Эту странную старушку в среде нищих не любили, но и не трогали. Появлялась всегда неожиданно, подолгу не стояла, на вопросы отвечала так, что даже вечно пьяной Любке было понятно: старуха с головой не дружит. Ее обходили сборщики дани, малолетние бандиты.
- Словно в коконе, будто не видят ее, - рассказывала безрукая Катька товаркам.
- Зато подают хорошо, люди ее видят!- завистливо протянула Любка.
Бледная до прозрачности, до какого-то свечения, за что и получила прозвище Моль, она появлялась в разных местах, обжитых попрошайками, появлялась ненадолго. Вставала в сторонке, шептала что-то и смотрела в толпу бесцветными глазами. Поданное прятала в складки бесформенной одежды, прятала отстраненно, без жадности, присущей этому сословию. Стояла пару часов, а потом уходила, чтобы возникнуть в другом месте.
Началось все в марте. Сначала исчезла Любка, поговаривали, что видели ее в приличной компании на вокзале. В аккуратной, с хорошей прической, женщине, трудно было узнать обитательницу городских трущоб.
- А все Моль, старуха эта, - часто повторяла Катька свой рассказ о ненастном мартовском дне.
День тот больше походил на осенний: серые рваные тучи, ошметки городской грязи, хмурые лица. Подавали плохо. Катька, устроившись на ящике, покрытом тряпьем, что-то выплакивала тонким голосом, разглядывая мрачную тоннельную толпу. Любке было совсем плохо. Она прислонилась к ледяной, припудренной пылью стене и прерывисто дышала.
- Помру я, - изредка жаловалась Катьке. Но подруга не обращала внимания, не впервые. А и помрет, кончится этот бред, который считают жизнью. Она давно забыла, что такое жалость, лишь иногда остатки памяти будили что-то, и она отламывала кусок бездомной собаке.
Старуха появилась, как всегда, неожиданно. Никто не видел ее зимой, про нее уже стали забывать, решив, что Моль давно в какой-нибудь безымянной могиле. А она возникла. Остановилась перед Любкой, коснулась костлявой ладонью опухшего лица женщины и произнесла твердо и ясно: «Больше пить не будешь. Домой вернешься, ждут тебя».
- Не поверите, сама бы не поверила, если бы не видела своими собственными глазами, Моль сказала и будто растворилась, исчезла. А Любка словно проснулась, заозиралась вокруг, от стены, наконец, отлипла и пошла. Я кричу-кричу, а та не слышит. Куда делась, без документов, без денег? – в сотый раз пересказывала Катька.
А в мае старуха опять объявилась, да где – в подвале заброшенного дома, который обжила компания бездомных. Появилась, когда Федька умирал, лежал за грудой мусора и сгорал от заражения. Уже вторые сутки не вставал, изредка приходя в себя и прося пить. Приятели понимали, что осталось недолго, сколько смертей прошло перед глазами. Кто-то даже предложил купить в аптеке антибиотики, и вроде даже пошел за ними, но вместо антибиотиков принес фанфурики, и вся компания задорно распевала до глубокой ночи, не слыша стонов. А утром в подвале появилась Моль. Прошла между грязными телами, уснувшими прямо там, где сидели, на полу, покрытом мусором. Подошла к Федьке, когда тот уже судорожно хватал пропитанный миазмами воздух, постояла некоторое время, что-то шепча, а потом сказала: «Это последний шанс. Мать все глаза проплакала. Возвращайся».
Видела это только Катька, тихо сидевшая за баррикадой пустых коробок. С тех пор, как пропала Любка, Катька почти не пила, вот и вчера она рано уснула под хриплые рулады приятелей. Видела: и как встал Федька, неловко, пошатываясь, и как пошел за старухой. Она рванула следом.
- Забери меня с собой, Феденька. Забери, хорошей хозяйкой буду, не смотри, что без руки.
Добирались долго, но удачно. Находились те, кто не брезговал, подвозил на машине до какого-то места. В июне трясущийся, пыльный автобус въехал в Березовку.
- Теперь все будет по-другому, - уговаривал Федька мать, сжимая ее в своих объятиях. – Дом подлатаю, работу с Катюхой найдем.
- Документы выправим, - смущенно добавила женщина.
И в этот миг яркая бабочка села на плечо Катерины.