От, сука!!!
– Живой?! – офицер тревожно всматривался в сумрак помещения.
– Живее не бывает, – донеслось из-за поваленной конторки. – Стоило дойти до Кёнигсберга, чтобы под конец войны подставиться. Вот только фляжку испоганил – пол-литра спирта утекло.
В руке сержанта через две сантиметровые пробоины истекала скупыми каплями обшитая зеленым брезентом округлая баклага.
– Имеешь возможность отомстить личному врагу, – немного нервно хмыкнул лейтенант. – Давай, лупи под «яблочко»! И побежали.
В низу двери парадного зияла рваная дыра. Сержант, обняв трубу фаустпатрона, прилег на битый мусор, прикидывая линию прицела...

Цементная пыль в плотном замесе с пороховой гарью и миазмами от взрыва заряда фаустпатрона висела в воздухе, размывая детали обстановки комнаты. Тяжелая дверь протяжно заскрипела, и сразу потянуло сквозняком – белесые пласты зашевелились, утекая вслед за тягой. Через бойницу и широкую пробоину под ней сочился утренний апрельский свет. Лейтенант закашлялся, настороженно всматриваясь в разбитый интерьер. Среди распоротых мешков с песком, патронных ящиков и тысяч стреляных гильз придавленный покореженным скелетом пулемета ничком лежал стрелок. Под камуфляжной тканью каска, пятнистая в зелень куртка, просторные штаны, заправленные в высокие ботинки со шнуровкой, составляли экипировку смертника. Лейтенант, наставив автомат, ткнул сапогом неподвижное тело. Две шпалы и стилизованные крылья на шевроне определяли немца, как майора десантных войск. Широкий металлический браслет охватывал на щиколотке черную кожу высокого ботинка, толстая цепь, змеясь между песочными разводами, заканчивалась в проушине заделанного в стене кольца.
– Тьфу! Вот гадость! – сплюнул лейтенант. – Чего долбиться? Все ж ясно, как божий день.
– Что тут у тебя? – Ввалившийся сержант хозяйским взглядом немедленно засек кольцо в стене, проследовал по звеньям. – Опа! Цепной майор – такого я не видел. Не, эт-т не благородные арийцы, эт-т просто каннибалы-дикари!
Он покачал головой и безразлично отвернулся, шаря глазами по углам, одновременно говоря:
– Слышь, лейтенант! Там внизу подвал и лестница куда-то шибко глубоко. Может там бункер главной сволочи? Пойдем, глянем, чего такого ценного эта арийская собака охраняла.
Темная бутылка, обеспокоенная его пыльным сапогом, мелькая желтой этикеткой, откатилась в сторону, глухо перецокиваясь с такими же порожними товарками. Сержант задвигал чутким носом, перебирая коктейль запахов, витавших в пыльной пустоте. Три ящика у задней стены белели картонными боками с «виноградными» узорами.
– Черт побери! Шампань! Ей богу, газировка! – присев на корточки, он вынул две уцелевшие бутылки. – “Ве-и-ве слис-ди-от”. Это по-каковски?
– По-французски, – буркнул лейтенант, осторожно выглядывая в окно.
– Что за попугайский язык. И что сие значит?
– Вдова Клико. Пошли отсюда, – офицер был уже в центре помещения.
– Я бы у старушки навечно поселился, – опершись локтями на жесткое ложе автомата, торчащего стволом назад из-под левой подмышки, пробормотал сержант, сжимая в кулаках увесистые сосуды, – Лейтенант, а что, если…
Он полуобернулся на слабый «звяк» потревоженного металла. Фигура лейтенанта картонным силуэтом чернела в коридоре света из окна, на уровне колен перекрывая позади себя короткое движение решетчатого дула покореженного МГ. Мягкие хлопки двух мокрых взрывов слились с короткой очередью ППШ.
– Твою ж, мать!.. – лежащий на левом боку сержант, избегая винной лужи, ловко перекатился через спину на другой бок и легко вскочил.
 Нацистский десантник в смертной агонии подсучивал ногой, рядом со скребущими пыль пальцами, отсвечивал черненьем «Люгер». Через веснушки на бледной щеке ползла неспешно струйка крови.
– Вот же мерзкая порода! Ну лежал и лежал себе, глядишь и пронесло бы. Что тут скажешь – сущеглупая нация. И конопатый, гад, ну, словно мой свояк!
Лейтенант поднял планшет. Поперек кожи клапана ершилась светлая бороздка, обрывок запорного ремешка, разрезанного пулей сержанта, едва держался краем за скобу.
– Впритирочку прошла. Теперь я твой должник.
Конец шнурка свисал с немецкого ботинка. Он вынул перочинный нож и, срезав, просунул плотную тесьму в скобу, блокирующую клапан.
 Сержант, кинув тоскливый взгляд себе под ноги, где в ароматной пене скалились бутылочные осколки, скользнул к выходу. Овальный знак белел на серой краске металлической двери. 
– Должник, не должник, а два пузыря шампани как-нибудь достань, – пробормотал он, присматриваясь к угловатым буквам вокруг стилизованного изображения меча, обвязанного лентой. – «Дейтчес Аненербе». Что за хрень?! Почему не знаю?

Кёнигсберг. Подземная лаборатория "Аненербе". 9 апреля 1945 года, 07-29.
Широкие плафоны под высоким потолком горели в полнакала, отражаясь красноватыми пятнами в истертом зеркале «нержавейки» рабочего стола, играли световыми бликами на тощих пробирках, боках упитанных реторт, прозрачном множестве разнокалиберных склянок с реактивами на полках металлических шкафов, тянущихся длинными рядами вдоль стен из серого бетона. Плоские бочонки центрифуг, округлые массивы термостатов, стеклянный мнимый хаос перегонных линий, безошибочно определяли помещение, как медицинскую лабораторию.   
Клетки с приматами стояли в ряд на стеллаже, белые лабораторные крысы, подергивая кончиками розовых носов, спокойно и деловито сновали по опилкам, перебираясь из гнезда в гнездо в прозрачном плексигласовом контейнере. Дворняжка, с явной примесью терьера, несвойственными псам движениями ныряя головой, тревожно лаяла сквозь ячею решетки на мечущуюся серую мартышку.
Жерло огромной муфельной печи светилось малиновым жаром. Человек вытянул кипу бумаг из распахнутого сейфа. Четырехлапый паучок нацистского значка припал к лацкану белого халата. Дым от воспламененной целлюлозы столбом ударил из печи, человек зашелся в надрывном кашле, нажимая кнопку вытяжки. Лопасти вентилятора вяло шевельнулись, мотор под слабым напряжением натужно загудел, медленно разгоняя тяжелый ротор. Похожий на футляр зубной щетки пластмассовый контейнер не был заметен во тьме пустого сейфа, он взял его с верхней полки не глядя, сунув в квадрат нагрудного кармана.
Чадящее нутро горизонтального цилиндра уже почти пожрало последнюю охапку документов, когда пронзительный звонок заставил человека вздрогнуть. Трезвонящая чаша висела над бронированной дверью в торце помещения лаборатории. Он заколебался на мгновение, однако второй настойчивый зуммер акустической плетью погнал его к двери.
Кривые ручки «задраек» под нажимом сдвинулись, массив двери поехал «на себя» и, занятый его медленным движеньем, человек не увидел, как за его спиной в противоположном углу помещения, где спираль винтовой лестницы, поднимаясь к потолку, упиралась в дверку люка, на нем медленно повернулось колесо запорного устройства.

– Спокойно, сержант, спокойно! Считай, что там колодец полный змей, – лейтенант стоял, держась за крышку поднятого люка.
– Плевать на змей, я в Казахстане вырос, – невнятно пробормотал сержант, с колен заглядывая в квадратный проем. – Похоже, мы не зря сюда нырнули.
Металлические перекладины короткой лесенки спускались вниз на узкую площадку. Бойцы присели рядом на корточки, присматриваясь к открытой сверху тусклой перспективе панорамы лаборатории. Клетки, шкафы, громоздкие установки местами перекрывали видимость рабочих проходов между ними. Белое пятно халата, бок о бок с человеком в темной летной форме, появилось из-за массивного цилиндра муфельной печи. Рука офицера предостерегающе коснулась плеча сержанта.
– Хозяйство-то под присмотром, – прошептал лейтенант.
Он переместился на затекающих ногах, следя за остановившимися у сейфа фигурами, которые, судя по жестам, вели оживленный разговор. Человек в форме, стянув с головы летный шлем, встряхнул короткими густыми кудрями.
– Я укушу себя за задницу, если один из них не баба! – дернулся сержант.
Ствол автомата ППШ ударил по перилам ограждения. Негромкий звук удара о металл прошел сквозь мерный гам лаборатории. Пилот, застыв на мгновенье, рванул клапан желтой кобуры. 
– Да, чтоб… Сержант! Огонь! – не сдерживаясь, крикнул лейтенант.
Треск автоматов смешался с одиночными выстрелами пистолета. Летная форма замелькала между клетками. Дырчатые ступени лестницы дрожали под ногами сбегающих бойцов. Главный проход лежал по центру помещения, узким коридором тянулся к его дальнему концу, где пластина двери, медленно стремясь, уже на три четверти закрылась. Пули щелкали по металлу, визжа, рикошетировали, лишь оставляя сизые пятна окалины на месте выщербленной краски.
– Этот, готов! – сержант, пробегая, мельком взглянул на лежащее навзничь тело. По белому халату плыла, распространяясь, алая волна. Ткань нагрудного кармана еще хранила очертания прямоугольного предмета. – А тот… Ты, видел? Все это неспроста. Конюшня эта подземная. Баба-летун посреди города, опять же. Надо брать лярву, глядишь, напоследок, еще по орденку навесят!
– Куда тебе еще? Итак, как у генерала.
Лейтенант на ходу бросил косой взгляд на широкую панель наградных планок, цветущих на вылинявшей сарже бушлата.
– Я не такой умный и красивый, как ты, мне вывеска нужна, – буркнул сержант, хватаясь за кривые ручки.
Дверь стронулась и тотчас через стальную толщу с наружной стороны пробилась частая дробь разящего металла.
– Так не пойдет, там кто-то еще есть, – сержант подпер спиной задвинутую дверь. – Положат, только сунься. Держи подарок. Давай-ка снова на раз-два.
Он, сунув офицеру «ананас» гранаты, упал на бок под край высокого порога, прижав к груди тяжелый ППШ. Лейтенант, молча, взялся за «задрайки».
– Ну, раз! – нервно ухмыляясь, скомандовал сержант.
– Ну, два! – упершись крепко в пол, лейтенант рванул на себя стальную массу.

Простор широкого ангара в пятидесяти метрах впереди продолжался взлетно-посадочной полосой, полого уходящей вверх, во тьму прямоугольного туннеля. Сигнальные огни, пульсируя, едва светились, частыми штрихами метя середину бетонной ленты. Серо-зеленый силуэт с трилистником воздушного винта стоял «анфас» по центру, теряясь в сумраке  пустоты огромного помещения. Битюг автозаправщика, свернув «кормящий» шланг, неспешно отползал от фюзеляжа.
– Туда! Убрать! – на бегу, сглотнув короткое дыхание, бросила Ханна Райч.
Двое в касках и камуфляже, передернув затворы автоматов, проскочили мимо, неся с собою стаккато очередей.
По приставной этажерке трапа она легко взбежала на крыло. Пенал кабины, таращась круглыми глазами циферблатов, принял ее словно младенца колыбель. Привычный перещелк тумблеров, кнопка стартера – двигатель чихнул, три лопасти мелькнули, провернувшись, сливаясь в призрачную плоскость. Надрывный рев мотора был для нее, как песня матери, неся успокоенье, гарантию личной безопасности, понятие – все будет хорошо.
Сквозь пелену кружения винта, заглушенная пением мотора, картина виделась фрагментом немого кино. Стальная дверь внезапно распахнулась, и снизу над ее порогом мгновенно занялся факел автоматного огня. В безмолвной вспышке взрыва опали изломанные тени сраженных осколками гранаты автоматчиков. Светлый проем прохода дважды перекрылся, впуская очевидного врага. Быстрые фигуры раскатились в стороны, исчезнув между ящиками и пустыми бочками, неся в себе смертельную угрозу доверенной миссии.
Она скользнула ладонью по плотной ткани набедренного кармана, ощутив длинную выпуклость футляра, продолжила движение руки к знакомой россыпи приборов. Слепящий свет посадочной фары ударил с левого крыла, высвечивая в день следы панического бегства персонала базы, и сразу же, упреждая скрытого противника, одновременно заработали четыре пушки и два пулемета бортового вооружения, каждую секунду извергая из себя по пять килограммов гарантированной смерти. Добавив оборотов, она синхронно выжала педали тормоза и руля поворота, удерживая на ручке управления кнопку ведения огнем. Тело самолета дрогнуло, хвост быстро повело направо, смещая по стене огненную метлу. Она знала – враг находился в мертвой зоне ниже линии огня, однако ревущая борозда взрывов, рикошетов, летящих из стены осколков снарядов и кусков разбитого бетона, заставит вжаться в пол любого храбреца. Для разворота достаточно нескольких секунд, затем «взлетный форсаж» и поминай как звали – впереди воздушная стихия, где ей, практически, нет равных…

«Ты ждешь, Лизавета, от друга привета …», сквозь обрушившуюся тишину настойчиво звучало в мозгу. Лейтенант, прикрыв руками голову, испуганным ежом свернулся на бетоне. Отдаленный вой авиационного мотора через заложенные уши казался голосом ночного комара. Он шевельнулся, приходя в себя, и тут же вскочил, уронив с засыпанной цементной пылью шинели неслышный град каменных осколков. Крылатый силуэт, ведомый световым пятном бортовой фары, уходил, вгоняя себя в прямоугольный створ туннеля. Короткая очередь пробилась слева сквозь ушной звон. Сержант, опершись на металлическую бочку, безрезультатно дергал спусковой крючок. Он отвалился, выдернул магазин – окно подачи патронов было пусто.
– Эх, улетела птичка! А какой бы мог получиться натюрморт, да с баварскими сосисками. Из ППШ «Фоку» завалить – это тебе не из пушки по воробьям, – посетовал он, подходя.
– А?.. – лейтенант попытался мизинцем прочистить ухо.
Сержант, скрывая смех, оглядел пыльную маску его лица.
– Я говорю, ну и рожа у тебя, лейтенант! Чисто, коверный!
Мгновенно заполнив пустоту, три раза взвыла пронзительно сирена, и сразу же хаос ангара окрасился багровыми сполохами аварийных фонарей.
– Ахтунг! Ахтунг!.. – прохрипели скрытые динамики.
Бойцы тревожно вслушивались в немецкую речь, закончившуюся мерным тиканьем финального отсчета, перемежающегося короткими воплями ревуна.
– Ан, цвай, драй, – сержант последовательно загнул три пальца. – Товарищ лейтенант, я, конечно, не Спиноза, но, похоже, швабы нам на что-то три минуты отпустили.
– Надо выбираться, а то похоронят, – лейтенант заправил под подбородок ремешок фуражки. – Давай, милый, престиссимо!
– Это, как?! – озадачился сержант.
– Ну, очень быстро! – усмехнулся лейтенант, ныряя в дверной проем.

Словно скелет, обглоданный трехсуточным артобстрелом и непрерывными бомбежками, зияя глазницами окон, тощими ребрами стен разрушенных домов, прикрытый рваным саваном множества пожаров, под тусклым моросящим апрельским небом лежал поверженный город-крепость Кёнигсберг. Беспрецедентный по масштабу штурм подходил к закономерному финалу, однако в фанатичной истерии разрозненные части гарнизона еще пытались огрызаться, укрывшись в укрепленных казематах. 
Вынырнув из изломанного хаоса разбитых улиц, ревя форсажем, «Фокке-Вульф 190», едва не зацепив шасси, скользнул над красными мерлонами «Башни Дона». Отсутствие опознавательных знаков и сходство абриса с истребителем «ЛА-5» давали серьезный шанс на бегство из района штурма. Мелькая серой тенью в полотнищах дымов, чуть не касаясь брюхом флюгеров старинных зданий, «немец» «на бреющем» ушел на юго-запад.

Мостовая дрогнула, приподнялась, будто встряхнутый коридорный половик, вышибая из себя чугунные пробки канализационных люков, и тяжело осела, коротким толчком расшатав плотный набор тесаных булыжников. Протяжный гулкий выдох сдержанного взрыва прокатился и затих, продолженный грохотом обвала кирпичей и черепицы, летящих валом с фасадов и крыш окрестных зданий. Сержант, согнув колени, словно в «плясовой», притоптывал на середине улицы, ища опоры на вдруг ставшей зыбкой мостовой.
– Етицкий корень! – он «выкатил» глаза на шестигранник «водонапорки», стены которой шумно опадали внутрь, поднимая клубы известковой пыли. – Неказистая могилка нам светила!
– К тому же, сыровата, – лейтенант, стоя на высоком тротуаре, смотрел в перспективу улицы, где, приближаясь, из дыр колодцев поочередно выстреливали колонны грязных водяных фонтанов.
В опавших развалин башни наметилось робкое движение. Тонкий ручеек, змеясь среди кирпичного навала, скользнул на мостовую, таща за собой быстро расширяющееся полотно мутного потока. Вода бурлила, изливаясь из руин, преображая проезжую часть в подобие речного русла. Бутылка темного стекла с остатками фольги на горлышке, кружась в водовороте, мелькала желтой этикеткой, постукивая крутым боком по камням бордюра. 
– И морская пучина проглотила яё, – сержант, сторожко ступая на носках по булыжникам между бурунами, перескочил на тротуар.
– Поглотила… – машинально поправил лейтенант, ладонью охлопывая полы шинели. – Знать бы, что она такое поглотила.

Берлин. Фюрербункер. 30 апреля 1945 года, 15-03.
Он посторонился, пропуская женщину вперед. Она, помедлив, повела, прощаясь, левой рукой. На безымянном пальце сверкнула золотом полоска обручального кольца. Он выждал, пока подол синего в белый горошек платья не скроется за дверью.
– Все готово?
– Да, мой фюрер! – штурмбанфюрер Гюнше щелкнул каблуками. – Десять канистр с бензином должны сейчас доставить.
Они стояли в ряд, одетые в парадную форму: Борман, Геббельс, Бургдорф, генерал Кребс, Аксман. Их лица были скорбны и торжественны соответственно моменту. Траудль Юнге, ухватив за рукав Рохуса Миша, едва сдерживала слезы. Миш поддернул обшлаг кителя – стрелки наручных часов стояли почти под прямым углом, показывая 15-03.
– Занимайтесь текущими делами, – пробормотал он. – Не стоит под дверью караулить. Всему свое время.
В его воспаленных глазах внезапно загорелась искра, вернув измученному загнанному взгляду ту бесноватую уверенность, с какой он когда-то начинал свой триумфальный путь. Уже держась за ручку двери, чуть искривив губу в язвительной улыбке, он полуобернулся:
– Все только начинается, господа, все только начинается.

– Мне его жалко, – сказала Траудль Юнге, бесцельно нажимая клавишу пишущей машинки. Каретка дергалась, смещаясь влево, вытягивая на белый лист широкую строку заглавной буквы «Г». – Он столько для нас сделал.
– Дура, посмотри вокруг! – в голосе Рохуса Миша звучало неприкрытое раздражение. – Вот это все он сделал, и я бы, лично, предпочел обойтись без такого «подарка».
Из-под кушетки донеслось призывное повизгивание. Миш, встав на одно колено, запустил руку в пыльное пространство. Опершись передними лапами на край дощатой коробки месячный щенок, радостно виляя хвостиком, уверенно подпрыгивал на задних, топчась по серому сукну полы шинели, выстилавшем ее дно.
– Сейчас, герой, сейчас, – ласково пробормотал Миш, доставая из тумбочки банку консервированного молока.
Он уже занес над жестяным окружьем консервный нож, когда резкий зуммер остановил движение руки.
– Тебя, – выдавила Юнге, держа нажатой клавишу машинки, глядя на Миша круглыми глазами.
Еще два вызывающих сигнала раздались в сумрачной тишине. Негромко клацнул, возвращаясь в гнездо, отпущенный литерный рычаг.
– И меня, – словно не веря, прошептала она. – Я боюсь.
– Страшней уже не будет, – Миш швырнул на стол нож. Одна из телефонных трубок слетела, сбитая, с держателя, издавая громкий непрерывный писк. – Надо идти, он все еще наш фюрер.

Краткое забытье было весьма болезненным, предваренное моментально навалившейся жесткой ломотой, нестерпимым жаром, от которого саднила будто ошпаренная кожа, и, казалось, вот-вот готовы были лопнуть глазные яблоки и закипеть мозги, разорвав череп, словно паровой котел с забитым клапаном, на множество мелких фрагментов.
Придя в себя, он посидел с закрытыми глазами, наслаждаясь избавлением от гриппозной ломки, чувственно переживая свежее, качественно новое восприятие бытия. Однако нужно было торопиться завершить задуманное.
– … с чистого листа, – пробормотал он, поднимая веки.
Руки, лежащие перед ним на коленях, прикрытых синим в белый горошек шелком, были ему хорошо знакомы, однако с такого ракурса он их никогда не видел. Изящные часы из платины, искрящиеся сонмом мелких бриллиантов – он подарил их ей на 27-летие, показывали двадцать минут четвертого. Нестерпимый зуд в носу заставил его правую руку рефлекторно приподняться. Еще не вполне осознав действительность, он удержал ее на полпути, глядя с растущей паникой на пальцы с маникюром, на тонкое запястье, украшенное золотым браслетом с зеленым турмалином – залогом их двенадцатилетнего романа.   
– Фрау Гитлер, вам нехорошо?!
Голос вскочившей напротив с кресла Траудль Юнге вывел его из оцепенения. Он перевел смятенный взгляд на массивную фигуру Рохуса Миша, обеспокоенно склонившегося над четырьмя чашками с «прощальным» чаем на столике, стоящим между ними, и далее, направо, вбок, где рядом с ним в углу дивана, одетая в черный костюм со светло-зеленым треугольником рубашки, закрыв глаза, тяжело дыша, откинулась на выгнутую спинку такая знакомая персона.
– Вы можете идти. Благодарю за верность! Прощайте! – с трудом выдавил он, коротко махнув в сторону выхода.
Они, переглянувшись, вышли, неслышно затворив за собой дверь. Под ногой треснула, рассыпаясь, порожняя пробирка, лежащая рядом с похожим на футляр для зубной щетки пластмассовым контейнером. Неверной походкой пройдя в ванную комнату, он, окончательно убеждаясь в крахе замысла, несколько секунд смотрел в зеркало на обрамленное вьющимися светлыми локонами округлое женское лицо.
– Пора закончить этот фарс! – обреченно пробормотал он, вернувшись в гостиную, набирая на замке сейфа цифровой код – длинные ухоженные ногти неприятно стучали по металлу. Заранее заряженный «Вальтер» и коробка с цианидом лежали сразу перед дверкой.
– Ева, прости! Я не понимаю, что произошло! Этого не должно было случиться! – всхлипнул он, глядя на успокоившееся обрюзгшее лицо с мазком усов, уже подрагивающие, готовые подняться морщинистые веки.
«Какие все же плохие у меня зубы», – мелькнула досужая мысль, когда он, поджав ладонью челюсть, вложил в безвольный рот прозрачный цилиндрик ампулы. Хруст тонкого стекла заставил его болезненно поморщиться. Когда тело скрутила первая конвульсия, он приставил пистолет к покрытому венозной сеткой синеватому виску…

– Чего им было от нас нужно? – сказал Рохус Миш, тревожно прислушиваясь к звукам городского боя, казалось накрывшими город физически ощутимым акустическим куполом.
– Не знаю, – отозвалась Траудль Юнге, испуганно приседая в такт недалеким взрывам. – Может, они нас так полюбили, что последними, кого хотели видеть были мы. Она подарила мне свою лисью шапку.
Они стояли у входа в бункер. Широкая воронка еще дымилась запахом тротила в десятке метров справа от двери. После сырой атмосферы каземата в последний день апреля предвечернее солнце воспринималось как благословение  – оно ласково грело, трогая бледную кожу их лиц ощутимо плотными лучами.
– Не верю я в сентиментальность накануне катастрофы, – Миш покачал головой. – Могу сказать только одно – чтобы не получить большие неприятности, нам надо помалкивать об этом странном чаепитии. Кое-кто может посчитать, что мы оба причастны к их совместному уходу. Вообще-то, у меня такое ощущение, что нам сегодня в чем-то крупно повезло.
Он повернулся и потянул входную дверь. Полоса солнечного света сквозь открывшийся проем упала на оскаленные зубы мертвой немецкой овчарки, лежащей вдоль внутренней стены узкого тамбура, расширяясь, осветила привалившееся к ее боку бездыханное тело крупного щенка.
– Какая дикая любовь! – Миш криво усмехнулся. – А ведь она верно служила ему четыре года.
                *   *   *
Из докладной командира опергруппы СМЕРШ гвардии старшего лейтенанта Титоренко Н.В.:
«При осмотре сада, прилегающего к зданию Рейхсканцелярии, мной была обнаружена яма, предназначенная, по всей видимости, для сжигания бытовых отходов. В процессе исследования содержимого ямы, кроме остатков бытовых отходов, не представляющих оперативного интереса, была обнаружена обгорелая обложка картонной папки, содержанием которой очевидно являлся пакет бумажных документов. Определить смысл документов не представлялось возможным, так как вследствие воздействия огня бумажные листы были уничтожены. Тем не менее, на уцелевшем фрагменте пепла одного сожженного листа сохранилось некоторое количество текста, который я, будучи в мирное время преподавателем немецкого языка, оперативно перевел и запротоколировал.
Текст непосредственно:
«… работы, целью которых обозначена реанимация и усиление штамма вируса гриппа H1N1(испанка) для боевого применения (первоисточник – могильник эскимосского поселения на северном побережье Гренландии) прошли успешно.                Так, симптоматика после инфицирования проявляется через три минуты. Пик гипертермии достигается через пять минут и устойчиво держится на уровне 42,6 градусов по Цельсию. Летальный исход наступает от тринадцати до пятнадцати минут после заражения.
Однако, несмотря на предпринятые усилия в плане повышения вирулентности данного вируса, устойчивый иммунитет к нему вырабатывается, как вследствие применения вакцины, так и после перенесения организмом элементарного гриппа. Время жизнеспособности данного штамма весьма невелика, при высвобождении во внешнюю среду ограничивается тридцатью минутами.      
(Важно!!!) В ходе изучения практического действия одного из рабочих вариантов штамма H1N1(испанка) был обнаружен эффект, заключающийся в том, что подопытный, после достижения пика гипертермии, не только не скончался, но и реабилитировался практически мгновенно. С целью выявления способов форсированного лечения основного боевого штамма H1N1(испанка), данный штамм-мутант получил обозначение H1N1(Т) (от “трансмишн”) и был выделен в отдельное производство. Дальнейшие исследования обнаружили, что штамм H1N1(T) обладает неким сопутствующим феноменом, действие которого выражается в том, что течение болезни, при соблюдении определенных условий, сопровождается психотропной аномалией, суть которой попадает в коридор ВАМИ ранее заявленного непосредственного интереса.
Аномалия заключается в том, что инфицированные H1N1(T) подопытные, будучи совместно изолированными и находящиеся в непосредственной близости друг от друга, после стремительного выздоровления имели ...»
Выпадение текста вследствие разрушения пепла. Далее:
«… изучение механизма действия феномена предполагает масштабную стимуляцию деятельности головного мозга уникальными токсинами вируса H1N1(T) в совокупности с запредельными показателями гипертермии, что, по всей видимости, и влечет открытие коридора...»
Сохранить оригинал текста в полевых условиях не представилось возможным по причине чрезвычайной хрупкости страницы.»

02 мая 1945 года.                Гвардии старший лейтенант ОКР         
                СМЕРШ 79-го корпуса 3-й Ударной 
                армии 1-го Белорусского фронта 
                Титоренко Н.В.

Примечания:
Рохус Миш - личный охранник и телефонист Гитлера. В 1998 году выпустил книгу "Последний свидетель", в которой подробно рассказал о своей жизни рядом с фюрером. Дата рождения: 29 июля 1917 года, дата смерти: 5 сентября 2013 года.
Траудль Юнге - одна из четырех личных секретарей Гитлера. Дата рождения: 16 марта 1920 года, дата смерти: 10 февраля 2002 года.
Ханна Райч - летчик-испытатель Люфтваффе. Отличалась высочайшей степенью владения летным мастерством. До конца жизни открыто демонстрировала фанатичную приверженность нацизму и лично Гитлеру. Дата рождения: 29 марта 1912 года, дата смерти: 24 августа 1979 года.
Немецкая овчарка Блонди - была подарена Гитлеру Мартином Борманом в 1941 году. Отравлена и застрелена вместе со щенком Вольфом по приказу Гитлера 30 апреля 1945 года. Судьба четырех других щенков неизвестна.
"Аненербе" ("Немецкое общество по изучению древних сил и мистики") - нацистская организация, существовавшая в Германии в 1935-1945 годах.
"Кёнигсберг-13" - одна из лабораторий "Аненербе", расположенная в подземных бункерах в городе Кёнигсберге.
Справка:
Адольф Гитлер в течение всей своей жизни остро интересовался оккультными науками. В частности его крайне волновало изучение возможности переноса человеческого сознания из одного тела в другое.